Атаман Платов - Владимир Лесин

Платов, не теряя времени, принял решение дать бой. С тем же курьером он приказал Денисову задержать неприятеля, а сам с пятью полками и артиллерией устремился на рысях к нему на помощь. У деревни Молево Болото он сблизился с Денисовым, усилил его двумя полками под командованием подполковника Т. Д. Грекова и тут же бросил в атаку. Казаки опрокинули равный им по численности авангард генерала Себастиани и преследовали его до соединения с основными силами дивизии.

Теперь французы перешли в наступление и стали теснить авангард В. Т. Денисова. Видя это, М. И. Платов пустил для удара по левому флангу неприятеля полки Атаманский, К. И. Харитонова и Симферопольский татарский под общим командованием генерал-майора Д. Е. Кутейникова, еще не вполне излечившегося от раны, полученной в сражении при Мире. А сам лишь с небольшим конвоем здесь же, у дороги, развернул орудия конной артиллерии и приготовился встретить врага в центре.

«Тут вышло упорное сражение, продолжавшееся более часу». В атаку на батарею бросились полк конных егерей и батальон пехоты неприятеля, которые, несмотря на губительный огонь картечи, упорно пытались овладеть русскими пушками. Уже были сражены ружейным огнем некоторые канониры, метались в постромках обезумевшие от ран артиллерийские лошади. Орудия, до которых оставалось не более 60 саженей, оказались в опасности. Но тут по флангу наступающих ударили казаки. К. И. Харитонов разбил конных егерей. И. Г. Мельников с двумя полками смял пехоту. Иван Григорьевич, «отличавшийся во многих случаях неустрашимостью», в этом бою был убит.

Когда удалось отстоять артиллерию, началась общая атака на неприятеля, который «с Божьей помощью храбростью российских войск совершенно был опрокинут и преследован с большим поражением» сначала казаками, а последние восемь верст — подоспевшими гусарскими полками П. П. Палена, которые тешились над остатками дивизии противника, пока те не укрылись под защитой своей многочисленной пехоты и артиллерии.

Себастиани «потерял большое количество людей, — информировал Платов об итогах этого боя Барклая де Толли, — ежели не больше, то по крайней мере половину кавалерийского корпуса его; из пехотного же полка осталось не более ста человек и те спаслись кустарниками». Кроме того, в плен было взято десять офицеров, в том числе полковник, подполковник и майор, и «полагательно более 300 человек» рядовых.

«Неприятель пардона не просил, а войска российские Его Императорского Величества, быв разъярены, кололи и били его… С нашей стороны, по милости Божеской, убитыми урон невелик, а более ранеными…» Так завершил донской атаман свой рапорт военному министру. Этот рапорт и послужил мне основой для описания боя, данного казаками 27 июля превосходящим по силам французам у небольшой смоленской деревеньки, сиротливо приткнувшей свои кособокие избы к дороге, на которой во второй половине 1812 года вершились судьбы народов всей Европы и, конечно, России.

А где же были и что делали в это время Багратион и Барклай де Толли?

Багратион с самого начала усомнился в достоверности известий о сосредоточении войск Наполеона у Поречья и пытался убедить Барклая продолжать движение на Рудню, но безуспешно. Под предлогом недостатка питьевой воды в районе деревни Приказ-Выдра он отвел 2-ю армию ближе к Смоленску, поскольку его серьезно беспокоила возможность наступления французов по Красненской дороге, чтобы обойти русских с юга, захватить этот важный стратегический пункт и отрезать их от Москвы.

1-я армия простояла трое суток на одном месте. Когда выяснилось, что в Поречье никого нет, Барклай де Толли снова двинул свои войска к Рудне. На эти бесплодные ночные передвижения с дороги на дорогу было израсходовано слишком много сил и времени, чтобы думать о наступлении. Наполеон уже успел сконцентрировать для удара на Смоленск пять пехотных и три кавалерийских корпуса да еще гвардию, создав группировку общей численностью в 185 тысяч человек.

Успех Платова в бою под Смоленском еще более усилил недовольство нерешительностью Барклая де Толли. Выразителем этого недовольства по-прежнему оставался Багратион.

П. И. Багратион — А. А. Аракчееву,

29 июля 1812 года:

«…Воля Государя моего! Я никак вместе с министром не могу. Ради Бога, пошлите меня куда угодно, хотя бы полком командовать, в Молдавию или на Кавказ, а здесь быть не могу. И вся главная квартира немцами наполнена так, что русскому жить невозможно и толку нет… Я думал, истинно служу Государю и Отечеству, а на поверку выходит, что служу Барклаю. Признаюсь, не хочу».

Недовольство Багратиона беспорядочным командованием Барклая де Толли русскими армиями после соединения их у Смоленска с искренней заботой о судьбе Отечества умело подогревал генерал-лейтенант Ермолов.

А. П. Ермолов — П. И. Багратиону,

1 августа 1812 года:

«…Пишите, Ваше Сиятельство, Бога ради, ради Отечества пишите Государю. Вы исполните обязанность Вашу по отношению к нему, Вы себя оправдаете перед Россиею. Я молод, мне не станут верить. Я не боюсь и от Вас не скрою, что писал, но молчание, слишком продолжающееся, есть уже доказательство, что мнение мое почитается мнением молодого человека… Так, достойнейший начальник! Вы будете виноваты, если не хотите как человек, усматривающий худое дел состояние, разумеющий тягость ответственности, взять на себя командование армией… Уступите другому, но согласитесь на то тогда только, когда назначится человек по обстоятельствам приличный. Пишите, Ваше Сиятельство, или молчание Ваше будет обвинять Вас».

Александр I пока не видел среди своих военачальников «человека приличного по обстоятельствам», которого можно было бы назначить главнокомандующим. О Михаиле Илларионовиче Кутузове после аустерлицкого разгрома он даже не вспоминал. Между тем обстановка в армии накалилась до предела, чему немало способствовал один случай, к которому причастными оказались донские казаки и их атаман.

В бою у деревни Молево Болото они захватили документы, принадлежавшие генералу Себастиани, из которых стало ясно, что французскому командованию известен план наступления русских главных сил к Рудне. Точная осведомленность противника свидетельствовала о том, что он имеет ловких шпионов в штабе армии Барклая де Толли. Подозрения пали на Людвига Адольфа Вольцогена. Был ли он тайным агентом Наполеона, точно не известно, но Ермолов донес до нас содержание любопытного разговора, который состоялся у него с Платовым в это время.

— Казаки мои взяли в плен одного унтера, бывшего ординарца при полковнике, — начал Матвей Иванович, — и тот сказывал, что видел два дня сряду приезжавшего в польский лагерь под Смоленском нашего офицера в больших серебряных эполетах, который говорил о числе наших войск и весьма невыгодно о наших генералах.