Уарда - Георг Эберс

Когда они ступили, наконец, на пристань, шествие уже углубилось в Город Мертвых и приближалось к Дому Сети. Там Амени, сопровождаемый хорами, которые распевали гимны, вышел навстречу процессии и торжественно приветствовал бога на этом берегу Нила. Пророки некрополя собственноручно водрузили статую Амона на священную ладью Дома Сети, искусно сделанную из кедрового дерева и электрона [178] и украшенную драгоценными камнями. Тридцать пастофоров подняли священный ковчег на плечи и понесли его по аллее сфинксов, соединяющей пристань с храмом, в святилище Дома Сети. Там бог Амон находился в то время, когда люди, прибывшие на праздник из всех номов Египта, складывали свои дары в зале перед святилищем. По дороге Амона опередили колхиты, чтобы по древнему обычаю усыпать его путь песком.

Через час процессия снова вышла из ворот и, повернув к югу, сделала первую остановку в огромном храме Аменхотепа III, перед которым, точно стражи, высились два высочайших колосса во всей нильской долине. Следующая остановка была сделана в храме великого Тутмоса, что расположен еще южнее. Оттуда шествие повернуло обратно, задержалось у самого края восточного склона Ливийских гор, возле множества гробниц, поднялось на террасы уже знакомого нам храма Хатшепсут и остановилось у гробницы древних царей близ этого храма. Лишь к закату солнца процессии предстояло достичь, наконец, того места, где должен был начаться собственно праздник, – входа в долину с гробницей Сети, на западном склоне которой находились гробницы фараонов свергнутой династии.

Эту часть некрополя шествие обычно посещало уже при свете фонарей и факелов, перед возвращением бога и до праздничной мистерии на священном озере в самой южной части Города Мертвых, которая начиналась лишь в полночь.

Следом за богом, в сосуде из прозрачного хрусталя, укрепленном на длинном шесте, который был обернут золотой фольгой, несли священное сердце овна.

Незаметно положив венок на богатый жертвенный алтарь своих предков, дети фараона и Неферт присоединились к толпе, шедшей в хвосте шествия. Было уже далеко за полночь. Около гробницы предков Мена они поднялись на восточный склон Ливийских гор. Эту гробницу заложил еще пророк храма Амона по имени Неферхотеп, прадед Мена. Узкий вход в гробницу был буквально осажден народом, потому что в первой из высеченных в скале зал певец, аккомпанируя себе на арфе, пел по праздникам погребальную песнь в честь давно умершего пророка, а также его супруги и сестры. Сочинил эту песнь еще певец, служивший самому пророку, и слова ее были высечены на стене второго зала гробницы. Неферхотеп завещал правителям Города Мертвых большой участок земли, оговорив, что доход от него должен быть использован на содержание арфиста, чтобы он пел эту песнь под аккомпанемент арфы на каждом празднике мертвых.

Возничий Мена знал эту погребальную песнь прадеда и нередко пел ее Неферт, которая аккомпанировала ему на лютне. И в этом нет ничего удивительного, ибо в час радости египтяне с особой теплотой вспоминали своих покойников.

Вот и сейчас, стоя в толпе, Неферт вместе со своими спутниками слушала эту песнь: [179]

О, как праведен в покое своем этот великий!

Так восстань же к прекрасным делам!

Исчезать стало уделом людей

Со времен великих богов:

И старое уступает юному,

И солнце новое восходит

Каждое утро, когда старое

Покой свой находит на западе.

Так наполни ж весельем, пророк мой, этот праздничный день!

Благовонное масло, душистые смолы

Предлагаем мы и венками

Обвиваем мы стан и руки

Твоей возлюбленной сестры,

Что покоится рядом с тобой!

Песни петь и на арфе играть

Будем мы в твою честь!

Так откиньте же все заботы

И предавайтесь веселью,

Пока не придет пора пуститься в путь —

Туда, где навек обретаешь покой,

В царство, где молчанье царит.

Как только певец умолк, люди стали протискиваться под низкие своды гробницы, чтобы положить цветок на жертвенный алтарь пророка и выразить ему этим свою благодарность за песню. Неферт и Рамери тоже удалось туда пробраться, и Неферт после долгой безмолвной молитвы, обращенной к светлому духу покойной матери ее мужа, положила свой венок там, где покоилась мумия свекрови.

Много придворных проходило мимо детей фараона, но никто их не узнал. Они изо всех сил старались пробиться к площади, где происходил праздник, но давка была так велика, что женщинам не раз приходилось укрываться в ближайших гробницах, чтобы их не смяла толпа. В каждой гробнице они видели жертвенные алтари со щедрыми дарами, почти всюду семьями собирались люди. Здесь они ели жареное мясо и фрукты, пили пиво и вино, вспоминая своих покойников, словно путников, нашедших свое счастье в дальних краях, твердо надеясь рано или поздно свидеться с ними.

Солнце уже клонилось к закату, когда они добрались, наконец, до площади.

Здесь стояло множество столов со всевозможными лакомствами, чаще всего со сладким печеньем для детей, с финиками, фигами, гранатами и другими фруктами.

Под легкими тенистыми навесами продавались сандалии и платки всех форм и расцветок, украшения, амулеты, веера и зонты, благовонные эссенции и другие товары как для жертвенного алтаря, так и для туалетного столика. Корзины садовников и цветочниц были уже пусты, зато у менял работы было по горло, а за столами, где пили вино и играли в кости, царило веселье.

Друзья и знакомые приветствовали друг друга благочестивыми изречениями, а дети показывали друг другу новые сандалии, сладкие лепешки, выигранные в кости или подаренные медные колечки, на которые еще сегодня во что бы то ни стало нужно было что-нибудь купить.

Особым успехом пользовались маги из Дома Сети, вокруг которых, прямо на земле, сидело множество зрителей. Передние места все по доброй воле предоставили детям.

К тому времени, когда наши путники добрались до этой площади, религиозная часть торжества уже закончилась.

Еще стоял балдахин, под сенью которого семья фараона обычно слушала праздничную речь и где сегодня, наслаждаясь прохладой, восседал на троне везир Ани. Еще не убраны были кресла вельмож и рогатки, удерживавшие народ на почтительном расстоянии от знати, жрецов и трона.

Здесь, на этой площади, сам Амени возвестил ликующей толпе о чуде, свершившемся с божественным овном, и поведал людям, что в стадах везира объявился новый Апис. Его толкование этого божественного знамения переходило из уст в уста: оно сулило стране мир и счастье через какого-то любимца богов, и хотя Амени не назвал его имени, даже самым несообразительным стало ясно, что любимец этот – не кто иной, как везир Ани. Ну конечно, ведь Ани – потомок великой Хатшепсут, а ее пророк был удостоен сердца священного овна!

В то время как Амени возвещал о чуде, взоры всех присутствующих были устремлены на Ани, который на глазах у народа принес жертву священному сердцу и получил благословение верховного жреца.

Уже сказал свою речь и Пентаур. Бент-Анат слышала, как какой-то старик говорил своему сыну:

– Жизнь наша тяжела. Нередко казалась она мне невыносимым бременем, которое жестокосердые боги взвалили на наши несчастные плечи. Но теперь, послушав этого молодого жреца из Дома Сети, я ощутил, что боги добры и мы за многое должны быть им благодарны!

В другом месте жена жреца говорила своему сыну:

– Ты хорошо разглядел Пентаура, Хоруза? Так вот, запомни: этот человек низкого происхождения, но умом и дарованием он превосходит знатных и пойдет далеко!

Какая-то девушка делилась с подругой:

– Этот проповедник – самый красивый мужчина, какого я видела в своей жизни, а голос его звучал просто как песня!

– А как сверкали его глаза, когда он прославлял правдивость, называя ее высшей добродетелью! – подхватила другая. – Ты знаешь, в его душе, наверно, обитают все боги!

Бент-Анат вся вспыхнула, услыхав эти слова. Уже начало смеркаться, и она сказала, что пора домой. Но Рамери очень хотелось присоединиться к шествию и при свете фонарей и факелов пройти с ним через западную долину, чтобы посетить и гробницу их деда Сети.

Царевна неохотно уступила его настойчивой просьбе. К тому же пробиться к реке было сейчас нелегким делом, так как многие еще спешили от берега к площади, чтобы примкнуть к шествию. Поэтому брат и сестра, а с ними и Неферт влились в эту толпу и очутились в западной долине, когда солнце уже село. В эту ночь здесь не показывался ни один хищник: все шакалы и гиены убежали в глубь пустыни, напуганные светом бесчисленных факелов и фонарей, горевших в руках людей.