В мире фантастики и приключений. Выпуск 10. Меньше - больше. 1988 г. - Сергей Снегов

— Да.

— А потом вдруг поверили. Не до конца, но поверили. Я следила за вами.

— В какой-то мере, — помедлив, ответил я: странная мысль пришла мне в голову.

По пустынной улице навстречу друг другу неслись два такси, набитые дергающимися юнцами. Водители рулили лоб в лоб. Сближались они стремительно. Анна прижала мой локоть — глядя. За несколько метров до неминуемого столкновения включились автопилоты, и машины, вильнув, прошли буквально в сантиметре друг от друга. Девицы внутри визжали.

Захватывающее развлечение. Особенно если учесть, что всегда существует хотя бы миллионная вероятность, что автопилот не сработает.

Анна отвернулась.

— Не переношу, — сказала она сквозь зубы. — А еще знаете, что делают? Надевают антигравы и прыгают с телевизионной башни. У кого не сработает. И я прыгала… Что с вами, Павел?

Оказывается, я стоял с открытым ртом. Я вспомнил то ощущение легкости и веселья, которое я испытал в Спектакле.

— Ненавижу убожество, — сказала Анна. — Надо драться, а они сидят у телевизоров. Надо стрелять, а они развлекаются в Спектаклях. Картонные люди и картонные декорации. Куклы на пружинах. Кровь из малинового сиропа. И словно никто не видит. В газетах — слюни, по радио — идиотская патока. Приезжают инспекторы, вот вы, например, — одобряют. Бенедикт как-то уламывает. Он всех как-то уламывает. Павел! Взяли бы и запретили.

— Это не так просто, — почти не слушая, ответил я.

В позапрошлом году мы вели дело «Нищих братьев». Они организовали несколько общин в Манаре — около десяти тысяч человек. Руководители общин, духовные отцы Саймон и Арпангейл, называвшие себя архангелами, кстати оба выпускники технического колледжа, магистры наук, частью купили, частью смонтировали сами волновой генератор для направленной передачи эмоций. Им удалось записать экстатические состояния и довольно чисто положить их в усилители.

Каждый вечер проводился час молитвы. Я и сейчас будто видел, как тысячи людей стоят на залитой водой плантации коленями в расползающейся, мокрой земле и, дергаясь, словно эпилептики, подняв руки к небу, возносят восторженную молитву задрапированному под часовню генератору с золотым крестом на вершине, а два архангела в белых мантиях, куда была вшита иридиевая мозаика для изоляции, упираясь головами в низкое кровавое солнце, торжественно и величаво благословляют покорную паству.

Чтобы попасть на час молитвы и испытать благодать божью, люди были готовы на все — жили в землянках, работали по двадцать часов в сутки без еды, в грязи, в ледяной воде, окучивая голубые марсианские маки, которые громадными партиями шли на экспорт, расценивались на вес золота, — отдавали жен, детей, могли убить кого угодно, чтобы испытать еще раз — хотя бы один-единственный раз — блаженство господней любви.

И вот когда мы шли между молящимися, а они хрипели и бились, как слепые, и грязь текла по бескровным лицам — вот тогда я испытал точно такое же чувство легкости и веселья, а вслед за этим — огромного, всепоглощающего, нечеловеческого счастья.

— Вы не слушаете меня, Павел, — сказала Анна.

— Я слушаю, слушаю, — сказал я.

Мы пошли дальше. Впереди сиял проспект. Над домами в чутком ночном воздухе, чуть не задевая крыши, кружились два исполинских серебряных шара. Оттуда лилась музыка.

«Значит, у них в Доме стоит волновой генератор, — подумал я. — Надо же, с ума сойти — волновой генератор».

Глава шестая

Всю ночь я писал доклад, стараясь сделать его убедительным, а уже в пять утра вышел из дома. Встречу назначили на квартире у Августа, и я хотел избавиться от наблюдателя, кем бы он ни был. Поэтому я взял такси и поехал в Южный район. Вчерашнего мужчины на улице не было, но какой-то ранний прохожий поехал за мной — его такси двигалось в некотором отдалении, точно повторяя мой маршрут.

Фотографировать на таком расстоянии не имело смысла.

Южный район представлял собой громадный комплекс — с собственными предприятиями, больницами и кинотеатрами. Стодвадцатиэтажные дома, разделенные садами в каждом из шести ярусов, снежными пирамидами поднимались на горизонте. Утреннее оранжевое солнце стояло прямо между ними. На вершинах пирамид посверкивали башенки связи. Многим эти громады нравились — за последние годы центры старых городов значительно опустели.

Подрулив к подножию, я вошел в лифт и через десять минут оказался на площадке междугородной аэробусной станции.

Тотчас передо мной вырос дежурный внутренней службы, судя по погонам — младший лейтенант.

— Ваш билет?

— Позовите начальника!

Дежурный, видимо, понял, кто я, потому что без промедления прошептал что-то в наружный карман.

— Вы подождете здесь? — спросил он.

— Я подожду здесь.

Дежурный исчез.

Я вышел на площадку. Бетон был влажен. Стояли два пустых аэробуса, похожие на громадные серебряные капли. Начинало припекать. С пятисотметровой высоты город был не виден. Небо прочертила огненная точка — покидал атмосферу рейсовый лунник. Позади меня на стене красовался стереоплакат — молодой парень, подняв щиток шлема, шагал по красной пустыне. Брови его были сдвинуты, непреклонные глаза устремлены вдаль.

Перед ним, смешно подпрыгивая, пробуя песок длинным клювом, перекатывался чибис.

Плакат призывал работать в Аркадии. Он был лишним. Желающих попасть в марсианскую Аркадию хватало — отбирали одного из десяти. Мне стало грустно.

По роду своей деятельности я редко сталкивался с нормальной жизнью, разве что в отпуске. На мою долю выпадали в основном эксцессы. Могло показаться, что весь мир состоит из них. А мир был другим. Осваивалась Голконда на Венере; вокруг Плутона, готовя первую высадку, крутился орбитальный стационар; шла чистка генофонда Земли — элиминация аномальных генов, что должно было привести к исчезновению всех наследственных болезней. В этой самой Аркадии я просидел две недели на базе у Дягилева — сразу после появления песчанок, которых сгоряча объявили разумными обитателями Марса. Бактериологи, выходившие в пустыню высаживать штаммы для освобождения кремнийсвязанной воды, клялись, что через двадцать лет в Аркадии появится настоящее озеро, а через пятьдесят на всем Марсе можно будет дышать без шлема, как тому парню на плакате. Потом, в карантине, я четыре дня рассказывал им о своей работе — они слушали разинув рты, а я им завидовал: они занимались большим и чистым делом, они работали в будущем Земли, я же — в ее прошлом.

Со значительным лицом подошел начальник станции.

Я объяснил, что мне нужно, и значительное лицо вытянулось.