Шальная графиня - Елена Арсеньева

– Что, бунтовать?! Бежать задумала?

Елизавета с робкой, недоуменной улыбкой оглянулась, напоминая человека, внезапно вырванного из сладкого сна, да так и ахнула, увидав начальника тюрьмы Кравчука, который спешил к ней со всех ног, держа в руке обнаженную саблю.

«Как же? – метнулась мысль. – Ведь он уехал?!»

Но это был воистину Кравчук во плоти, и, судя по ярости, изуродовавшей его и без того неприглядное лицо, узница, самовольно покинувшая место своего заточения, должна быть жестоко наказана.

Какое-то мгновение ослушница думала, что ей просто отрубят голову. Взлетела сабля, Елизавета только и могла, что зажмурилась... но Кравчук со свистом опустил саблю, сунул ее в ножны и схватил узницу за руку с такой силой, что она невольно вскрикнула и открыла глаза.

– Ах ты, тварь! – прошипел начальник тюрьмы. – Воровать?.. – И он подсунул ей к лицу свою широкую, что лопата, ладонь, на которой совсем маленьким гляделся шелковый кисет, из которого выпирали серебряные рублевики.

От негодования Елизавета даже про свой страх забыла:

– Да она меня сама уговорила! Неужто вам Матрена Авдеевна...

Она не договорила. Голова ее мотнулась, да и сама Елизавета чудом удержалась на ногах после страшного удара в лицо.

Чудилось: в голове что-то взорвалось. В глазах завертелись огненные колеса, и она схватилась за голову, силясь удержать бешеное круговращение двора, забора, человеческих фигур.

Наконец, с трудом разомкнув веки, она увидела багровое лицо Кравчука, которое качалось туда-сюда, то надвигаясь, то отдаляясь, то застилая весь свет, то уменьшаясь до размеров булавочной головки. Сначала он как бы беззвучно разевал рот, а потом прорвался крик:

– А ну, тащите ее в карцер! – так больно пронзивший слух, что Елизавета со стоном прижала ладони к ушам. Но тут же два часовых подхватили ее под руки и бегом поволокли к уже знакомому подвалу.

– Все! – крикнул Кравчук. – Отсюда ты уже не выйдешь! Молись!

Зловонная тьма расступилась, приняв Елизавету, словно страшный омут. Наверху загрохотали засовы – и весь мир, кроме этой тьмы, исчез.

Сначала боль поглощала все чувства. Но когда она чуть притихла, Елизаветой овладел тот душепагубный страх перед темнотой, тишиной и неизвестностью, с которым и сильный мужчина порою не может сладить, не то что изнуренная, отчаявшаяся женщина. И самым страшным был голос, который где-то совсем близко заходился в тихих, по-детски жалобных всхлипываниях, и, как ни зажимала уши Елизавета, как ни металась по сырым углам, она не могла его заглушить.

Вдруг тьма словно бы разошлась, налилась краснотою... на миг мелькнула окровавленная разможженная голова, остекленевший взор Таракана.

– Отче наш, иже еси на небеси!.. – закричала Елизавета что было силы. Таракан скрылся во тьме, и рыдания смолкли.

Лицо горело огнем; она коснулась щеки – та была мокрой от слез, и только сейчас Елизавета поняла, что страшный голос во тьме был ее голосом, безудержные рыдания – ее рыданиями... ну а все остальное, слава богу, – просто бред.

Ноги уже были мокры насквозь. Показалось, что один угол подвала поднимается повыше, и Елизавета, волоча отяжелевшие юбки, перебралась туда. Впрочем, ноги уже так промерзли, что она их почти не чувствовала. Да и вообще она ничего не чувствовала, кроме гробового ужаса.

О, разверзнись сейчас перед нею огненная пропасть, засверкай острые клинки, загреми выстрелы, она почти с радостью бросилась бы навстречу смерти, чтобы избавиться от медленного умирания, на которое она была обречена здесь, в обиталище призраков.

А ребенок? А Лешенька?.. Они будут медленно умирать вместе, потом медленно гнить здесь!

Елизавета взвыла, как раненая волчица, метнулась куда-то, где, как ей казалось, были ступени, ведущие к выходу, но вода сковала ее движения, и она чуть не упала. И замерла, недоумевая: тут, конечно, все время было сыро, под ногами хлюпало, но теперь вода достигла колен...

Да нет, как это может быть? Просто в подвале очень неровный пол, и она, наверное, забрела туда, где он резко понижался. Придерживаясь за осклизлую стену, Елизавета замерла, силясь понять, в какой стороне тот угол, что повыше, слушая неистовый стук своего сердца, как вдруг ее обдало таким жаром, что его ощутили даже окоченелые ступени.

Она услышала журчание воды!

Зажав рот, усмиряя дыхание, прислушалась...

Сомнений нет. Где-то льется вода – быстро, неостановимо. Льется в подвал, заполняя его все выше, и уже закрыла Елизавете колени...

Она слепо заметалась по углам, но в одном провалилась чуть ли не по грудь, а когда наконец добрела до незначительного возвышения, вода и там достигала чуть ли не пояса.

Казалось, струящаяся тьма заполняет все тело, и она почти ощущала, как захлебывается ее дитя. Вода журчала, и это журчание было похоже на смешок, ехидный, вкрадчивый голос: «С легким паром! Глотни кваску, разгони тоску!»

Опять Таракан!

Елизавета с криком бросилась на стену, в безумной надежде уцепиться за нее, забраться как можно выше, но мокрая юбка тянула вниз, она сорвалась, упала, погрузившись с головой. Вновь неведомая прежде сила взметнула ее ввысь... и Елизавета, кажется, даже лишилась чувств, ощутив, что пальцы ее ухватились за какую-то выемку.

Обморок этот длился меньше мгновения, а когда она очнулась, то обнаружила, что бессознательно подтягивалась как могла выше. Тяжесть набухшей водой одежды тащила, как камень утопающего, но Елизавета, хрипя, надсаживаясь, отвоевывала у стены вершок за вершком и вот наконец забросила тело словно бы на какую-то земляную полку и замерла там, боясь шевельнуться и вновь свалиться в воду, где остался Таракан.

Не скоро решилась она пошарить вокруг... «Полка» была довольно широкая, а главное, сухая. И, что самое удивительное, Елизавета нащупала какую-то ветхую, но мягкую ряднинку!

Лихорадочно стащила с себя мокрое платье и белье, растерлась до того, что тело ее запылало, а потом завернулась в эту жалкую тряпицу и сжалась в комочек.

Ее колотила дрожь, однако там, где колени были прижаты к животу, хранилось тепло. И это было самым главным – ведь именно там лежал Лешенька!

Елизавета испытала такое потрясение, что даже мысли ее словно бы сжались в комок. Она просто лежала, тяжело дыша, пытаясь унять зубовный стук и изредка растирая ледяные ноги. Она даже не заметила, что вернулась к тому состоянию, которое ее так ужасало некоторое время назад: состояние медленного умирания. Мечты об огненной пропасти, сверкающих клинках или выстрелах выветрились из головы бесследно. Где там! Сейчас она готова была вымаливать каждую лишнюю секунду жизни, пусть даже и мучительную... но – жизни! Ведь пока жива она, жив и Лешенька.