Дюма - Максим Чертанов

У нас будет возможность детально сравнить тексты Маке и Дюма, поэтому анализ, кто какой вклад вносил, оставим на потом. Зато по «Шевалье д’Арманталю», похожему на «Трех мушкетеров», видно, как вырабатывался метод. Без предисловий, с акмеистской точностью: «22 марта 1718 года, в четверг, на третьей неделе великого поста, около восьми часов утра, на том конце Нового моста, который выходит на Школьную набережную, можно было видеть осанистого молодого дворянина…» Но это не д’Арманталь, этот человек должен участвовать в групповой дуэли; как в «Мушкетерах»: с одной стороны дуэлянта недостает, и на помощь призывают того, кто под руку попался, а попался — нет, не д’Арманталь! — а пожилой капитан Рокфинет; д’Арманталь просто один из участников дуэли. Все чуть не поубивали друг друга и расстались друзьями: «Счастливого пути, дорогой Валеф, — сказал Фаржи, — я не думаю, чтобы такая царапина помешала вам уехать. По возвращении не забудьте, что у вас есть друг на площади Людовика Великого, номер четырнадцать». Эти Валеф и Фаржи — главные герои? Нет, они скоро пропадают из текста. Дюма тогда еще проявлял расточительность; позднее он сообразит, что нужно отсекать шелуху и эффектную сцену групповой дуэли отдавать главным персонажам, а не кому попало.

Наконец главные герои познакомились: Рокфинет и д’Арманталь. Первый беден, продал лошадь (как д’Артаньян) и готов встрять в любую авантюру. Второй юн, тоже беден, воевал при Людовике XIV, остался не у дел; когда на балу незнакомка предлагает ему стать «одним из актеров спектакля, который разыгрывается на подмостках мира», он соглашается.

«— Что же я потеряю, если проиграю?

— Вероятно, жизнь.

Шевалье сделал презрительный жест».

Маска — заговорщица герцогиня дю Мен. И тут Дюма не утерпел, сделал отступление, ведь смысл истории, как он ее понимал, — намекнуть на настоящее: «Мы живем в эпоху, когда каждый может рассказать о себе, что он в большей или меньшей степени участвовал в заговорах… После того как в порыве воодушевления человек взял на себя обязательство, первое чувство, которое он испытывает, бросая взгляд на свое новое положение, — это чувство сожаления, что он зашел так далеко, потом мало-помалу он свыкается с мыслью о грозящих ему опасностях; услужливое воображение устраняет их из поля зрения и ставит на их место честолюбивые и достижимые цели. Вскоре к этому примешивается гордость: человек понимает, что стал вдруг тайной силой в государстве, где еще вчера был ничем; он с презрением проходит мимо тех, кто живет обыденной жизнью, выше держит голову, горделивее смотрит вокруг, убаюкивает себя мечтами, засыпает, витая в облаках, и в одно прекрасное утро просыпается победителем или побежденным, поднятый на щит народом или размолотый шестернями той машины, которая зовется правительством…» Благодаря таким отступлениям стягивается нить времени, читатель, которому показывают древнее, чужое, видит — сейчас, у нас, здесь; они тогда вот так, а нам-то теперь как же? — а иначе зачем вообще читать и писать биографии и исторические романы?

Арманталь ввел в заговор Рокфинета, но тот предал и был убит (в поединке, разумеется). Зачем вообще был нужен этот Рокфинет, непонятно — еще один пример расточительности. Арманталь влюбился в девушку Батильду («никакую», как Констанция Бонасье), воспитанницу Бюва. Он, а не Арманталь, настоящий герой романа — и тут «Арманталь» не уступает «Мушкетерам», а превосходит их, потому что такого героя, живого и трогательного, у Дюма больше не будет. Бюва служил писцом, пока «финансовые дела короля оказались настолько запутанными, что он не нашел иного выхода из положения, как перестать платить своим служащим. Об этой административной мере Бюва узнал в тот день, когда, по обыкновению, пришел получать свое месячное жалованье. Кассир сказал, что денег в кассе нет. Бюва удивленно взглянул на кассира, так как ему никогда не приходила в голову мысль, что у короля может не быть денег. Но слова кассира его нимало не встревожили. Бюва был убежден, что лишь случайное происшествие могло прервать платежи, и он вернулся к своему рабочему столу, напевая любимую песенку: „Пусти меня гулять, резвиться и играть“…». Он продолжал работать, денег не платили, стал подрабатывать частной перепиской, и ему попался тот самый злополучный документ.

«„Нет дела более важного, чем завладеть пограничными постами близ Пиренеев и заручиться поддержкой дворян, проживающих в этих кантонах“.

„В этих кантонах“, — повторил про себя Бюва, уже написав эту фразу. Сняв волосок, прилипший к перу, он продолжал.

„Привлечь на свою сторону гарнизон в Байонне или завладеть ею“.

„Что это значит: ‘Привлечь на свою сторону гарнизон в Байонне’? Разве Байонна не французский город? Что-то ничего нельзя понять“. — И он стал писать дальше.

„Маркиз де П.*** — губернатор в Д.*** Намерения этого дворянина известны. Когда он начнет действовать, ему придется утроить свои расходы, чтобы привлечь к себе остальное дворянство. Он должен щедрой рукой раздавать награды… Действовать таким же образом во всех провинциях“.

— Батюшки! — воскликнул Бюва, перечитывая то, что написал. — Что все это значит?»

Постепенно смысл секретного послания до него дошел — и он очень испугался. «Он ворочался с боку на бок; но едва лишь он закрывал глаза, как ему начинало чудиться, что на стене огненными буквами написан злосчастный план заговора. Раз или два, побежденный усталостью, он засыпал, но его тут же начинали мучить кошмары. В первый раз ему приснилось, что он арестован за участие в заговоре, во второй — что заговорщики закалывают его кинжалами. После первого сна Бюва проснулся в ознобе, после второго — обливаясь потом. Испытанные им при этом чувства были столь мучительны, что он зажег свечу и решил больше не пытаться заснуть… Около десяти часов утра Бюва отправился в библиотеку. Если даже дома его мучили страхи, то легко понять, что на улице его охватил ужас. На каждом перекрестке, в глубине каждого тупичка, за каждым углом ему чудились тайные агенты, выжидающие лишь подходящего момента, чтобы схватить его. Когда на углу улицы Побед появился мушкетер, выходивший с улицы Пажевен, Бюва, завидя его, сделал такой скачок в сторону, что едва не попал под колеса кареты, выезжавшей с улицы Мель. В начале улицы Нев-де-Пти-Шан Бюва услышал за собой быстрые шаги и, не оборачиваясь, пустился бегом до самой улицы Ришелье. Здесь он вынужден был остановиться, чувствуя, что ноги его, мало привычные к столь чрезмерному напряжению, отказываются ему служить. Наконец он добрался до библиотеки, поклонился чуть ли не до земли привратнику, стоявшему у входа, поспешно проскользнул в галерею правого крыла здания; поднялся по маленькой лестнице, ведущей в отдел рукописей, влетел в свою рабочую комнату и, совсем обессилев, упал в кожаное кресло».