Разведчики-нелегалы СССР и России - Николай Шварёв

Ровно в 11.00 следующего дня вышел на улицу и отправился в Русское концертное бюро, возглавляемое князем Церетели. Здесь его встретили очаровательной улыбкой и французским «бон жур», но тут же перешли на русский.

— Я ищу Надежду Васильевну Плевицкую и её мужа — Николая Владимировича Скоблина, — сказал молодой человек. — Мы вместе служили в Корниловском полку.

— Точного адреса мы не знаем, — ответила барышня. — Надежда Васильевна обычно заходит к нам. Недавно они переехали из-под Ниццы и поселились неподалеку от Парижа. Местечко называется Озуар-ле-Феррьер.

Молодой человек вежливо поблагодарил и отправился на вокзал. На станции Озуар-ле-Феррьер он был в пять вечера. От станции до посёлка — три километра. В пути он понял, что ошибся и пошёл не туда. Пришлось, к сожалению, вернуться.

Пустынная дорога шла через желтеющий лес. Первые же встречные говорили между собой по-русски. Они нисколько не удивились, услышав вопрос на русском языке: во Франции собрался чуть ли не миллион русских эмигрантов.

— Скажите, пожалуйста, как мне пройти к мэрии?

Попутчики любезно проводили молодого человека до мэрии, где ему записали на листке бумаги адрес русского генерала и даже показали самый кратчайший путь.

Хозяев не оказалось дома, но ждать пришлось недолго. Минут через пятнадцать подъехала автомашина с открытым верхом. Из неё вышел человек в лёгком сером костюме. Он подал руку даме и тут увидал гостя.

— Надюша, — воскликнул он радостно. — Это Петя, о котором я тебе столько раз рассказывал!

Молодой человек сделал шаг вперёд и по-военному склонил голову на грудь:

— Штабс-капитан Пётр Георгиевич Ковальский.

— Моя супруга — Надежда Плевицкая.

— Коля, Коля, — укоризненно остановил его Ковальский. — Кто из русских не знает певицу Надежду Плевицкую! Всего один раз довелось мне слышать ваше пение, но впечатление незабываемое.

Ковальский поцеловал ей руку и повернулся к Скоблину. Критически оглядел его и изрёк:

— Вижу, генерал в отличной форме. Хоть сейчас в седло и устраивай инспекционный смотр дивизии.

Скоблин усмехнулся:

— Дело за малым — дивизии нет и не предвидится.

Ковальский хорошо помнил, как в 1910–1917 годах гремело в России имя Надежды Плевицкой — одной из самых ярких звёзд русской эстрады, столь же знаменитой, как Варя Панина и Анастасия Вяльцева. Газеты и журналы, граммофонные пластинки, кинофильмы разносили по стране славу «курского соловья», «русского жаворонка».

Её имя называли в одном ряду с Ф. Шаляпиным, который, как и Л Собинов, К. Станиславский, С. Эйзенштейн, С. Рахманинов, С. Коненков, высоко ценил талант Надежды Плевицкой.

Она пела о гибели «Варяга», «По диким степям Забайкалья», «Раскинулось море широко», «Ухарь купец» и многие другие. Эти песни исполнялись в самых разных аудиториях, повсюду встречая овации.

Как писала одна газета, «песни Плевицкой для национального самосознания и чувства дают человеку в тысячу раз больше, чем гунявые голоса всех гунявых националистов, вместе взятых». И даже сенсационная шумиха в печати о многотысячных гонорарах, бриллиантах и роскошных концертных туалетах певицы не могла повредить её огромной популярности.

— Вы очень вовремя, — сказала Надежда Васильевна. — У нас сегодня гости, увидите интересных людей.

— Как вырвался от Советов? — расспрашивал тем временем Скоблин, ведя гостя в дом. — И как устроился в Вене?

— В Ленинграде я купил персидский паспорт, сейчас по нему и живу. Привёз кое-что с собой, так что пока не нуждаюсь ни в чём. А вы как тут устроились?

Скоблин неопределенно повел головой, а у Плевицкой сразу испортилось настроение.

— Четыре года назад мы арендовали участок земли на юге — под виноградники. Думали, это верное дело. Но два года подряд неурожай, и мы погорели, аренду в этом году не возобновили. Теперь купили здесь дом — 10 тысяч франков. Заняли деньги под большой процент, но с рассрочкой на десять лет, — пояснил Скоблин.

В это время подъехали ещё две машины, появились гости. Ковальского им представили торжественно: «Петя, наш друг, один из пионеров Добровольческой армии, сподвижник генерала Корнилова».

Это была сущая правда. Сын железнодорожника, П. Ковальский в 1914 году оставил гимназию, чтобы поступить в Одесское военное училище. 1 мая 1915 года он был уже прапорщиком, а в июне оказался на фронте. У него были все основания считать себя баловнем судьбы: уже в октябре следующего года его произвели в штабс-капитаны, т. е. меньше, чем за полтора года, он получил три чина. Его храбрость была отмечена восемью боевыми орденами и медалями. Три раза ранен, но всякий раз волею судьбы возвращался в родную часть.

После Октябрьской революции офицеры Корниловского полка начали переправляться на Дон, где составили ядро Добровольческой армии. Логика Гражданской войны привела в Добровольческую армию и П. Ковальского: по семейным традициям служил в управлении военных сообщений. Всё это было известно его бывшему сослуживцу Н. Скоблину. Но о другой стороне жизни Ковальского генерал не догадывался, конечно.

Вместе с отступающей белой армией Ковальский оказался в Польше и был интернирован. Потом поселился в Лодзи, поступил на работу: сначала ночным сторожем, а затем — техником в строительную контору.

В конце 1921 года П. Ковальский пришёл в советское полпредство в Варшаве и сказал, что хочет заслужить право вернуться в Россию. Два года работал по заданиям советской разведки и в апреле 1924 года вернулся домой — в Россию. Разобравшись в жизненных перипетиях, Ковальский перешёл на платформу советской власти и отдал себя всецело в распоряжение авангарда Советов — органов ГПУ.

Ковальский засиделся у Скоблиных до ночи, пропустил последний поезд на Париж и был оставлен ночевать. Из беседы со Скоблиным Пётр старался не только что-нибудь узнать о судьбе бывших сослуживцев по Корниловскому полку, но, главным образом, понять, чем живёт сейчас его друг Николай Скоблин.

Утром Ковальский уехал в Париж, условившись, что Скоблин и его жена приедут к нему в гостиницу. На следующий день они появились. Отправились вместе делать покупки, поскольку супруги опять ждали гостей. В час дня Плевицкая заявила, что голодна, и Ковальский предложил где-нибудь пообедать. Плевицкая осторожно заметила:

— Поймите, Пётр Георгиевич, меня ведь все здесь знают, не в каждом месте мне прилично появляться.

— Разумеется, — согласился Ковальский. — Приглашаю в «Эрмитаж».

Этим выбором Плевицкая осталась довольна и после обеда отпустила Скоблина и Ковальского в парикмахерскую побриться. Там Ковальский, глядя Скоблину в глаза, протянул ему белый конверт:

— Это письмо от твоего брата.

Скулы Скоблина окаменели, он замер.

— И я хочу поговорить с тобой приватно.

— Я тебя слушаю, — ответил Скоблин.

— Парикмахерская — не место для подобных разговоров.

Ковальский уселся в кресло и закрыл глаза. Скоблин занял соседнее кресло. После бритья они поехали домой к Скоблиным.

При подъезде к дому машина остановилась.

— Мы немного пройдёмся, Надюша, — мягко сказал генерал, — а потом будем пить чай.

Они вышли на пустынную улицу, и Ковальский решительно заговорил:

— Коля, я приехал в Париж с одной целью — спросить тебя, не намерен ли ты бросить всю эту авантюру, перестать трать в солдатики и вернуться, наконец, в ряды родной армии?

Скоблин не ожидал такого вопроса.

— Что значат твои слова?

— Мы решили ещё раз предложить всем, кого считаем полезными для Родины, прекратить белую авантюру и вернуться в ряды новой русской армии России.

— Кто мы?

— Генеральный штаб Красной армии!

— Если я вернусь, в Москве устроят показательный процесс или просто расстреляют меня как собаку.

Ковальский посмотрел Скоблину в глаза:

— Коля, ты ведь не маленький и должен сам всё понимать. Ты не политическая фигура, а просто военный специалист, и показательный процесс над тобой ни для кого не представляет интереса. Расстрелять тебя — только поднимать международную шумиху. Так что, если здраво рассудить, поймёшь, что сказал чушь. Помни, Коля, что я превосходно знаю о твоём патриотизме и твоей любви к России. Я тебе скажу больше. Когда у нас в штабе обсуждался вопрос о тебе, кто-то сказал, что Скоблин не продаётся, если он пойдёт к нам, то во имя служения Родине и родной Красной армии.

Ковальский чуть помолчал и добавил:

— Теперь я жду от тебя прямого ответа: ты с нами или против нас?

Скоблин отвечал с дрожью в голосе. На глазах у него вдруг появились слёзы.

— Петя, я всегда считал тебя своим лучшим другом и осуждать за то, что ты вступил в Красную армию, не имею права. Каждый по-своему смотрит на такие вещи… У меня свои убеждения. Я принимал присягу. Как посмотрят на меня мои подчиненные, разбросанные по всему белому свету.