Годовые кольца истории - Сергей Георгиевич Смирнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Самый кричащий пример политической дури в 1969 году – это, конечно, гражданская война во Вьетнаме, в которую охотно вмешались правители США, СССР и Китая. Каждый из них воображает вьетнамцев как бы упрощенными подобиями своих подданных или избирателей, которых нужно только научить себя вести в цивилизованном обществе. Чему следует для этого научиться самим цивилизаторам – этот вопрос не обсуждается в верхах Москвы, Вашингтона или Пекина, как самоочевидный (то есть, очевидный для себя самого, и больше ни для кого). И как будто московские и пекинские правители позавидовали вашингтонской дури, стремясь повторить и превзойти ее! Мао, по примеру Сталина, уже развязал “культурную революцию” (то есть, гражданскую войну) в своей стране; новые кремлевские мечтатели решили сперва отрепетировать этот процесс в братской Чехословакии… Несомненно, разумные инопланетяне, наблюдая этот вид массового безумия на Земле, уже сделали свой прогноз: цивилизация полуобразованных технократов неизлечимо больна и скоро уничтожит себя. Вмешательство ИЗВНЕ бесполезно!
Видимо, так оно и есть. Но смириться с этим выводом, наблюдая человечество 20 века ИЗНУТРИ – очень не хочется! Возможно, что близкая судьба рода людского в самом деле не предсказуема и не управляема даже с малой надежностью. Тем не менее, испробовать то или другое стоит; ученые люди пробуют то и другое одновременно. Члены “римского клуба” стараются рассчитать вероятные сроки истощения самых насущных видов земного сырья: олова и нефти, морской рыбы и тропических лесов. Публикация этих данных служит вызовом для двух групп активистов: инженеров-технологов и гражданских идеологов.
Деятели первого рода изобретают новые технологии производства, необходимых человеку средств и изделий, будучи уверены: растущая цена дефицитных ресурсов очень скоро сделает их “дикие” проекты рентабельными. Активисты второго рода экспериментируют, синтезируя новые ценности и предлагая их растерянной толпе обывателей в виде простейших лозунгов: “Спасем китов – и сами останемся живы!”, или “Очистим Великие озера это важнее полета на Марс!”
В СССР подобные лозунги звучат иначе: “Убрать из уголовного кодекса политические статьи!”, “Отменить прописку в столичных городах!”, “Выдать паспорта колхозникам!” Но суть дела в обеих ойкуменах одна: научная фантастика вышла на улицы городов! Приучив обывателя читать фантастические романы и верить (хоть ненадолго) в возможность описываемых там событий, читателю теперь предлагают самому стать героем фантастического действа. М ногие соглашаются на это – даже под риском вероятных репрессий со стороны правительства. Уж очень скучна и неприятна та разновидность фантастики, которой пичкают своих подданных или избирателей официальные пропагандисты будь то в Праге или в Токио, в Париже или в Москве…
Таким причудливым путем – через “народный театр” фантастических политических лозунгов – многие научные идеи становятся в 1960-е годы материальной силой. Именно так удалось прекратить все ядерные взрывы, кроме подземных; к этому советско-американскому договору 1963 года не присоединились только Китай и Франция, где научная фантастика прозябает, не достигнув большой популярности. Аналогично прошла массовая раздача независимости африканским колониям: и тут отстали только Португалия и ЮАР, где нет ни одного известного фантаста (писателя или политика).
Правда, крупнейший российский фантаст – Никита Хрущев – уже истощил терпение своих кремлевских читателей, и отправлен на дачу – выращивать реальные помидоры. В Кремле его сменил добродушный второгодник Леонид Брежнев; но в недалеком от Москвы Ставрополье Михаил Горбачев уже справил свой 38-й день рождения и с интересом присматривается к играм кремлевских мечтателей. Его друг – Анатолий Лукьянов – взахлеб читает книги Льва Гумилева и примеривается: как бы воплотить ЭТУ фантастику в политическую жизнь России 20 века ?
Другие россияне испытывают сходные чувства, читая тексты Андрея Сахарова или Александра Солженицына. “Мы рождены, чтоб сказку сделать былью!” – этот давний революционный лозунг приобрел в 1969 году новый смысл, не утратив буквальной справедливости. Теперь речь идет об ОДНОВРЕМЕННОМ претворении в быль МНОГИХ разных сказок – кому какая понравится, с неизбежной конкуренцией вдохновенных творцов и последующим симбиозом самых стойких из них.
Прогнозировать этот хаотический процесс так же безнадежно, как допрашивать хорошего писателя о судьбах героев его незаконченного романа. Управлять этими судьбами можно только изнутри романа – через разум и чувства автора. Но интересно проследить и оценить тот путь, который привел человечество из реального Средневековья в 15 веке – в фантастический 20 век.
Сперва Кеплер и Ньютон изобрели научную картину мира, соединив три никогда прежде не сочетавшиеся техники: математических расчетов, физических экспериментов и богословских рассуждений. Потом Уатт и Робеспьер показали на опыте, как можно изменять реальный мир, приближая его к научной модели. Для этого достаточно использовать одну из природных и одну из общественных сил: например, тепловую энергию Солнца, накопленную в каменном угле, и алчность промышленников-капиталистов.
Веком позже Жюль Верн и Герберт Уэллс вовлекли миллионы обывателей в то ремесло, которое прежде было уделом лишь сотен ученых: серийное изобретение новых научных или околонаучных картин мира, навеянных буднями научного либо социального прогресса. В это же время Ленин показал, как выглядит на деле одновременное воплощение нескольких альтернативных научно-социальных фантазий. Но многие современники Ленина (в их числе Уэллс) сочли российский эксперимент единичным отклонением от природного хода вещей – как бы случайным завихрением в мощном и величавом течении земной цивилизации.
Полвека спустя эта аналогия оказалась умнее своих открывателей. Негаснущий факел научно-технической революции сделал поток событий всемирной истории из ламинарного - турбулентным, так что аналоги ленинского или гитлеровского эксперимента происходят повсеместно: на Кубе и в Камбодже, в Ливии и Уганде. Плыть в этом бурном потоке необычайно интересно и столь же рискованно, причем образование пловца заметно повышает как интерес к плаванию, так и сознание риска. Но выпрыгнуть из потока невозможно; тем более невозможно его остановить или успокоить, пока он не придет в равновесие с внешней средой. Так мы и плывем: один – повинуясь своему рассудку, другой – по воле внешней стихии, а третий – чередуя эти формы поведения по тем или иным правилам.
Научные расчеты подсказывают, что нынешний турбулентный режим исторического процесса, стартовав в начале