Оружие победы - Василий Грабин

— Нет, мне неизвестно. Да и зачем вам какие-то материалы? Вы и так все хорошо знаете. У вас и времени на подготовку нет.

Я не допускал и мысли, чтобы можно было не выполнить распоряжения Орджоникидзе, и сказал, что выеду сегодня же.

Утром следующего дня я уже был в Москве и зашел к начальнику главка Б. Л. Ванникову узнать, по какому вопросу меня вызвал нарком. Борис Львович ответил:

— Орджоникидзе назначает вас на Ново-Краматорский завод. Зайдите к начальнику сектора кадров Наркомтяжпрома Раскину и получите предписание. Нарком приказал откомандировать вас немедленно.

— Не выполнить приказание наркома я не могу. Но лучше было бы направить меня на Ново-Краматорский после того, как наш завод освоит производство пушки Ф-22. Прошу об этом доложить товарищу Орджоникидзе.

— Докладывать не буду и вам не советую так ставить вопрос. Идите сейчас же к Раскину.

— Тогда прошу разрешения мне самому доложить наркому.

— Не советую добиваться приема. Потеряете много времени, и он все равно откажет. Ему уже докладывали, что желательно задержать вас до освоения Ф-22, но он категорически приказал откомандировать. Еще раз советую не терять времени.

Пришел я к Раскину. Поинтересовался, почему нарком назначает меня на Ново-Краматорский. Раскин членораздельно не ответил, сказал одно: "Выехать надо немедленно".

— Фалькович, директор этого завода, сейчас в Москве. Хорошо бы вам с ним встретиться. — И дал адрес московского представительства завода.

Пока мы с ним разговаривали, мне быстро подготовили предписание:

"Тов. Фальковичу. Согласно распоряжению наркома тов. Орджоникидзе на Краматорский завод перебрасывается Главный Конструктор тов. Грабин Василий Гаврилович. Прошу с ним переговорить. Раскин 29.XII-36 г."

Встретился я с Фальковичем. Кстати, пришел и вновь назначенный на этот же завод главный инженер, бывший до этого начальником цеха на тракторном заводе. Между нами произошел принципиальный разговор по нескольким вопросам, связанным с производством орудий крупного калибра.

Точки зрения главного инженера и моя не совпали. По схеме управления я подчинялся главному инженеру; при такой ситуации работать нам вместе было бы очень трудно. Я считал, что мое место там, где ставится на производство пушка Ф-22, и попросил Фальковича написать на моем документе, что он от меня отказывается. Но Фалькович стал настаивать, чтобы я вместе с ним выехал на завод, а на моем документе написал:

"Тов. Атласу. Выдайте тов. Грабину триста (300) рублей. Фалькович".

Деньги я получать отказался — мол, они мне в данный момент не нужны — и попросил разрешения приехать на завод после Нового года. Мы распрощались до встречи в Краматорске В довольно невеселом настроении я снова направился в главк: надо было доложить Ванникову, как я договорился с Фальковичем. Только вошел в приемную, как тут же, вслед за мной, появился заместитель начальника Вооружения комкор Ефимов. Поздоровались. Николай Алексеевич поинтересовался, что я тут делаю Я доложил, что освобожден от работы на Приволжском заводе и назначен на Ново-Краматорский. При этом у меня вырвалось:

— Жаль, что не успел поставить на производство пушку Ф-22!

— Зайдемте-ка к Ванникову, — предложил Ефимов.

Зашли.

— Назначение Грабина на Ново-Краматорский завод не согласовано с наркомом обороны, — сказал Ванникову комкор. — Если Грабин не нужен вам в Приволжье, мы возьмем его к себе.

Ванников начал говорить что-то довольно невнятное. Стало ясно: все это затеяно без всякого участия Орджоникидзе, за его спиной. По-видимому, Ванников и Раскин решили избавить директора завода от строптивого начальника КБ

— Нужен вам Грабин в Приволжье или нет? — еще раз спросил Ефимов.

— Нужен, нужен, — ответил Ванников.

— Поезжайте на свой завод и никуда больше, — твердо сказал мне комкор.

Я показал ему предписание Раскина.

— Можете эту бумагу уничтожить.

На другой день не успел я войти к себе в кабинет, как меня пригласил Мирзаханов. Неприятно было встречаться с ним после всего происшедшего, но дело есть дело.

Встретил меня директор иначе, чем всегда. Встал, вышел из-за стола и пошел мне навстречу. Пожал руку

— Мне звонили из Москвы, сказали, что вас оставили работать на нашем заводе. Это хорошо, это очень хорошо Без вас трудно было бы осваивать новую пушку Теперь опять будем вместе дружно трудиться над Ф-22.

— Да, будем работать, — сказал я. И добавил: — Поскольку вам уже все известно, разрешите не утруждать вас своим докладом о поездке.

— Да, да, не беспокойтесь, Василий Гаврилович. Мне Ванников по телефону все рассказал

— Вот и хорошо…

Уходя, я невольно вспомнил одну из наших с ним стычек Как-то раз Мирзаханов вызвал меня и говорит:

— Вы занимаетесь модернизацией пушки Ф-22 и, кажется, намереваетесь клепаный станок заменить литым9

— Да, мы уже разработали конструкцию литого станка и согласовали с литейщиками. Гавриил Иосифович Коптев берется отлить станок и отольет, конечно.

— А вы знаете, что литая конструкция вредна для производства? — медленно, с расстановкой спросил Мирзаханов и, наклонив голову, многозначительно посмотрел на меня.

В ту пору подобные слова звучали как очень тяжкое обвинение.

— Моя оценка литья другая, — ответил я как можно спокойнее. — Литая конструкция не только не вредна, но имеет огромные преимущества по сравнению со штампо-клепаной.

— Но мы не имеем стального фасонного литья, и у нас нет специалистов по такому литью. Ваши новации приведут к тому, что завод совершенно прекратит выпуск пушек.

И опять — затвердевшее лицо, тяжелый, испытующий взгляд.

— Освоив литье, завод получит большую выгоду и по расходу металла, и по механической обработке, и по сборке. А качество пушек повысится. К тому же очень сократится весь производственный цикл. Я прошу вас помочь КБ внедрить литье в производство как можно быстрее.

— Нет, в этом помощником вам я не буду.

— Очень жаль, — сказал я, — а товарищ Радкевич видел в литье прогресс, дал согласие на его внедрение и очень много помогал в освоении стального фасонного литья. Мы теперь от этого не отступимся. В опытных образцах пушек Ф-22 полуторной и второй очереди многие детали уже изготовлены именно таким способом.

Такие отношения с директором не способствовали улучшению моего самочувствия. В первых числах января 1937 года врачи положили меня в больницу. Не хотел я ложиться, но пришлось. Больница почти совсем оторвала меня от заводской жизни. Правда, товарищи навещали меня в установленные дни, рассказывали о работе КБ, о цеховых делах. Многое мне не нравилось, к тому же я чувствовал, что рассказывают мне не все, недоговаривают… Ну, а если бы договаривали? Все равно я ничего не мог сделать. Это сильно меня расстраивало.