Конан и мрачный серый бог - Шон Мур

Конан мог только искалечить своих скелетных противников; они никогда не прекращали дергаться, и он осматривался куда вступать. Уже его икры ног пострадали от побежденных противников, которые просто продолжали рубить его.

Его обратное движение стоило ему равновесия, и он крутился, чтобы выправиться, его колено подкосилось, пока он не растянулся на твердом железе головы тарана.

Конан поднялся на локтях, отдуваясь, тряся головой, стряхивая кровь и пот с глаз. Жуткая сцена предстала перед ним. Сотни иссеченных скелетов, многие все еще сжимающих мечи бесцельно возились в песке и на камне. Конан глотал лёгкими воздух и стоял с кружащейся головой, его сердце билось настолько яростно, что казалось разорвется. Кром! Это наступление солдат было последним для них. Киммериец сделал паузу, чтобы отдышаться и протянуть своё зазубренное оружие. Он нащупывал ножны из ткани, укрывающие Красную Гадюку, находя, что она все еще надежно связана там. Мрачная улыбка промелькнула на его лице.

Сам он знал кое-что о колдовстве из прошлых приключений, и знал, что заклинатели имеют определенные ограничения. Даже Toт-Амон, должно быть, израсходовал значительную энергию, координируя ту армию. Стигиец не мог быть в лучшей форме чем, возможно, Конан, он был изнурен достаточно, чтобы стать уязвимым.

Один бросок. Один хороший бросок Красной Гадюки был всем, в чём он нуждался. Конан отряхнул свои руки и рукоятку кинжала от песка, очищая их от скользкого пота и крови. С мрачным лицом, он направился в близкую темноту коридора за мраморной дверью.

Teвек лежал на спине, его шея была неестественно изогнута вперед под углом.

Он уставился на пунцовое пятно, распространяемое наружу и впитываемое грудью его пыльного плаща. Время текло медленно; Шакал, казалось, двигался, но на толщину волоска с прохождением каждой дюжины трудились удары останавливающегося сердца Teвека. Тогда его сердце, стукнув слабо, остановилось.

Заключительный выдох покинул его легкие. Но его ум, хотя затемнённый и затуманенный, все еще жил. «Я являюсь убитым», — прибыла мысль, перемещаясь медленно через искажённое понимание. Все, что он мог чувствовать, было покалыванием энергии Черного Кольца внутри него, связанный непотраченной силой воли, которую он собрал прежде, чем лезвие Шакала проникло в него. У него была сила внутри него, и он знал, что сделать. «Teвек Тул, я вызываю тебя!» — его дух бормотал нечленораздельные речи к его неподвижному телу.

Его труп повиновался; он исследовал это, способный командовать этим как любой другой, он так часто поднимал прежде. Но он понял, что он был слепым и глухим. Далее, все его тело испытывало недостаток в чувстве; ощущения чувств покинули его со смертью. Он не чувствовал боли от зияющей раны в груди. В то же самое время, он понял, что движение было более трудным без того чувства. Он дрожал, как будто пойманный во власти лихорадки, и несколько мгновений он мог сделать не больше, чем подергивание.

Скоро, однако, эта неуклюжая фаза прошла, и он достиг меры контроля над его одеревеневшими мускулами. Его взор несколько очистился, как при рассеивании тумана, и он мог видеть медленную, неповоротливую фигуру Шакала в нескольких шагах поодаль.

Несколькими мгновениями спустя, странное ликование хлынуло потоком через мысли Тула. Он был мертв; это он знал хорошо, его тело — безжизненный кусок плоти и инертных органов. Распад начался бы, оставляя ничто кроме голых костей. Но его разум выжил бы; его сущность, хотя возможно несколько притуплённая, продлилась бы навсегда, охваченная теми же самыми чувствами, которые он испытал прежде, чем Шакал закончил свою физическую жизнь.

Перспектива бессмертия принесла возобновленный смысл цели для него. Он был теперь более способным, чем когда-либо к осуществлению его плана мести.

Было что рассмотреть, но он мог рассмотреть все виды возможностей.

Нескованный земными потребностями плоти, он был свободен причинить страдание "тысячелетия столетий" для смертных, которые корчились бы от подобных причуд в мире живых. Слух Teвека начал возвращаться.

Сначала, только противоречащий звон заполнил его уши. Звуки были приглушены, как будто они достигли его с большого расстояния. Тогда, с внезапной ясностью, прибыл пылкий, почти жестокий, звуки.

Первые три из шести слов, которые включали истинное имя реликта, были произнесены… Шакалом! Чёрный клинок вызывал Зловещего древнего Бога.

Сердце Нефрит прыгало, когда на расстоянии, она видела прыжок Конана из седла и ускользание от железного шипа, направленного на него. Она была неправа, используя киммерийца, но если действовать теперь, то она могла исправить ту несправедливость. Стабилизируя себя, она повернулась, чтобы поднять свой меч и поскакать на помощь окруженному варвару.

Нефрит задыхалась, когда она поглядела на склоненную фигуру Тоджа, его руку, летящую к ее лицу. Тодж — живой! Его рука вынимала кое-что из рукава…, но как? Между своими пальцами он держал тонкую, заточенную металлическую вещь.

Она наблюдала, остолбенев на мгновение, когда его рука отодвигалась.

Убийца глумился над нею, взмахнув запястьем. Прежде, чем лезвие оставило его пальцы, появилась вспышка ослепительного света из-за Нефрита. Его невыносимый блеск, окутал и воровку и убийцу. Метательный снаряд отскочил от горла Нефрит, затем пролетел мимо цели его метателя, испорченной белой вспышкой.

Булькая, Тодж поднес одну руку к своим глаза, чтобы прикрыть их. Его другая рука взяла другой шакен из рукава, и его рука была отодвинута, готовясь метнуть, когда зрение возвратится.

— Вы не должны потерпеть неудачу, — зазвенел голос позади Нефрита. Там вырисовывалось пылающее изображение Карантеса. От него излучался неумолимый яркий свет. — Не позвольте истинному имени бога огласиться, или все потеряно. Я могу спроектировать это изображение к Нифии, но все, что оно может сделать, говорить. Только ты или Конан можете закрыть ворота гибели мира.

Нефрит поклялась и подняла свой тонкий меч.

Все еще ослепленный, убийца швырнул свой шакен на звуки клятвы. Он лязгнул о края ее клинка, удар высек искры.

— Падальщик, — она прошипела, напрягая мускулы, когда она размахивала своим оружием как топором палача. — Может твоя грязная душа иссохнет в бездне с каждым из тех негодяев, которых ты когда-либо убивал! Тодж рефлексивно поднял руку и отчаянно попытался откатиться вдаль, но ледяная власть Красной Гадюки замедляла его.

Острое лезвие Нефрита проникло через предплечье, отсекая запястье. Она толкала остриё вниз с силой, рожденной яростью. Завывание муки исторгло горло Тоджа. Его остающаяся рука захватила лезвие, пронзившее его сердце, но он не чувствовал его удара и отсеченной ладони. Все, что он знал, было болью поражения, болью смерти, которую он так часто причинял. Ни одно из его противоядий не могло спасти его. Его тело, еще раз судорожно вздрогнув, затихло.