На меже меж Голосом и Эхом. Сборник статей в честь Татьяны Владимировны Цивьян - Л. Зайонц

Здесь «бурят» – это образ этнически чужого, синонимичный повсеместно распространенному святочному «цыгану», а также «татарину», «турку», «еврею» и иным «этническим» персонажам, иноземцам и иноверцам, противопоставленным русским [см.: Ивлева, 217—218]. О том, что в других регионах Сибири молодежь, используя одежду своих соседей, «машкировалась» также в тунгусов и в хантов, упоминают М.Н. Мельников и Ф.Ф. Болонев [РСОФСДВ, 48]. Иноэтничность таит в себе опасность и скрытую угрозу [см.: Токарев, 86]. Именно поэтому в одном из записанных нами семейских заговоров от сглаза и порчи Богородицу просят спасти от «бурятского глаза»:

Мать, Присвятая Багародица,

спаси, памилуй, раба Божава (такова та)

ат спуксав, ат криксав, ат сиксав,

ат дянных, начных, будёных, палудёных,

ата всякая нячести атлятайся,

ат буряцкава глаза, еврейскава глаза,

мужскава, женскава глаза,

девичьява глаза, младенскава глаза… [233]

На наш взгляд, сходная идея послужила возникновению следующего семейского способа исправлять «испорченные» недобрым взглядом охотничьи ружья, записанного нами в с. Укыр Красночикойского района Читинской области: если охотник, стреляя из своего оружия, постоянно промазывал, то он делал следующее: вырезал на березе лицо бурятки и расстреливал его из своего «испорченного» оружия [234] . В подобном представлении о бурятах семейские не одиноки. Известно, что и нестарообрядческое русское население Забайкалья считало бурят, а также эвенков опасными, которые могли сглазить, даже не владея специальными знаниями и не имея такой цели [см.: Башаров, 12]. Образ «бурята» встречается и в песенном фольклоре семейских. В одной из «тюремных» песен, бытовавшей в 30-е гг. XX в. в с. Тарбагатай (известно две записи – А.М. Астаховой и К.А. Дмитриева), поется:

Зачем я встретился с тобой,

Зачем любить я тебя стал?

Мне назначено судьбою

Иттить в сибирские края.

Меня сошлють в Сибирь к буряткам,

Припишут где-нибудь,

А ты будешь пить, гулять, веселитца,

Все забудешь про меня… [Старый фольклор, № 12].

…Мне назначено судьбою

Иттить в сибирские края,

…………………………………

Придет цырульник с вострой бритвой

Обобреет мой висок,

Я буду вид иметь ужасный

С галавы до самых нок.

Сашлют меня, припишут

К бурятам где-нибудь… [Фольклор, № 384].

Это единственные известные нам традиционные фольклорные песенные тексты семейских, где упоминаются буряты. Записанные почти одновременно (середина 30-х гг. XX в.) и в одном селе, они имеют интересное разночтение: в песне К.А. Дмитриева пелось «меня сошлють в Сибирь к буряткам », в песне А.М. Астаховой – «сашлют меня, припишут / К бурятам где-нибудь». Дело в том, что в первом варианте более выражена любовная линия. Она и начинается как типичная лирическая песня («Зачем я встретился с тобой…»). Ссылка к «буряткам» лишь подчеркивает страдание героя песни и его возлюбленной, а с другой стороны, видимо, указывает на возможность брачных отношений сосланного мужчины с бурятскими женщинами, что, как известно, в Забайкалье не было редкостью. Во второй песне любовная линия сведена к минимуму, и здесь «буряты» – лишь маркер далекого Забайкалья, «края каторги и ссылки». Другие песни семейских, где упоминаются буряты, явно позднего происхождения и носят авторский характер. В них рисуется счастливая и дружная жизнь русских и бурят в Забайкалье, которая наступила при социализме:

Прежде и теперь

Много жило кулаков

За счет бедных мужиков,

А все на бедных враждовали,

……………………………………

И поп стоял за кулаков,

Стращал грехами мужиков.

Говорил поп беднякам:

– Повинуйтесь кулакам,

Вы богатых уважайте,

Их ни в чем не обижайте.

……………………………………

Вы посмотрите на бурят,

У них совсем другой обряд.

На свой праздник на сагал

Подымают целый гвалт.

Поклонились до земли,

Тоже подарки привезли:

Кто мерлушки, кто муки,

Скотское масло, курдюки.

Это длилось много лет,

Все в почете был ширет,

А теперь народ таков —

Не знают лам и нет попов.

Мы теперь в стране родной

Живем все дружною семьей

И во всех один обряд —

Вместе русский и бурят [Фольклор, № 558].

Жизнь хороша на Байкале

Утро встает над Байкалом,

Вскипает под ветром вода.

Над дальним рыбачьим причалом

Погасла ночная звезда.

……………………………………

Солнца восход.

Песню бурятка поет.

Жизнь хороша на Байкале,

Садом весенним цветет.

Русский с бурятом навеки

Шагают об руку рука.

Их счастье, как полные реки,

Их дружба, как скалы, крепка… [Фольклор, № 562].

Обе песни, конечно, являются псевдофольклорными, сочиненными руководителями или активистами семейских хоров в Большом Куналее и Бичуре (Республика Бурятия). Но все же они примечательны в том смысле, что демонстрируют, декларируют исчезновение культурных и религиозных табу [см.: Кляус, Супряга 2006]. Семейскому песенному фольклору известен и еще один этнически чуждый для них образ – так называемых карымов, которыми в Забайкалье называли бурят, принявших православную веру [235] , ведущих русский образ жизни, соблюдающих русские обычаи, потомков межэтнических браков между русскими и бурятами [см.: Бураева, 79—81], а у самих старообрядцев – и всех, кто исповедует иное религиозное направление [СГССЗ, 195]. В одной из семейских песен лирический герой сетует на то, что ему велят в жены взять «раскарымчиху»:

…Эх, русы маи кудё-, ох, кудёрушыки,

Ой, да ли жа-, жанится, о-ей,

Да ли жа-, жанится-та кудри парню вялят.

Велят, такыт раскарымычиху-та брать,

Брать мине ял ня хо-, ой, ня хочится,

Ой, да ли ру-, русыя, о-ей,

Да ли ру-, русыя-та девка ана ни йдёть [Кляус, Супряга, № 85].

Смуглые и черноволосые карымы в Забайкалье порой составляли отдельные небольшие селения, и их культура являет собой своеобразное переплетение русских и бурятских традиций, в чем мы имели возможность убедиться во время своих полевых исследований, к примеру, в д. Средний Шергольджин Красночикойского района Читинской обл. в 1997 г. Карымы для семейских по шкале этничности, конечно, намного ближе, чем буряты, и сегодня браки с ними не редкость. Вполне возможно, что в процитированной песне «раскарымычиха» – это прежде всего образ девушки, которая не соответствует идеалу красоты семейского парня, но текст, на наш взгляд, также демонстрирует и негативное отношение в среде забайкальских старообрядцев к брачным союзам с карымами.

Подводя итоги, можно выделить некоторые характерные особенности показа иноэтнических соседей в фольклоре индигирцев и старообрядцев Забайкалья. Относительно первых можно констатировать, что совершенно отрицательных образов представителей северных народов в их фольклоре не встречается, во всяком случае, в том материале, который нам сегодня известен. Даже чукчи в сказке С.П. Киселева «С аршин величиной человек» в своем «реальном» облике не являются воплощением зла и жестокости, поскольку в ней изображен тот «обычный» образ жизни, который они вели в древности, а в добавлении к этому еще и отметим, что дочь чукотского «тоёна» становится женой героя сказки, помогая ему в трудных испытаниях. Подобное описание иноэтнических соседей соотносится с мирными взаимоотношениями с ними в быту, отмечаемыми исследователями [см.: Биркенгоф, 23—24; Базилишина, 50—52].

В прозе и лирических песнях забайкальских старообрядцев буряты и тунгусы показаны более разнообразно. Они не только изображаются как хорошие соседи, которые дружелюбны и готовы прийти на помощь, но, в определенной степени, и опасными людьми, так как являются представителями «чужого», «иноверческого» мира. Именно поэтому они якобы могут причинить вред здоровью и жизни русского человека, что, в частности, выражалось в целом ряде бытовых поверий и запретов, имеющих под собой прежде всего конфессиональные причины. К примеру, среди семейских бытовало представление о том, что если повитухой ребенка оказалась бурятка, то новорожденного, чтобы он был здоров, надо было три раза перекрестить. Существовали запреты на то, чтобы для умершего гроб изготовляли буряты, на посещение русскими бурятских похорон, так как в этом случае можно было заболеть чесоткой [Осокин, 104, 108], на использование одной посуды [Кляус, Супряга, 29—32]. Религиозные представления, отношение к бурятам и тунгусам как к язычникам, несомненно, накладывали отпечаток на характер их изображения в фольклоре старообрядцев Забайкалья.

В заключение заметим, что определенная часть фольклорных текстов, записанных среди русскоустьинцев и семейских, пока еще не опубликована. Более того, можно говорить даже о том, что собирательская работа среди этих групп русского населения Сибири еще далеко не завершена. Именно поэтому итоги нашего исследования можно считать пока только предварительными.

Литература

Алексеев Н.М. Охотничий промысел у «досельных» русских низовьев Индигирки // Сборник материалов по этнографии якутов. Якутск, 1948: 60—73.