Очерки Петербургской мифологии, или Мы и городской фольклор - Наум Синдаловский

Были и другие причины, побуждавшие людей публичных профессий – актеров, писателей, журналистов – обращаться к псевдониму. Во-первых, это мода на псевдоним, возникающая в определенные периоды общественной и художественной жизни. Так, на рубеже XIX–XX веков псевдоним был взят на вооружение последователями нового литературного течения – символизма, в первую очередь поэтами, которые возвели второе имя в ранг знака, символа, легко читаемого, запоминающегося и узнаваемого не только современниками, но, как выяснилось позже, и далекими потомками. Мы их хорошо знаем и никогда не спутаем с подлинными именами, скрывающимися за ними: это Андрей Белый, Саша Черный, Максим Горький, Артем Веселый и многие, многие другие, коим несть числа. О некоторых из них мы подробно поговорим ниже.

Такой же данью моде были знаменитые сценические псевдонимы помещичьих и барских актеров. Мода эта возникла еще в крепостной период русской истории, пережила его и продолжилась в артистической среде далеко после отмены крепостного права. Мы расскажем об этом на примере драматической биографии замечательной актрисы Прасковьи Жемчуговой.

Еще одну группу ложных имен составляют, если можно так выразиться, вынужденные или, точнее, жизненно обусловленные псевдонимы, связанные с массовой распространенностью одной и той же фамилии в узком профессиональном кругу. Этим обстоятельством, например, объясняется псевдоним замечательного ленинградского композитора-песенника Василия Павловича Соловьева-Седого, вторая часть которого позволила ему выделиться среди других многочисленных Соловьевых. Правда, в этом случае выбор оказался вовсе не случайным. Но об этом потом.

Особую категорию псевдонимов составляют ложные имена, взятые на вооружение царственными особами или членами монаршей фамилии. Писательский труд в обществе считался низким, и заниматься им в царственных глазах было делом, недостойным высокого происхождения и социального положения. Однако жажда творчества была настолько неутолимой, что приходилось идти на всяческие ухищрения, вплоть до подписи псевдонимами. Так, Екатерина II, вовсе не чуждая писательскому ремеслу, сотрудничая в журналах, или вообще не подписывалась, или использовала самые изощренные псевдонимы: Патрикея Правдомыслова, Петр Угадаев, Любомудров из Ярославля и так далее. Подробнее мы коснемся этой категории литературных псевдонимов на примере известного поэта, великого князя Константина Константиновича.

В псевдониме, кроме его основной утилитарной, практической составляющей, содержится и второй компонент, эмоционально насыщенный смысл которого не поддается арифметическим подсчетам и количественным оценкам. Псевдоним – это еще и веселая игра, карнавальное озорство, невинное плутовство, изощренная шутка, мистификация. Одно дело – прийти в строго ограниченное временем и пространством сословное общество в черной маске или маскарадном костюме, которые теряют всякое значение сразу по окончании мероприятия, и другое дело, когда эта маска в виде литературного или театрального псевдонима становится неотделимой частью твоего творческого лица. Такие мистификации становятся частью национального фольклора и входят в общую историю отечественной Литературы или Театра. Петербург может гордиться тем, что две, пожалуй, самые блестящие в истории художественной культуры России мистификации, связанные с вымышленными именами Козьмы Пруткова и Черубины де Габриак, являются составной частью его литературной биографии. Оба эти псевдонима хорошо известны читающей публике. Один из них – коллективный, объединивший известных четырех представителей скучающей «золотой молодежи» середины XIX века, другой – индивидуальный. Он был присвоен декадентствующими умниками не очень счастливой, обделенной мужским вниманием небольшой поэтессе. Обе мистификации вошли в золотой фонд петербургской городской мифологии, и мы посвятим им отдельную часть нашего очерка.

Мало кто из писателей избежал соблазна хоть раз в жизни воспользоваться псевдонимом. Особенно в ранний период творчества. Боязнь быть подвергнутым остракизму и ядовитым насмешкам, способным раз навсегда испортить, а то и перечеркнуть будущую творческую карьеру, толкала авторов к изощренному изобретательству. Появлялись псевдонимы настолько невероятные, что уже сами по себе представляли интерес исследователей. Пушкин однажды подписался литерой «Я»; Маяковский – последней буквой своего имени – «ъ» (Владимиръ); Карамзин – «О. О.»; Андрей Белый – «2Б», что можно было расшифровать, зная только его подлинные имя и фамилию: Борис Бугаев. Были в истории русской литературы и более замысловатые псевдонимы.

Некоторые из них состояли из арабских цифр, математических символов, формул, геометрических фигур, письменных обозначений номера или параграфа, знаков препинания, латинских букв, слов и даже целых выражений. Каждый из этих псевдонимов мог быть расшифрован и объяснен.

С известной долей условности псевдонимами можно считать и многочисленные прозвища, которые фольклор присваивал своим любимцам. Некоторые из этих прозвищ становились подлинными псевдонимами. Они были письменно зафиксированы в качестве авторской подписи под произведением. Все члены литературного общества «Арзамас» имели прозвища. Пушкина за его яркость и непоседливость называли «Сверчком». Однажды Пушкин использовал это прозвище в качестве псевдонима. Так он подписал стихотворение «К портрету Жуковского». Иногда прозвища становились псевдонимами независимо, а часто и вопреки воле их носителей. Так, пародии и эпиграммы на флегматичного и неповоротливого друга Пушкина Антона Дельвига, которого за кажущуюся леность называли Мусульманином, а за полноту – «Султаном», лицеисты подписывали: «Галиматьин», «Лентяев», «Недотыка».

Понятно, что далеко не все псевдонимы фиксировались письменными аналогами, многие продолжали существовать в устном пользовании, пополняя золотыми жемчужинами арсеналы городской мифологии. Одни сохранились в веках, другие – преданы забвению. Но все они, без какого бы то ни было исключения, сыграли важную роль в понимании как личной, так и творческой жизни писателя или поэта. Рассказам о них и их знаменитых носителях мы также посвятим наше повествование.

2

Долгое время писательский труд в России считался делом низким, если не унизительным. Писателей снисходительно называли «сочинителями», а их работа выводилась за скобки общественнополезной деятельности. Писательское ремесло считалось предосудительным и ставилось в один ряд с ремеслом бродячих комедиантов, шутов и лицедеев. Офицеров, чиновников и дипломатов, рискнувших выступить в печати в качестве авторов без разрешения начальства, могли довести до отставки и изгнания из профессиональной среды. Были и более оскорбительные средства воздействия на пишущих. В 1824 году в распоряжении по Первому кадетскому корпусу было приказано давать по 25 розог каждому кадету замеченному в сочинении прозы, и по 50 розог – за стихи. Известно, что Державин какое-то время подвизался на административном поприще. В течение двух лет он был статс-секретарем Екатерины II. Затем занимал ряд других важных государственных постов, в том числе заседал в Сенате и был правителем его канцелярии, президентом Коммерц-коллегии, государственным казначеем, губернатором в Тамбове. Однако везде проявлял очень неуживчивый характер и часто покидал должность вовсе не по собственной воле. Однажды даже терпеливая Екатерина не выдержала: «В третьем месте не мог ужиться; надобно искать причину в самом себе. Он даже при мне горячился. Пусть пишет стихи».