Мир Гаора - Татьяна Зубачева

— Проходи, — мягко подтолкнул его в спину Старший.

На суд похоже — подумал Гаор. Но судить его не за что, если и нарушил он что, то по незнанию. До сих пор к его промахам относились снисходительно, называя, правда, иногда тёмным. А больше всего это молчаливое собрание походило именно на свой, тихий и безжалостный, как он хорошо знал, суд. Сам в таких участвовал, когда на фронте решались вопросы, которые офицеры знать не должны. И случалось приговорённый таким судом исчезал. Неприятно потянуло холодом по спине.

— Такое дело, — начал Старший, как только они встали в общий круг. — Рыжий-то, похоже, и не знает всего, на Тукмана сердце за то держит.

Так это из-за Тукмана? За то, что он тогда ему нос разбил? Да на хрена, там уж и зажило всё, это его так отделали, что до сих пор синяки не сходят. Гаор начал злиться и нарушил главное правило таких судов: пока не спросили, помалкивай.

— Он меня лапать полез, я же и виноват?!

Мать покачала головой.

— Придурочный он, роста только большого, а ума как у малого.

— Я его не трогаю, — возразил Гаор, — пусть не лезет только. Что он как приклеился ко мне.

— Он ко всем так, — вздохнула Матуха, — ласки просит.

— Ты что, не помнишь? — спросил Мастак, — отметелили тебя когда, только свет погасили, всё и разъяснилось.

— Как били, помню, — буркнул Гаор, — а потом мне только больно было.

— Ну, так знай, — заговорил Асил. — Зуда это виноват. Наплёл Тукману, что ты гладкий со всех сторон и нету у тебя ничего, а, дескать, не веришь, пощупай, как заснёт. Тот с дурости своей и полез. Ему ж что скажи, то и сделает.

Гаор прикусил губу. События той ночи теперь выстраивались совсем по-другому.

— Так что на Тукмана ты зла не держи, — заговорил Юрила. — Его пошлют, он и пойдёт, куда послали.

Все негромко и не очень весело рассмеялись. Улыбнулся невольно и Гаор.

— А вот с Зудой что делать? — спросил Старший, глядя на Гаора.

Гаор молча пожал плечами.

— Он под смерть тебя подставил, — сказала Маанька, — тебе теперь его жизнь решать.

— А тоже ведь не со зла, — задумчиво сказала Мамушка, командовавшая, как уже знал Гаор, всеми женщинами по работе.

— Ну, так и убить не хотел, — сказала Матуня, — и выжил Рыжий не по его старанию.

— Вот и бултыхается он теперь как дерьмо в проруби, не тонет, не всплывает, — с досадой сказал Юрила, — пообещал ты ему Старший, что он за Рыжего жизнью ответит, по делу обещал, чего уж там. Так ведь жив Рыжий, надо и Зуде жизнь дать.

— Или уж убить, чтоб зазря не маялся, — усмехнулся Асил. — Решай, Рыжий, вас одной верёвочкой повязали.

Пока говорили, неспешно, как и положено, на суде, Гаор успел обдумать, и после слов Асила честно ответил.

— Я обычаев не знаю, как вы скажете, так и сделаю.

Слова его матерям понравились, Мать даже улыбнулась ему.

— Так что, звать Зуду? — спросил Старший.

— Нет, — сказала Мать. — То при всех было, и это пусть так же. Согласен, Рыжий, простить Зуду? Что не со зла так получилось?

Гаор пожал плечами. Они молча ждали его ответа.

— Ничего нет дороже жизни, — наконец тихо сказал Гаор. — Я ему смерти не хочу.

— Так и будет, — веско сказала Мать.

Кивнули и остальные.

Гаор перевёл дыхание. Не промахнулся! И в самом деле, дежурь в ту ночь другой надзиратель, не эта сволочь, обошлось бы куда меньшим. Зуда ж не подгадывал именно под того, а ходить и ждать смерти — тоже… то ещё удовольствие. Пробовали, знаем. Нет, пусть Зуда живёт, а если полезет, он сам ему и врежет. Теперь ему уже можно. Но вот почему на суде получилось, что матери главные? Он чувствовал, что неспроста это, что с женщинами тут по-особому. Но это потом.

Они уже вошли в спальню, готовившуюся ко сну.

— Зуда, — не повышая голоса, но так, что его сразу все услышали, позвал Старший.

Зуда уже лёг, но тут же выскочил из-под одеяла и, как был, нагишом, подбежал к Старшему. Немедленно притихли остальные, окружив их тесным кольцом.

— Так, браты, — строго и даже торжественно, заговорил Старший, — сами знаете, как оно было. С Тукмана спроса нет, обиженный он, такого не судят. Подставил Рыжего Зуда, крепко подставил.

Все дружно закивали. Зуда, бледный и съёжившийся, дрожал мелкой дрожью, не смея поднять глаза на Гаора, стоявшего рядом со Старшим.

— Рыжий жив, в том заслуги Зуды нет. Это матери, да натура у парня крепкая. А чтоб дале у нас все ладом было, надо, чтоб Рыжий при всех Зуду простил. Что не будет мстить ему.

Толпа одобрительно загудела. Гаора и Зуду мягкими толчками поставили друг против друга.

— Проси прощения, Зуда.

По лицу Зуды текли слезы.

— Прости меня Рыжий, — всхлипнул он, — то глупость моя, не со зла я, не хотел я тебе такого.

— Говори, Рыжий, прощаешь Зуду?

— Да, — твёрдо ответил Гаор, — прощаю.

— Благодари за прощение, Зуда.

Неожиданно для Гаора, Зуда встал на колени и поклонился ему, коснувшись лбом пола у его ног, и остался так.

— Руки теперь пожмите друг дружке и обнимитесь, — скомандовал Старший.

Всё ещё стоя на коленях, Зуда поднял залитое слезами, искривлённое пережитым страхом лицо. И Гаор, смутно ощущая, что делает правильно, обхватил его за плечи и поднял.

С мгновение, не больше, они стояли, обнявшись, в плотном молчаливом кольце. И одновременно вокруг зашумели, Гаор отпустил Зуду, а Старший уже совсем другим, строгим, но не торжественным голосом стал распоряжаться, назначая на завтра дневальных, переводя кого-то из одной бригады в другую. Гаор понял, что всё, в самом деле, кончилось, и пошёл к своей койке. Дневалить, он понимал, ему ещё рано, тут он многого не знает. И от Плешака его вроде не с чего забирать.

Он стоя разбирал свою койку, чтобы пойти ополоснуться на ночь и сразу тогда лечь, когда Полоша, уже лежавший на своей, сказал ему.

— Это ты правильно сделал, что простил.

Гаор сверху вниз посмотрел на него.

— Между братами всяко быват. Когда не со зла, а по глупости, надо прощать. Браты заодно должны держаться, несвязанный веник и мышь переломит.

Последняя фраза осталась совсем непонятной, но Гаор её запомнил, чтобы завтра узнать у Плешака, и спросил о слове, которое говорил Старший, и с которого начал Полоша.

— Что это, браты?

— Братья, значит. Не по крови али утробе, а как мы все. Ну и родных так зовут, когда заодно они.

Ещё одно новое слово, но о смысле утробы он догадался и, кивнув Полоше, ушёл в душевую. Надо успеть до отбоя.

И уже в темноте, привычно лежа на животе под одеялом, он сначала мысленно достал из папки лист, на котором записывал новые слова, проверил получившийся словарик, вписал туда браты и утроба, вписал перевод слова браты, сделав пометки, братья по крови и по утробе, видимо, по отцу и матери, убрал лист и завязал тесёмки. И только после этого подумал о Гарвингжайгле, своем брате по крови, но не брате. А ведь могло быть и по-другому. У них разница… да, в три года, когда он впервые увидел Братца, ему было шесть, а Братцу три, и, похоже, ссорили их специально, даже не просто ссорили, а стравливали. И делали это по приказу отца, в доме ничего не делалось без его ведома и приказа. Зачем? А зачем, сделав их врагами, потом приказывать ему ездить с Гарвингжайглом телохранителем? Какой телохранитель из врага? Но зачем-то это же было нужно? Кого так проверял отец? Его, или Братца? Глупо — успел подумать, окончательно засыпая, Гаор.