Люди песков (сборник) - Бердыназар Худайназаров

— Что ж я, нарочно? Знаешь, какие сны!.. Какой-то страшный, страшный, глаза горят — все на меня кидался…

— Страшный? — Тулпар засмеялась. — Может, Гыравлы-ага?

— Ты что! — Аксолюк вылупила на подругу и без того круглые глаза. — Как он кинется, когда вы тут спите?

— Ха! Да он никого, кроме тебя, и не видит! Лепешку пшеничную помнишь — только тебя угостил. Вок идет, легок на помине…

И в самом деле, поглядывая на солнце слезящимися стариковскими глазами, Гыравлы-ага неспешно шагал в нашу сторону. Толстая новая телогрейка была длинна ему, доходила до колен, руки были глубоко засунуты в карманы — чего не поглядывать по сторонам? Вроде даже губы шевелятся, никак насвистывает?.. Что ж, дел у него немного: сварить раз в день суп или кашу. Есть у него еще обязанность печь лепешки, но как-то так вышло, что женщины его от этого освободили: сами пекли по очереди.

Старик подошел к самому краю, заглянул вниз…

— Ну как там у вас, а? Суп-то у меня доходит, а вот лепешек маловато… Чья сегодня очередь печь? Не твоя, Аксолюк?

— Лепешки она испечет, а ты ей лопату чини! — сказал я.

— Ты что, спятил? Я вам не мастер Акмамед, чинить ничего не умею. — Гыравлы-ага еще глубже засунул руки в карманы.

Я терпеть не мог этого старика, но всегда старался не показывать этого. Сейчас меня взорвало.

— Не хочешь чинить, сам пеки!

Гыравлы-ага не ожидал такого поворота. Ища сочувствия, он наклонился было в канаву, но ни одна из женщин даже не подняла головы — все занимались своим делом. Маман, не глядя наверх, швырнула добрый ком глины, и тот угодил прямо в лицо Гыравлы-ага. Она это сделала не нарочно, и, возможно, никто не заметил бы, но я не выдержал, прыснул. Все подняли головы и увидели заляпанного грязью Гыравлы-ага. И хотя они не видели самого смешного — того, как старик чуть не опрокинулся от мощной глиняной оплеухи, да и самую большую лепешку, вроде той, что пекут в тамдыре, успел содрать со щеки, — все равно едва удержались от смеха. И хитрый старикан решил превратить все в шутку.

— Это кто ж в меня глину мечет?

— Прости, Гыравлы-ага, ей-богу, нечаянно! — Маман улыбнулась.

— А, это ты? Ничего, милая, бывает… Я-то испугался, думал, Аксолюк меня шлепнула — не хочешь, мол, лопату чинить — получай! Ничего. Говорят, женщина ударит, считай, божий дар…

Лопату он обещал починить, понял, видно, что я не шучу и придется ему самому возиться с тестом. Да и починка-то — один разговор. У нас было несколько запасных рукояток, изготовленных мастером Акмамедом, и, если бы старик заупрямился, я бы сам запросто приделал к лопате новую.

Я поглядел вслед Аксолюк и Гыравлы-ага, направлявшимся к нашей хижине, и подумал, что зря мы балуем этого деда, вполне можно было бы поручить ему и более тяжелую работу. Ладно, пускай хоть лопаты чинит. Вон Тулпар два часа с корневищем бьется: злится, ругается, чуть не плачет… Наверняка опять сломает. На такой работе железные рукоятки нужны!..

Собираясь в Бассага на очистку канала, мы, конечно, знали, что это такое — хошар. Но там, дома, нас больше пугала не тяжесть работы, — тревожило, настораживало другое: так далеко от дома, одни… Я больше всего переживал, что назначен старшим, а значит, обязан оберегать женщин: кругом столько мужиков — не дай бог, обидят!.. Ни один колхоз не послал женщин, только наш председатель отважился на такое. Женщин попервоначалу тоже больше всего смущало это — быть среди сотен чужих мужчин. Именно поэтому отец не отпускал Тулпар, потому так неохотно согласилась Маман, а Халлыва и вовсе думала сперва отказаться.

Но прошла первая неделя, ничего не случилось, наладился какой-то порядок. Никто никуда не уходил: канал — хижина, хижина — канал — вот все наши маршруты. Ходить больше было некуда, да если бы и нашлось куда, где взять силы — так наломаешься за день, дай бог добраться до постели. К Амударье и то ни разу не сходили. Да и чего ходить — лед да ветер, пробирающий насквозь. Это летом на нее не насмотришься, когда река несет бурные воды меж высоким, холмистым правым берегом и низким, покрытым зелеными садами левым. Старики говорят, не повезло нам, суровая зима случается в этих местах не часто.

Уж что суровая, то суровая, мне такой зимы видеть не приходилось.

За Халлыву и Тулпар я спокоен, уверен, как в самом себе, — не подведут. Вот Маман… Слабовата немножко. Припечет покрепче — и начнет прятаться где-нибудь в камышах, плакать, проклинать судьбу и председателя, загнавшего ее на хошар. Но вроде пока молчит. Может, Халлыва на нее влияет, может, поняла, что хочешь не хочешь, а надо, придется отработать этот месяц, но только Маман казалась спокойной. Главная моя тревога была теперь за Аксолюк, хотя тревога та была другого рода…

Я вдруг заметил, что Маман с Халлывой, а потом и Тулбар перестали разговаривать со стариком. Я знал, что они не любят Гыравлы-ага — кто ж его любит? — но чтоб ни слова!.. Я стал допытываться, в чем дело. Они отмалчивались. Наконец как-то за чаем Маман не удержалась:

— И надо было тащить сюда этого поганого старика!.. Подумаешь — Обед!.. Варили бы по очереди!

— И правда! — с горечью сказала Халлыва. — Послали, думали, пожилой человек, приглядывать будет, оберегать женщин, а этот старый верблюд!.. Тьфу!..

— Если б уверен был, что в случае чего из бороды веревку совьют, потише был бы! Знает, пакостник, к кому подкатиться! — Маман негодующе взглянула на Аксолюк, которая увлеченно соскабливала со дна котла остатки каши и отправляла в рот.

Пришел Гыравлы-ага, налил в старый медный кумган теплой воды и пристроился неподалеку совершить омовение.

Маман и Халлыва с ненавистью следили за ним, а Тулпар на старика и не взглянула, она не отрываясь смотрела на мывшую казан Аксолюк, смотрела с таким изумлением, словно пыталась понять, поверить…

"Неужели правда? — с ужасом думал я. — Может, они подозревают Аксолюк только потому, что та прислуживает старику, а он обращается с ней как хозяин? Нет, я знаю наших женщин — болтушек в бригаде полно, но ни Маман, ни тем более Халлыва не станут зря порочить человека".

— Может, вы зря это на старика? — решился я наконец подать голос. — А, Маман?

Она обернулась и молча взглянула на меня. Этого было достаточно, слова излишни.

— Скотина! — с омерзением сказала Маман. — Водичкой думает отмыть черную свою душу!.. Убери его от нас, Тархан! Отправь обратно, в аул. Обойдемся. Видеть не могу эту бесстыжую морду!

Халлыва и Тулпар молча повернулись ко мне. То же требование читалось в их взглядах.

— Потерпите уж как-нибудь… — неуверенно сказал я, потому что не знал, что сказать.

Гыравлы-ага наскоро совершил омовение, прочитал намаз, подошел к очагу и налил чая, заботливо заваренного для него Аксолюк.

— Гыравлы-ага, это ты какой намаз читал? — спросил я.

— Предобеденный, да будет угодно господу!..

— Как же так предобеденный, когда солнце в зените?

— Ничего, лишь бы бог принял…

— А с чего это он будет принимать? — не унимался я. — Стал бы я принимать работу, если б ты сегодня вчерашнюю норму делал?

— Ну, тот приемщик поумней тебя будет, Тархан-хан! — старик засмеялся. — А потом, если честно сказать, я ведь так, для приличия… Привычка.

— Выходит, халтуришь?

— Э, милый, если намазами этими всерьез заниматься, только о вере и думать! А когда ж тогда познавать прелесть мира? Трудов да мук всем хватает, надо, чтоб и радости жизни сей не минули тебя, грешного, хи-хи-хи!..

— Вон как ты рассуждаешь?! — удивленно воскликнул я.

— А ты как думал? — Старик высоко вскинул голову и надвинул на лоб папаху. — Считаете, не прав? — спросил он у женщин.

Молчание было ему ответом. Старик недовольно кашлянул и ушел.

— Ну вот что, — сказала Маман, уже поднявшись, чтоб идти на работу. — Давай, Аксолюк, рассказывай. Что у тебя со старым чертом? Только честно.

Все молча уставились на девушку. Она не отвечала, глаза у нее налились слезами. Маман стало жалко ее.

— Мы ведь не зря спрашиваем, Аксолюк. Знаем пакостника. То ты ему чай завариваешь, то лепешки за него печешь… Да не хлюпай ты носом, скажи по-человечески. Мы тебе прямо говорим, в глаза: нам твое поведение не нравится!

— А что я?.. — Аксолюк всхлипнула. — Мне мать наказывала, чтоб помогала ему… Чтоб ухаживала… Он ведь жадный, а нам другой раз и джугары даст, а то и ячменя… Мама к нему убирать ходит, стирает… Он тоже к нам иногда приходит… В гости… Даже шерсти дал на кошму.

— Инте-е-ре-е-сно!.. — протянула Халлыва. — Такой скупердяй, а вам и зерно, и шерсти дал! К чему бы это?