Возвращение императора - Аллан Коул

Вначале Синд растерялась. Перед нею была такая возможность поучиться у величайшего воина, мировой знаменитости; и вдруг она обнаруживает, что слушает его басни о странных существах, с которыми он встречался, человекоподобных и не очень, одних — дружественных, а других — совсем наоборот. И в этих рассказах не текли реки крови.

Много, много раз альпийский лужок слушал звенящие переливы ее хрустального смеха.

Синд рассказывала о том, каково расти дочерью секты воинов, исповедующей религию джихада — священной битвы, религию, не просто изуродованную войной, но такую, где сами боги — убийцы и выродки. Ей казалось естественным тяготение к бхорам.

— А может, я просто перешла от поисков одного убежища веры, — она использовала таламейнское слово, — к поискам другого?

Стэн поднял бровь. Так это или не так, но ее речи звучали очень замысловато для столь юной особы.

Он рассказывал ей о краях, которые посетил. Тропики, Арктика, безвоздушные миры. Леса из красного дерева, растущие на Земле. А собственный его мир носил скромное имя Мостик.

— Возможно, я смогу показать тебе его. Однажды.

— Возможно, — отвечала Синд с едва заметной улыбкой. — Мне бы хотелось. Когда-нибудь.

Они не спали вместе. Синд наверняка пошла бы к нему в палатку, скажи он об этом. Но он не говорил.

«Очень странный отдых и поправка, — размышлял Стэн, когда отпущенное им самим для себя время вакации истекло и они все садились в гравитолет. — Не то, чего я ожидал…»

Но может, именно то, что было нужно.

Глава 32

Трибунал был почти готов объявить решение. Вызваны последние свидетели, и предъявлены последние доказательства; суд удалился на совещание. Последовали месяцы головоломной и зубодробящей работы — надо вникнуть в смысл каждого свидетельства.

Вначале Стэну казалось, что это великая привилегия — быть допущенным и наблюдать. Он, Алекс и Махони сидели в дальнем углу, в то время как сэр Эку и судейская коллегия обсуждали относительную ценность каждой детали. Декан Блайз в качестве стенографистки увековечивал эти усилия для официальной истории. Сэр Эку очень воинственно упирал на то, что, как бы все ни кончилось, никто не должен иметь основания для косого взгляда на суд.

Судьи с яростным воодушевлением разыгрывали порученные им роли. Уорин оставался совершенно беспристрастным. Апус, несмотря на свою ненависть к Тайному совету, была ревностным защитником. Иногда Стэн даже одергивал себя, чтобы вспомнить, каковы ее настоящие чувства к членам Тайного совета. Одна часть его разума вскипала злостью, когда Апус неустанно заделывала бреши в обороне Тайного совета; другая восхищалась тем, с какой серьезностью Апус исполняет свои обязанности.

Однако трудно было не почувствовать себя «обделавшимся», когда информация, выкраденная Стэном из арены Ловетта, оказалась отброшенной как вздор, технический трюк или, возможно, даже сфабрикованная фальшивка.

Ривас — тот, кто сначала был не согласен с Тайным советом лишь с философской, а не личной позиции, — стал его злым мучителем. И в зале, и в кулуарах он свирепо подавлял любые попытки «развалить» судебное дело. Стэна не волновало, когда и по какой причине Ривас изменил свою позицию; он просто получал удовольствие, наблюдая атакующий стиль Риваса. Именно он не давал упустить ни одной детали, указывая каждый раз на обстоятельства, которые нельзя игнорировать. И он же убежденно защищал идею существования секретного соглашения членов Тайного совета как доказательства заговора, если не более.

А затем, по прошествии недель, глаза у Стэна полезли на лоб. Алекс и Махони чувствовали себя не лучше. Они стали сбегать из зала, когда только это было возможно, но, к несчастью, скрываться от охотящихся за дичью репортеров оказалось труднее, нежели переносить скуку. Так что они большей частью сидели, глядя на судей, и страдали.

Наконец дело приблизилось к финалу. Трибунал удалился для голосования. Ривас и Апус сняли свои ролевые маски и присоединились к Уорину в беспристрастном рассмотрении. Неопределенность исхода снова подхлестнула интерес Стэна. Он подался вперед, стараясь не упустить ни единого слова.

— Думаю, мы больше не имеем права откладывать, уважаемые господа, — начал речь сэр Эку. — Готовы ли вы вынести решение?

Ответа Стэн не услышал — Алекс пихнул его локтем в бок, привлекая внимание Стэна к Махони, который стоял в коридоре у дверей, делая торопливые жесты, означавшие, что Стэн с Алексом должны поскорее встретиться с ним вне зала.

Как только Стэн и Алекс закрыли за собой двери зала суда, Махони схватил их за обшлага и, притянув к себе, тихо сказал:

— Ото сообщает, что в космопорту творится что-то очень странное. Нас ждут там. Прямо сейчас.

На пути к порту Махони рассказал то немногое, что было ему известно. Похоже, прибыли с официальным визитом существа с Дьюсабла.

— Чего хотят эти козлы? — была первая реакция Стэна.

— Они же там все злыдни, змеюки почище любого Кэмпбелла, — вставил Алекс.

— Это, конечно, все так, — сказал Махони. — У нас нет права рубить сплеча. Мы нуждаемся в любой помощи, которую только можем получить, каким бы гадким ни был ее источник.

Под помощью, пояснил Махони, он подразумевает, что, независимо от того, какое бы ни было дерьмо этот Дьюсабль, он является признанной государственной единицей империи; существенной единицей. Но дело не только в этом. Ведь к ним прибыли отнюдь не рядовые представители системы. Как передал Ото, на борту находятся новоиспеченный тиран Уолш, а с ним президент Совета солонов, известный мастер политической интриги солон Кенна.

— Они прилетели, чтобы официально признать трибунал и его работу, — сказал Махони. — Более того, они готовы подписать любой билль обвинения. Короче, они будут плясать перед камерами и открыто заявлять о своем противостоянии совету.

Стэну не нужен был курс повторного обучения по социально-экономическим дисциплинам, чтобы понять, что сие все означает. «Раз такие скользкие политиканы, как Кенна и Уолш, сами лезут к нам на борт, значит, ветер определенно задул нам в корму. Один — ноль в пользу трибунала! И когда другие союзники совета это узнают, баланс сил начнет смещаться в нашу сторону».

У корабля в порту их встретил лишь Ото с небольшой группой своих воинов. Корабль, только что приземлившийся, выдвинул трап. Ото торопливо сообщил, что пресса предупреждена и телерепортеры уже летят сюда на крыльях.

— Клянусь бородой моей матушки, — рокотал Ото, — похоже, к нам прилипла удача. Я знал, что ты везучий, с самого начала, как тебя встретил, друг мой. — И отвесил Стэну тяжкий шлепок по спине.

Этот грубиян оказался достаточно мудр, раз сумел «вычислить», что могут значить для него лично нежданные друзья — подзаборники с Дьюсабла. Нужды в объяснениях не было.

Люк корабля с шипением открылся, но никто не вышел. Наконец в проеме возникли Уолш и Кенна, за ними, странно отставая, вылезли помощники. Стэн был удивлен. Он ожидал обычной для «этих козлов» помпезности. Может, потому, что репортеров нет? Как бы то ни было, первые лица системы Дьюсабль имели довольно бледный вид. Даже скорее серый.

Уолш с Кенной приблизились — как-то нервозно, подумалось Стэну, и чуть не подпрыгнули, когда Ото велел своим солдатам стать по стойке «смирно» (по крайней мере, настолько смирно, как могут это сделать кривоногие бхоры). Что же так тревожило эту парочку? Где их всегдашняя напыщенность?

Махони вышел вперед — приветствовать прибывших; за ним двинулись Стэн с Алексом. В этот момент из нутра корабля послышался приглушенный звук.

Стэн чертыхнулся, распознав, что это за звук. Кто-то отдал там команду — точно, он узнал ее! Стэн даже не обратил внимания, что Уолш и Кенна со всей свитой поспешно метнулись в сторону, настолько он обалдел.

Приземистые люди со смуглыми лицами, на которых честностью и отвагой горели глаза, вынырнув из корабля, выстроились в форме «копья». На их мундирах поблескивали символы воинских наград. Каждый держал большой кривой нож-кукрис в вытянутой вверх и вперед правой руке — «наголо», как на параде; ослепительные блики слетали с полированных клинков.

Стэну знакомы были эти воины, он командовал ими однажды. Гурки! Что, во имя всех чертей на свете, делают они на корабле с Дьюсабла?..

И тут же он узнал ответ. Увидел его. Правда, вначале не поверил своим глазам.

На самом острие «копья» шагал тот, чья фигура была знакома не только Стэну, но и каждому существу, имеющему имперское гражданство. Он возвышался над гурками, не глядя ни вправо, ни влево, по-королевски устремив вперед взгляд неистовых глаз.

Стэн не мог ни двинуться, ни произнести что-либо, ни хотя бы салютовать. Позади в таком же шоке застыли его компаньоны.