Песнь Соломона - Тони Моррисон

— Слава богу, ноги унесли. Рысь пустяки, но с этим ниггером шутки плохи. Тут эта стерва кошка вот-вот слопает нас вместе с собаками, а он давай палить, как в тире. Весь лес засыпал пулями. Чуть свою собственную башку не снес. Что это вы, городские, такие нескладные?

— Зато вы, деревенские, — все молодцы, — сказал Молочник.

Омар хлопнул его по плечу, Малыш — по другому, Кальвин крикнул Лютеру:

— Ступай разбуди Вернелл. Пусть приготовит нам завтрак. Как только мы разделаем этого котяру, мы такие голодные к ней заявимся, что лучше пусть заранее приготовит, чем набить наши утробы!

Вместе с остальными Молочник обошел бензоколонку, и там на маленькой зацементированной площадке под гофрированной цинковой крышей лежала мертвая рысь. Шея у Молочника так страшно распухла, что было больно даже голову опустить.

Омар перерезал в нескольких местах веревку, которой были связаны ноги животного. Вместе с Кальвином они перевернули его на спину. Лапы упали, раскинувшись в стороны. Такие тонкие косточки, хрупкие такие.

«Жизнь черного человека нужна всем».

Кальвин шире развел передние лапы рыси и приподнял их, а Омар проткнул ножом шкуру зверя, там, где на грудине курчавилась шерсть. Потом провел ножом через всю грудь и брюхо животного до самого низа. Нож поставил вертикально: предстояла более сложная процедура, и работать нужно было чисто.

«Я не говорю, что они хотят отнять у тебя жизнь; им нужно, чтобы ты жил для них».

Омар вырезал половые органы.

«На этом построено все наше существование».

Омар сделал надрезы на лапах и шее. Затем снял шкуру.

«Зачем дана человеку жизнь, если он не вправе выбрать, за что умереть?».

Сдернул пальцами прозрачные куски пленки, легко, как паутину.

«Жизнь черного человека нужна всем».

Теперь Малыш опустился на колени рядом с тушей и рассек ее ножом от низа живота до челюсти.

«Справедливость — одна из тех вещей, в которые я перестал верить».

Пока другие отдыхали, вернулся Лютер и вырезал прямую кишку, так ловко и проворно, словно сердцевинку яблока.

«Детка, надеюсь, мне никогда не придется в этом раскаяться».

Лютер засунул руку в брюхо зверя, вытянул внутренности, держа их над тушей, и осторожно разрезал диафрагму.

«Из-за любви, конечно, из-за любви. Из-за чего еще? Но ведь могу же я критиковать то, что люблю».

Затем он вытащил дыхательное горло и пищевод и отсек их одним ударом ножа.

«Из-за любви, конечно, из-за любви. Из-за чего еще?»

Они повернулись к Молочнику:

— Сердце хочешь? — Торопясь, чтобы не помешала действовать какая-нибудь мысль, Молочник погрузил руки в грудную клетку. — Легкие пока не трогай. Сердце бери.

«Из-за чего еще?»

Он нашел его и вытащил. Сердце выскользнуло из груди легко, как из яичной скорлупы желток.

«Из-за чего еще? Из-за чего еще? Из-за чего еще?»

Лютер снова сунул руку в полость живота и рывком выдернул внутренности, все сразу. Сунул внутренности в бумажный мешок, а тем временем другие охотники принялись приводить тушу в порядок, окатили ее из шланга, натерли солью, перевернули и уложили так, чтобы кровь стекала на снятую с животного шкуру.

— Что вы с ней будете делать? — спросил Молочник.

— Съедим.

Павлин стремительно взмыл в воздух и опустился на крышу синего «бьюика».

Молочник взглянул на голову рыси. Язык лежал во рту безвредный, как в бутерброде. Лишь глаза еще таили угрозу нынешней ночи.

Невзирая на голод, он почти не прикоснулся к завтраку, состряпанному Вернелл, только поковырял немного яичницу, маисовую кашу, печеные яблоки, залпом выпил кофе и все время без умолку говорил. Тем более, что ему нужно было как-то подобраться к цели своего приезда в Шалимар.

— Вы знаете, мой дедушка, родом из этих мест. И бабушка тоже.

— Да ну? Из наших мест? А как их звали, твоего деда с бабкой?

— Девичьей фамилии бабки я не знаю, а имя ее — Пой. Слыхал кто-нибудь из вас такое имя? Они покачали головами.

— Пой? Нет. Такого имени мы никогда не слыхали.

— Одно время где-то тут моя тетка жила. Зовут ее Пилат. Пилат Помер. Может, кто из вас слышал о ней?

— Ха! Похоже на заголовок в газете: «Пилот помер». Она что, умела водить самолет?

— Да не так. Пил-а-тэ. Пилат.

— Пи-ла-тэ. Это, наверное, пишется: «Пил, а ты»? — сказал Малыш.

— Ничего подобного, диггер. При чем тут «пил», при чем «а ты»? Имя Пилат есть в Библии, балда.

— Он не читает Библию.

— Он ничего не читает.:

— Он не умеет читать.

Они подначивали Малыша, пока Вернелл их не перебила:

— Тише вы. Ты сказал, Пой? — повернулась она к Молочнику.

— Точно. Пой.

— По-моему, так звали девочку, с которой моя бабушка играла в детстве. Я запомнила имя, больно уж красивое. Моя бабуся все время о ней вспоминала. Вроде бы родители той девочки сердились, что она играет с цветными детишками, и потому та девочка и моя бабуся всегда норовили удрать, то на рыбалку, то по ягоды. Понял? Они тайком дружили, эти девочки. — Вернелл внимательно оглядела Молочника. — Эта девочка по имени Пой была светлокожая, с прямыми черными волосами.

— Это она! — сказал Молочник. — Она была метиска или индианка.

Вернелл кивнула.

— Индианка, да. Дочка старой Хедди. Хедди была женщина неплохая, но ей не нравилось, когда ее дочь играла с неграми. Как никак она из Бердов.

— Из кого?

— Из Бердов. Семейство Бердов, они жили по ту сторону горы. Возле Соломонова утеса.

— В самом деле? — удивился один из мужчин. — Она, значит, Сьюзен Берд родней приходится?

— То-то и оно. Из их семьи. Они, Берды, никогда цветных не обожали. И Сьюзен такая.

— Они до сих пор тут живут? — спросил Молочник.

— Сьюзен тут живет. Сразу за горой. Ее дом там единственный с кирпичным фасадом. Она одна теперь живет. Остальные все уехали.

— Я доберусь туда пешком? — спросил он.

— Туда, пожалуй, почти всякий доберется, — сказал Омар. — Но после этой ночи я бы тебе не советовал. — Он захохотал.

— Ну, а на машине туда можно проехать?

— Часть пути наверняка проедешь. Но там дальше, за горой, дорога больно узкая и грязища, — сказала Вернелл. — Верхом, может, и проберешься, а на машине — нет.

— Я доберусь туда. Пусть хоть неделю ухлопаю, а доберусь, — сказал Молочник.

— Только не бери с собой ружье. — Кальвин налил кофе в блюдечко, чтобы остыло. — Тогда с тобой ничего не случится. — Все опять захохотали.

Но Молочнику было совсем не смешно. Гитара бродит где-то рядом, и, поскольку ему, кажется, доподлинно известно все, что Молочник делает или собирается сделать, он, разумеется, узнает и о его намерении пойти в горы. Он потрогал распухшую шею. Нет уж, без ружья он никуда не пойдет.

— Тебе бы отдохнуть перед тем, как тебя снова понесет невесть куда, — сказал Омар, внимательно посмотрев на него. — Тут немного дальше по дороге живет одна очень симпатичная дамочка. Зайди к ней в гости, она примет тебя, да еще за честь почтет. — Он бросил на Молочника многозначительный взгляд. — Хорошенькая женщина, между прочим. Просто красивая. — Вернелл насупилась, Молочник улыбнулся. Надеюсь, у нее найдется револьвер, подумал он.

Револьвера у нее не оказалось, зато в доме был водопровод, и, когда Молочник спросил, не сможет ли он принять ванну, она кивнула с улыбкой, а улыбалась она так, как и должна улыбаться женщина по имени Киска. Ванна была последним приобретением в ее крохотном домике, и Молочник с наслаждением погрузился в воду, над которой поднимался пар. Киска принесла мыло, щетку из свиной щетины и стала на колени, чтобы искупать его. То, что сделала эта целительница с его изболевшимися ногами, порезанным лицом, спиной, распухшей шеей, ладонями и боками, было так восхитительно, что ему казалось: утехи любви вслед за таким купаньем — просто спад, иного он не мог вообразить. Если, думал он, это купанье и эта женщина окажутся единственным последствием моих странствий, я не пожелаю большего и до конца жизни буду выплачивать свой долг господу богу, родине и «Братству лосей». Ради такого блаженства я готов пройти босиком по раскаленным угольям с бидоном керосина в руке. Я готов пройти пешком по шпалам отсюда до Шайенна и назад. Впрочем, когда начались любовные утехи, он подумал: ради этого стоит не то что пешком, а ползком приползти.

Потом он предложил ей искупать ее. Она сказала, из этого ничего не выйдет: колонка маленькая, на две горячие ванны не хватит воды.

— Тогда позволь мне сделать тебе прохладную ванну, — сказал он. Он намыливал и тер ее с таким усердием, что у нее заскрипела кожа и заблестела, как оникс. Она смазала бальзамом его лицо, Он вымыл ей голову. Она посыпала тальком его ноги. Он помассировал ей спину, Она натерла ореховым маслом его распухшую шею. Он застелил постель. Она накормила его супом из стручков бамии. Он помыл посуду. Она постирала его вещи и повесила сушиться. Он вымыл ванну. Она выгладила его рубашку и штаны. Он дал ей пятьдесят долларов. Она поцеловала его в губы. Он погладил ее по щеке. Она сказала, возвращайся, пожалуйста. Он сказал, я нынче же вечером приду к тебе.