Мария кровавая - Кэролли Эриксон

25 июля он выехал из города верхом на огромном жеребце, «облаченный в полные доспехи». Впереди двигались конпые барабанщики, флейтисты и трубачи, а позади рыцарь вез его боевой шлем и копье. По дороге войско изрядно вымокло из-за сильной грозы, однако присутствия духа король не потерял. Все последующие дни он держался как молодой, совершив верхом трудный тридцатимильный переход от Кале до Булони за один день. Затем провел много часов за рекогносцировкой местности, планируя размещение войск и артиллерии. У него даже хватило времени и энергии, чтобы вести журнал. Старшие офицеры и находящиеся в его ставке дипломаты были удивлены — Генрих как будто помолодел. Спустя несколько недель он, казалось, пребывал в лучшем здравии, чем в начале кампании, и, как никогда, был полон решимости лично командовать армией.

«Всю жизнь, — заявил он в разговоре с де Курье, доверенным лицом императора, — я превыше всего почитал честь и доблесть и никогда не нарушал данного слова, а теперь слишком стар — видите, у меня седина в бороде, — чтобы изменить правилам чести».

Усилия короля в конце концов были вознаграждены. В середине сентября Суффолк с помощью де ла Куэва взял Булонь, и Генрих триумфально въехал в город, оживив в памяти завоевание Теруанна тридцать лет назад.

Неделю Генрих, отмечая успех, праздновал, а затем, видимо, решив, что достаточно доказал свою способность воевать, быстро возвратился домой. Император, руководствуясь своими выгодами, немедленно заключил мир с французами. На самом деле для Англии эта кампания закончилась неудачно. Норфолку с трудом удалось удержать армию от бунта, а Суффолк, как только узнал, что французские войска собираются контратаковать, поспешно оставил Булонь. Страна, затратив огромнейшие средства, в итоге не получила никаких выгод. Но зато Генрих не уронил своей чести и всем доказал, какой он выдающийся военачальник.

После этого он прожил еще два года. Осенью 1546-го сильно воспалилась покрытая язвами нога. Генрих пытался держаться, совершал короткие прогулки, охотился, как всегда, встречался с дипломатами, но абсцесс обострялся. К декабрю король решил, что пришло время составить завещание.

Как и положено, его последние месяцы были наполнены интригами, поскольку окружение понимало, что ждать осталось недолго. Главенство в Тайном совете занял Эдуард Сеймур вместе со своим приспешником Джоном Дадли, виконтом Лайлом, который теперь стал лорд-адмиралом Англии. Епископ Винчестерский и могущественный герцог Норфолк были от власти отстранены. Когда король медленно терял силы, Норфолк лежал на грязном полу темницы в Тауэре, ожидая казни.

Марию эти перемены не затронули. Генрих продолжал оказывать ей всевозможнейшие знаки внимания, осыпая дочь таким количеством драгоценностей, что французы поговаривали, что после смерти короля править будет она, а не его девятилетний сын Эдуард. В один из своих последних праздников король подарил Марии «бело-серого мерина». Екатерине Парр повезло меньше. Была предпринята попытка ее устранения якобы за еретические взгляды. Король даже подписал проект обвинения. Когда Екатерине об этом сказали, она вначале потеряла сознание от страха, а затем кинулась просить у Генриха прощения за проявленную горячность в спорах и ошибочные взгляды, которые по недомыслию имела неосторожность высказывать. И он ее простил, прогнав канцлера Райотсли, когда тот прибыл арестовать королеву-еретичку.

До конца жизни Генриха окружали легенды об амурных похождениях. Распространился слух, что Екатерину преследуют не за ересь, а потому что у короля появилась другая женщина. И называли красотку Екатерину, четвертую жену Чарльза Брэндона. Смерть Брэндона в 1545 году оставила ее вдовой, и говорили, что король оказывает ей в тяжелой потере «великое утешение». Слухи были настолько упорными, что начали тревожить Екатерину Парр, и даже такие далекие от двора люди, как антверпенские купцы, бились об заклад, что «Его Королевское Величество приведет во дворец новую жену». Все уже настолько привыкли к его самодурству, что не надеялись, что это когда-нибудь кончится.

Но это закончилось: в январе 1547-го ему стало совсем плохо, и рано утром 28 января 1547 года король Генрих VIII умер. О его смерти в течение трех дней знали только члены Тайного совета. Во время трапез по-прежнему под звуки фанфар подавали блюда на то место, где он должен был сидеть, а посланникам, испрашивающим аудиенцию, говорили, что король слишком занят делами или испытывает недомогание. Наконец было объявлено, что он умер. Срочно созвали парламент, где зачитали завещание. Доступ к телу покойного короля продолжался в течение двенадцати дней. Его гроб, окруженный свечами и плакальщицами, установили в часовне Уайтхолла, а на самом большом продовольственном рынке Леденхолл и в церковном дворе собора Святого Михаила Архангела па улице Корнхилл примерно двадцать тысяч городских нищих получили милостыню. Каждому была дана четырехпенсовая серебряная монета. Рядом с гробом воздвигли восковую фигуру короля (очень похожую), одетую в дорогие одежды, украшенную драгоценностями. Итальянский путешественник, который оставил описание похорон короля, насчитал на его восковой фигуре почти пятьсот драгоценных камней.

Похоронная процессия, следовавшая за катафалком в Виндзор, растянулась на четыре мили. Восковую фигуру тоже везли в отдельной легкой коляске, в которую было впряжено восемь лошадей, покрытых черными бархатными попонами, в сопровождении пажей в черных одеяниях. В соответствии с условиями завещания Генриха следовало похоронить рядом с Джейн Сеймур в часовне Виндзора и установить статуи, его и Джейн, па одном постаменте. Причем Джейн в позе уснувшей «сладким сном». Генрих хотел, чтобы в углах гробницы поставили скульптуры сидящих детей с корзинами в руках, которые бы разбрасывали розы, сделанные из яшмы, сердолика и агата. Памятник был начат, но так и не закончен. Массивный гроб Генриха поместили в саркофаг Джейн в центре клироса. Его приближенные подняли над головой свои жезлы, сломали их и бросили в могилу.

Получив известие о смерти Генриха, французский король запаниковал. Ему очень давно предсказали (и он этому верил), что его жизнь мистическим образом связана с жизнью Генриха. Поэтому смерть английского короля была для него знаком, что очень скоро он последует за своим давним соперником. Франциск пытался забыться на охоте, но именно там сильно простудилсяад через два месяца умер.

Иностранные послы, которые всегда поносили Генриха, осыпали его бранью, боялись, не доверяли и одновременно восхищались, теперь пытались превзойти друг друга, вознося панегирики его величию. Они называли усопшего короля «зеркалом мировой мудрости» и с искренностью профессиональных лжецов сокрушались о его кончине. «Это был замечательный человек, которого окружали замечательные люди», — писал французский посланник, несколькими годами ранее объявивший Генриха «самым опасным и жестоким человеком в мире».

После ухода Генриха VIII в небытие отношение к нему в народе изменилось. Если в 40-е годы англичане клялись «жизнью короля», как если бы это был святой, то после смерти Генриха они присвоили его имя дьяволу. Жители Йорка, Линкольна и вообще всей Северной Англии, проклиная память покойного короля, называли его «Старик Харри», что означало «дьявол», «сатана», наряду с такими давно уже используемыми прозвищами нечистого, как «Старик Ник» и «Старик Скрэч».

ГЛАВА 23

Пой, милый друг, будь счастлив и рад —

Под солнцем нет места тени!

Надежда наша, младой Эдуард

Сегодня корону наденет!

После смерти Генриха VIII будущее Англии оказалось в слабеньких руках девятилетнего небольшого для своего возраста мальчика. Король Эдуард VI рос умным и живым ребенком. Белая кожа, рыжеватые волосы и изящное телосложение делали его похожим на дорогую фарфоровую статуэтку, которая имела некоторый изъян — одно плечо малолетнего короля было выше другого. А во всем остальном принц Эдуард был очень красивым ребенком. Камеристка, видевшая его в тринадцать месяцев, писала, что это было «самое миловидное дитя, какое только являлось моим глазам», добавив, что «дай ему Бог вырасти, чтобы я никогда не уставала любоваться им».

В раннем детстве Эдуард иногда болел, а кроме этого, никаких беспокойств своему отцу не доставлял. Под надзором Джона Чика он овладел латынью и основами греческого, а когда пришло время принимать бразды правления, хорошо знал французский, фехтовал со сверстниками во дворе замка и ездил верхом на охоту. С точки зрения религиозного воспитания это было настоящее дитя Реформации. Принц не знал никакой другой религии, кроме той, которая была принята при дворе Генриха, где службы проводились на английском языке. Так что он рос, не обремененный ностальгией по старой церкви и мессам на латыни, ностальгии, что не давала покоя поколению его родителей. Мать Эдуарда, будь она жива и будь ей позволено его учить, наверное, рассказала бы ему о том, что представляла собой христианская вера в Англии до эпохи разорения монастырей. Но матери не было, а другая последовательница старой веры, его сестра Мария, с которой Эдуард, несмотря на разницу в возрасте в двадцать один год, был очень близок, вопросы религии с ним не обсуждала.