Заклинатель змей - Явдат Ильясов

— Да? — оживился Омар.

— Но в медресе никто не отвечает на мои вопросы, даже не понимает их. Оскудение.

— Я знаю, — угрюмо кивнул Омар. — Прямую линию, даже по линейке, не могут, обалдуи, провести как следует, она у них получается, как след змеи, которую ящерваран укусил за хвост…

— Обидно, учитель! — горячо воскликнул гость. — Может, у нас, восточных людей, ум и впрямь ленивый? Но ведь вот…

Он вынул из-за пазухи книгу в темной обложке, раскрыл заглавный лист. И Омар узнал свой "Трактат о доказательствах задач алгебры и альмукабалы". Вернее, список с него. Значит, не пропал его труд, не сгинул бесследно! Горячая волна прихлынула к сердцу и ударила в глаза слезой.

Гость знал, чем его покорить.

— Вот здесь, с этим уравнением, не все мне понятно, — нашел он по закладке нужную страницу. — Вы утверждаете: "куб и ребра равны квадратам и числу".

— Так. — Настороженность Омара уже проходила. — Ну, и что?

— Простите, учитель, — Халиль с трудом превозмог свою робость, — но вы… не соизволили заметить, что гипербола и окружность, которыми вы пользуетесь, могут пересекаться в четырех точках. И потому прошли мимо возможности трех различных корней кубического уравнения. Абсцисса одной точки пересечения не отвечает здесь уравнению. — Он достал другую книгу. — В четвертой книге "Конических сечении" Аполлония…

— В четвертой? А! Я ее не читал, когда писал свой трактат. Она попалась мне позже. Но ничего особенного я в ней не нашел.

— Что вы, учитель?! Смотрите…

Весь день, склонившись над книгами и тыча циркулем и линейкой то в чертежи, то друг в друга, они бились над этим уравнением:

— Положим ВС равной данному числу квадратов…

— Поэтому квадрат ВД относится к квадрату BE, как ЕС к ЕА, и тело, основание которого есть квадрат ВД и высота — ЕА, равно телу, основание…

Сосед, привлеченный шумным спором, украдкой высунул голову над оградой. Тот самый сосед, что зимой вообразил, будто лекарь-безбожник прячет у себя шайку Черного Якуба. Он и сейчас подхватился было бежать к мухтасибу, заявить на двух богомерзких колдунов, произносящих черные заклинания с явной целью повалить минарет квартальной мечети. Иначе к чему бы они, их заклинания?

Но, вспомнив, чем кончилась та прошлая история, он счел за лучшее остаться на месте и послушать. Может, удастся услышать что-нибудь такое… этакое. Ему уже награда мерещилась.

— Куб ВС равен данному числу своих квадратов, и тело, высота которого есть ВС, а основание — квадрат ВД, равно данному числу…

— У Аполлония…

— Если S больше ВС, сделаем ВА равной S и построим круг на АС как на диаметре. Тогда гипербола, которая проходит через точку А, пересечет круг…

— В "Конических сечениях"…

Любопытный сосед, блаженно озираясь, тихо и жутко взвизгнул, хитро подмигнул сам себе, сполз с ограды и, раскорячив ноги, поплелся к отхожему месту. Его вскоре так и доконает страх перед тайными врагами истинной веры. После смерти он будет объявлен святым, и много поколений мусульман пройдут со вздохом и стоном возле его могилы.

…Омар горячился, кипел, он даже охрип от волнения: он был готов избить сопляка, который взял на себя смелость уличить его в ошибке. Но, к вечеру, припертый к стене, согласился с печалью:

— Да. Проклятый чертеж меня ввел в заблуждение. Обнаружить на нем данный случай чрезвычайно трудно. Конечно, попадись мне четвертая книга "Конических сечений" в те времена, я не сделал бы столь досадного упущения. Но какой в те времена Аполлоний? Когда живешь в чужом доме, ешь чужой хлеб… — Он, расстроенный, метался по рыхлой, взрытой земле, набирая ее в обувь, отчего сердился еще больше. Дрыгнув сперва одной, затем другой ногой, зашвырнул туфли в дальний угол двора. — Утром не знаешь, что произойдет с тобою к вечеру. И вечером не представляешь, что случится к утру. Что у тебя в корчаге?

— Вино. Греческое, отменное.

— Наливай! Выпьем за Аполлония.

Отречься от вина? Да это все равно,Что жизнь отдать! Чем возместить вино?Могу ль я быть приверженцем ислама,Koгда им высшее из благ запрещено?..

— Математика — мое побочное увлечение, — признался Халиль, наевшись, напившись. — Я хочу древних греков философию изучать. Но меня богословием пичкают. Зачем? В медресе ничего ценного не дают. Не учат, а калечат. Учителями став, мы, в свою очередь, будем калечить других. Те — последующих. И так далеко забредем, между правдой и ложью плутая, что тысячу лет выбираться из неведомых дебрей придется.

— Ничего! — усмехнулся Омар его мервскому говору. — Не бывает лишних знаний. Я тоже когда-то негодовал, что доводится засорять свою голову всякой несуразицей. И лишь затем догадался: это к лучшему. Не постигнув всей несусветности богословия, не сможешь его сопоставить с наукой истинной, сравнить их и выбрать верный путь. Все надо знать! Даже Талмуд еврейский.

— Не всякий способен выбрать верный путь, — вздохнул Халиль.

— Ему следует помочь! Философия древних греков? Фалес. Пифагор. Гераклит. — Омар весь загорелся, попав, наконец, в свою стихию. Лицо у него запылало. — Демокрит. Аристотель. Хорошо! Я расскажу тебе о них. Но знай — их учение неисчерпаемо. Необходимо огромное терпение и прилежание. Главное — природная любознательность. С нею можно все одолеть. А у тебя, я вижу, она есть. Будем заниматься каждый день. Для удобства, если хочешь, переселяйся ко мне. Места хватит.

— Не могу. Родитель…

— Ходи.

— Если учитель дозволит, я буду его посещать на рассвете. Знаете, шейхи наши…

— Изволь! Я встаю очень рано.

Они расстались, радуясь друг другу, как невероятно удачной находке.

Шахразури:

"Его ученик Абуль-Хатим Музафар аль-Исфазари с учениками и слушателями был приветлив и ласков — в противоположность самому Омару Хаияму".

***

Преобразился Омар. Как человек, обронивший огниво в черной пещере у давно погасшего костра и после долгих мучений нашаривший его в кромешной тьме. Жизнь снова приобрела весомый смысл.

Истинное знание. Оно как семя благородного чинара, зарытое на пустыре. Долго, очень долго набирается соков земных, набухает твердое семя. Над ним, на поверхности почвы, каждой весной раскидывается нежным зеленым ковром тьма всяких небольших растений: ярких маков, желтых лютиков, голубого цикория, подорожника, полыни. Все это радует глаз. Но, покрасовавшись одну весну и лето, к осенней поре превращается в грязный и чахлый бурьян.

Семя чинара зреет медленно, трудно, но — неотвратимо.

И вот однажды оно робко проклюнулось к свету. Сколько опасностей ждет его на пустыре! Его может раздавить тяжелым раздвоенным копытом пасущаяся здесь корова. Может беспечно сжевать коза, дурные глаза. Разве она думает, что уничтожает росток, который должен превратиться в огромное дерево? Нет. Козы не думают об этом.

То, чему суждено долго жить, развивается медленно. Природа, в основных своих замыслах, не терпит поспешности. Что сделано поспешно, быстро отживает. Сказано: никуда не торопись, никогда не опоздаешь.

Если стадо вечно голодных коз и коров не истопчет пустырь в серую пыль и если вечно голодный человек не пройдется здесь, ради тех же коз и коров, с косой и серпом, то уцелеет росток. Весенние ливни будут его поить, земля, в которой есть все для жизни, питать, — и встанет со временем здесь исполинское вечное дерево…

Повеселел, распрямился Омар. Ходил по улице гордый, довольный. Глядел на встречных победоносно. Злобствуйте, сколько хотите! Все равно у меня есть то, чего у вас нет и никогда не будет. У меня есть Ученик. Погодите. Мы вам покажем.

Он купил себе самую дорогую и красивую одежду, какая нашлась в Нишапуре. "Экий теперь я фазан". В душе жаворонок у него поселился! Он уже обращал внимание на нехватки в хозяйстве, которых раньше не замечал: кувшины поразбились, чашки почти все раскололись, стало, считай, не из чего есть и пить.

Надо бы обновить утварь.

Проводив Халиля на восходе солнца и повозившись в цветнике, Омар, спустя два часа, отправился к Сабиту, лучшему из гончаров Нишапура.

По дороге, в одном из тихих переулков, прилегающих к Большому базару, его окликнул плачущий женский голос:

— Омар!

Обернулся — к нему бежит кто-то маленький в большой чадре. Раскрыла чадру: Сорейя!

— Здравствуй, Омар. — Она переминалась с ноги на ногу, и радуясь встрече, и смущаясь. — Как живешь?

— Хорошо живу, — проворчал Омар неприветливо.

— Вижу, — улыбнулась она игриво-беспомощной, жалкой улыбкой. — Как одет! Помолодел, похорошел. И в глазах — весна. Я хочу! — Она всхлипнула. — Хочу к тебе…

— Что, — нахмурился Омар, — опять что-нибудь задумали со старухой Айше?

— Нет! Не будь так жесток. Я соскучилась.

— А! Что ж, можем… Сколько за вечер берешь? Денег теперь у меня — лень считать.