Самоубийство Достоевского (Тема суицида в жизни и творчестве) - Николай Наседкин

Так и случилось: "Аня, милая, я хуже чем скот! Вчера к 10 часам вечера был в чистом выигрыше 1300 фр. Сегодня - ни копейки. Всё! Всё проиграл! И всё оттого, что подлец лакей в Hotel des Bains не разбудил, как я приказывал, чтоб ехать в 11 часов в Женеву. Я проспал до половины двенадцатого. Нечего было делать, надо было отправляться в 5 часов, я пошел в 2 часа на рулетку и - всё, всё проиграл. (Вот, оказывается, кто на этот раз в роли стрелочника - гостиничный лакей! - Н. Н.) (...) Душа ты моя, радость ты моя! Не думай обо мне, не убивайся! Брани меня, скота, но люби меня..." (282, 222)

И вот теперь обратимся к дневнику Анны Григорьевны, дабы убедиться в следующем: в то время она ещё не так безропотно воспринимала безрассудную страсть мужа к рулетке. Да, она роптала, она попрекала, но... только наедине со своим стенографически зашифрованным дневником. Пересказав подробности очередной неудачи мужа, известные ей по его рассказам и письму, она пишет:

"Он был в страшном отчаянии, мне было тоже горько, и хотя я его и утешала, но мне было так тяжело, что я просто не знаю готова была что сделать. Я даже почти не слушала его, не могла понять, что он такое говорит, так меня это поразило. Ведь вот, подумала я, давалось счастье в руки, сам виноват, если не мог привезти домой выигранного. (...) Нет, я этого решительно не понимаю. (...) Право, мне ещё никогда не случалось так тосковать, даже в Бадене при наших огромных проигрышах я вовсе не так сильно тосковала, как тут; раз у меня слезы были на глазах, Федя начал меня просить не плакать, и я постаралась, конечно, успокоиться. (...) За кофеем мы с Федей все говорили, и он мне рассказывал о своей поездке и уверял, что он поедет непременно ещё раз. (...) У нас всего-навсего 17 франков, больше ничего нет, придется опять вещи закладывать, опять эта подлая необходимость..."185

Здесь особенно важно отметить два штриха: слёзы Анны Григорьевны, свидетельствующие о запредельной степени её отчаяния, и поразительное в тот момент по эгоистичной глухоте к страданиям жены заявление Достоевского-игрока, что-де он "поедет непременно ещё раз". Впрочем, последнее можно объяснить и воспалённым состоянием его духа: тупик денежный казался совершенно глухим и погибельным: на 17 франков долго не проживёшь даже в Швейцарии. Составляются новые планы экстренных займов: опять у Каткова, снова у матери Анны Григорьевны, решено и у товарища юности доктора Яновского попросить письмом рублей семьдесят пять...

Деньги выпрошены-получены, жизнь и работа, казалось бы, входят в свою колею. Менее чем через полтора месяца Достоевский вновь выезжает в Саксон ле Бэн. И опять за один день проигрывается дотла. В двух его рулетенбургских письмах, написанных за эти сутки, важно отметить два момента: во-первых, самоуничижительное и вместе с тем какое-то сладострастное признание до игры и, во-вторых, парадоксальное, вроде бы, слияние-соединение в единую логическую связку сокрушительного проигрыша на рулетке и очередного творческого подъёма - после игры:

1) "Ах, голубчик, не надо меня и пускать к рулетке! Как только прикоснулся - сердце замирает, руки-ноги дрожат и холодеют..."

2) "Аня, милая, бесценная моя, я всё проиграл, всё, всё! О, ангел мой, не печалься и не беспокойся! Будь уверена, что теперь настанет наконец время, когда я буду достоин тебя и не буду более тебя обкрадывать, как скверный, гнусный вор! Теперь роман, один роман спасет нас, и если б ты знала, как я надеюсь на это! Будь уверена, что я достигну цели и заслужу твоё уважение. Никогда, никогда я не буду больше играть. Точно то же было в 65-м году. Трудно было быть более в гибели, но работа меня вынесла. С любовью и с надеждой примусь за работу и увидишь, что будет через 2 года..." (282, 234, 235)

За годы вынужденной эмиграции Достоевский впадал в рулеточное безумие семь раз. Его покаянные письма-исповеди из рулетенбургов к жене читать тяжело. Это - бездна отчаяния и самоуничижения. Это - пустые клятвы и безумные прожекты. Это - просьбы-требования денег "на обратную дорогу" и объяснения, почему и эти, "дорожные", деньги пришлось ставить на кон. Это болезнь в чистом виде. Это, наконец, по настроению и тону зачастую фиксация предсамоубийственного состояния...

Анна Григорьевна всё это каким-то чудом терпела и выдерживала потому, что сформулировала-выработала для себя некий, можно сказать, кодекс, правила поведения жены мужа-игрока. Процитировать это место из "Воспоминаний" следует подробнее:

"Скажу про себя, что я с большим хладнокровием принимала эти "удары судьбы", которые мы добровольно себе наносили. У меня через некоторое время после наших первоначальных потерь и волнений составилось твердое убеждение, что выиграть Фёдору Михайловичу не удастся, то есть, что он, может быть, и выиграет, пожалуй, и большую сумму, но что эта сумма в тот же день (и не позже завтрашнего) будет проиграна и что никакие мои мольбы, убеждения, уговаривания не идти на рулетку и не продолжать игры на мужа не подействуют.

Сначала мне представлялось странным, как это Фёдор Михайлович, с таким мужеством перенесший в своей жизни столько разнородных страданий (заключение в крепости, эшафот, ссылку, смерть любимого брата, жены), как он не имеет настолько силы воли, чтобы сдержать себя, остановиться на известной доле проигрыша, не рисковать своим последним талером. Мне казалось это даже некоторым унижением, недостойным его возвышенного характера, и мне было больно и обидно признать эту слабость в моём дорогом муже. Но скоро я поняла, что это не простая "слабость воли", а всепоглощающая человека страсть, нечто стихийное, против чего даже твёрдый характер бороться не может. С этим надо было примириться, смотреть на увлечение игрой как на болезнь, против которой не имеется средств. Единственный способ борьбы - это бегство. Бежать же из Бадена мы не могли до получения значительной суммы из России.

Должна отдать себе справедливость: я никогда не упрекала мужа за проигрыш, никогда не ссорилась с ним по этому поводу (муж очень ценил это свойство моего характера) и без ропота отдавала ему наши последние деньги, зная, что мои вещи, не выкупленные в срок, наверно пропадут (что и случилось), и испытывая неприятности от хозяйки и мелких кредиторов.

Но мне было до глубины души больно видеть, как страдал сам Фёдор Михайлович: он возвращался с рулетки (меня с собой он никогда не брал, находя, что молодой порядочной женщине не место в игорной зале) бледный, изможденный, едва держась на ногах, просил у меня денег (он все деньги отдавал мне), уходил и через полчаса возвращался ещё более расстроенный, за деньгами, и это до тех пор, пока не проиграет всё, что у нас имеется.

Когда идти на рулетку было не с чем и неоткуда было достать денег, Фёдор Михайлович бывал так удручен, что начинал рыдать, становился предо мною на колени, умолял меня простить его за то, что мучает меня своими поступками, приходил в крайнее отчаяние. И мне стоило многих усилий, убеждений, уговоров, чтобы успокоить его, представить наше положение не столь безнадежным, придумать исход, обратить его внимание и мысли на что-либо иное. И как я была довольна и счастлива, когда мне удавалось это сделать, и я уводила его в читальню просматривать газеты или предпринимала продолжительную прогулку, что действовало на мужа всегда благотворно..."186

Нет, недаром впоследствии великий мудрец Л. Н. Толстой скажет-вздохнёт -- если б у каждого писателя была такая жена!..

В апреле 1871 года у Достоевского резко усилилось "тревожное настроение", он впал в ипохондрию и всё чаще начал повторять-твердить о "гибели своего таланта". Многие писатели в такие моменты-периоды ищут успокоения-спасения в запое, иные обрывают мучения раз и навсегда самоубийством... Анна Григорьевна сама предложила мужу единственный для него способ "лечения" - съездить на рулетку. Хотя ей жаль было ста талеров, выделенных на сие благое дело, и она "ни минуты не рассчитывала на выигрыш..."187

Вскоре уже она получает из злодостопамятного Висбадена привычное по содержанию и тону письмо с подробностями очередного краха и новыми покаянными клятвами: "Аня, ради Христа, ради Любы, ради всего нашего будущего не беспокойся, не волнуйся и дочти письмо до конца, со вниманием. В конце увидишь, что в сущности беда не стоит такого отчаяния, а, напротив, есть нечто, что приобретётся и будет гораздо дороже стоить, чем за него заплачено! (...)

Бесценная моя, друг мой вечный, ангел мой небесный, ты понимаешь, конечно, - я всё проиграл, все 30 талеров, которые ты прислала мне. Вспомни, что ты одна у меня спасительница и никого в целом мире нет, кто бы любил меня. Вспомни тоже, Аня, что есть несчастия, которые сами в себе носят и наказание. Пишу и думаю: что с тобой будет? Как на тебя подействует, не случилось бы чего! А если ты меня пожалеешь в эту минуту, то не жалей, мало мне этого! (...)

Теперь, Аня, верь мне иль не верь, но я клянусь тебе, что я не имел намерения играть! Чтоб ты поверила мне, я тебе признаюсь во всём: когда я просил у тебя телеграммой 30 талеров, а не 25, то я хотел на 5 талеров ещё рискнуть, но и то не наверно. Я рассчитывал, что если останутся деньги, то я всё равно привезу их с собой. (...) прийдя в воксал, я стал у стола и начал мысленно ставить: угадаю иль нет? Что же, Аня? Раз десять сряду угадал, даже zero188 угадал. Я был так поражен, что я стал играть и в 5 минут выиграл 18 талеров. Тут, Аня, я себя не вспомнил: думаю про себя выеду с последним поездом, выжду ночь в Франкфурте, но ведь хоть что-нибудь домой привезу! За эти 30 талеров, которыми я ограбил тебя, мне так стыдно было! Веришь ли, ангел мой, что я весь год мечтал, что куплю тебе серёжки, которые я до сих пор не возвратил тебе. Ты для меня всё свое заложила в эти 4 года и скиталась за мною в тоске по родине! Аня, Аня, вспомни тоже, что я не подлец, а только страстный игрок.