У войны - не женское лицо - Светлана Алексиевич

За войну вся наша семья погибла. Кончилась война, а мне ждать некого".

В другой раз ко мне в редакцию пришла спокойная, улыбчивая женщина с молодой короткой стрижкой, принесла свои военные записки. Не предполагая, насколько драматично то, о чем она будет рассказывать, я хотела начать наш разговор прямо в кабинете.

- Нет, - попросила она, - пойдемте куда-нибудь, где никого нет.

Мы пошли в парк.

- Об этом я не написала, а рассказать хочу.

- А о чем вы написали?

- О боевых действиях нашего партизанского отряда.

- А о чем хотите рассказать?

- Как я жила в войну с двумя маленькими детьми...

Вот он, рассказ Раисы Григорьевны Хасеневич, партизанки бригады "Народные мстители" имени В.Т.Воронянского:

"Стали бомбить Минск. Я бегом в детский сад за сыном, а дочь у меня была за городом. Ей как раз исполнилось два годика, она была в яслях, а ясли выехали за город. Я решила забрать сына и отвести домой, а потом идти за ней. Хотелось скорее собрать всех вместе, чтобы дети были рядом.

Подхожу к детсаду, а самолеты над городом, где-то бомбят. Слышу голос сынишки, ему было неполных четыре годика:

- Вы не бойтесь, мама сказала, их разобьют...

Заглядываю в калитку, а их человек пять, и это он так успокаивает других. А увидел меня, начал дрожать, плакать, оказывается, он страшно боялся.

Привела его домой, попросила свекровь присмотреть, а сама пошла за девочкой. Пришла на то место, где должны быть ясли, никого там нет. Кто-то из деревенских людей подсказал, что детей увезли. Куда? Кто? Говорят, что, наверное, в город. Было с ними две воспитательницы, никакой машины не было, и они пошли пешком. Это недалеко за городом. Пятнадцать - двадцать километров. Но это же такие маленькие дети, от годика до двух... Я искала их две недели... Когда зашла в дом и мне сказали, что это именно эти ясли, эти дети, я не поверила. Они лежали, извините, в испражнениях с температурой. Как мертвые. Заведующая яслями совсем молодая женщина, она стала седая. Они, оказывается, весь путь до города прошли пешком, их теряли по дороге, многие дети умирали...

Хожу между ними и не узнаю свою дочь. Заведующая меня успокаивает:

- Не отчаивайтесь, ищите. Она должна быть здесь. Я ее помню...

Я нашла свою Элочку по одному ботиночку... так бы я ее никогда не узнала...

Потом сгорел наш дом... Мы остались на улице, остались в чем стоим. Это уже немецкие части вошли в город. Нам некуда было деться, несколько дней я ходила с детьми по улице. Встречаю Тамару Сергеевну Синицу, о войны м ы с ней были немного знакомы. Она выслушала меня и говорит:

- Идемте ко мне.

- Мои дети коклюшем болеют. Как я могу к вам идти?

У нее тоже были маленькие дети, они могли заразиться. А это же такое время... Ни врачей, ни лекарств. Ничего...

- Нет, идем.

Такое разве забудешь? Они шелухой делились с нами. Из своей старой юбки я сшила сыну штанишки, чтобы что-нибудь ему подарить на день рождения..."

Казалось бы, все силы матери уходили на т, чтобы спасти своих маленьких детей - четырехлетнего сынишку Леню и двухлетнюю дочь Элочку в условиях оккупированного города. И кто бы ее осудил, если бы только этой мыслью она и жила? Нет такого суда над ней, кроме собственного. Как только представится возможность, удастся наладить связь, Раиса Григорьевна включится в подпольную работу. Сына, потому что он все-таки постарше и за ним легче присмотреть, она отведет свекрови, которая поставит условие: "Возьму внука, но чтобы ты больше в дом не приходила. Из-за тебя и нас убьют..." Три года мать не будет видеть сына. А с дочкой, когда на ее след нападет СД, она уйдет в партизаны: "Я буду нести ее на руках пятьдесят километров..."

- Дочка была с вами в партизанах все время? - спрашиваю я Раису Григорьевну.

- Больше года она была со мной. Часто думаю: как мы это пережили? Вот я женщина, как я это перенесла? Не знаю... Спросите меня - не скажу. Милая моя, такое выдержать невозможно. От слова "партизанская блокада" у меня и сегодня стучат зубы.

Чего стоило пережить только май и июнь сорок третьего? Меня тогда послали с пишущей машинкой в борисовскую партизанскую зону. У них была наша машинка, с нашим шрифтом, а потребовалась с немецким шрифтом, такая была только у нас. Это была машинка, которую я по заданию подпольного комитета вынесла из оккупированного Минска. Когда я пришла туда, к озеру Палик, через несколько дней началась блокада. Вот куда я попала...

А я пришла не одна, я пришла с дочкой. Когда уходила на операцию на день-два, я ее оставляла на чужих людей, а оставить ее на долгое время было негде. И, конечно, ребенка я взяла с собой. И мы попали с ней в блокаду... Если мужчины шли только с винтовкой, то я несла винтовку, пишущую машинку и Элочку. Идем, я споткнулась, она через меня - и в болото. Пройдем - и опять летит... И так два месяца! Я клялась себе, что, если выживу, буду за тысячу километров от болота, что я его больше видеть не смогу.

- Я знаю, почему ты не ложишься, когда стреляют. Ты хочешь, чтобы мне головку сорвало и тебе...

Это ребенок мне говорил, четыре годика. А я не имела сил лечь, если я лягу, о я уже не встану.

Партизаны другой раз пожалеют:

- Хватит. Давай мы дочку понесем...

А я никому не доверяла. Вдруг начнется обстрел, вдруг без меня убьют, я не увижу? Вдруг потеряется?..

Встретил меня комбриг Лопатин.

- Ну и женщина! - был он потрясен. - В такой обстановке ребенка несла и машинку не бросила. Это же не всякий мужчина смог бы.

Взял Элочку на руки, обнимает, целует. Вывернул все свои карманы высыпал ей крошки. Она запила болотной водой. И по его примеру другие партизаны вывернули свои карманы и высыпали ей крошки.

Когда мы вышли из блокады, я была совсем больная. Вся в фурункулах, кожа сползала с меня. А на руках ребенок... Ждали самолет с Большой земли, сказали, что, если он прилетит, отправят самых тяжелых раненых и могут взять мою Элочку. И вот я помню эту минуту, когда ее отправляла. Раненые, у кого руки остались, тянутся к ней: "Элочка, ко мне... Ко мне... Хватит места..." Они все ее знали, она в госпитале пела им: "Эх, как бы дожить бы до свадьбы-женитьбы"...

Летчик спрашивает:

- С кем ты здесь, девочка?

- С мамой. Она за кабинкой осталась...

- Позови маму, чтобы летела с тобой.

- Нет, маме нельзя улетать. Она должна бить фашистов.

Вот такие они были, наши дети. А я смотрю на ее личико, и у меня спазмы - увижу ли я ее когда-нибудь?..

Я вам еще расскажу, как мы с сыном встретились. Это уже после освобождения. Иду к дому, где родители мужа жили, а ноги - вата... Женщины в отряде, которые были постарше, предупредили:

- Ты, если увидишь его, ни в коем случае не признавайся сразу, что ты его мать. Ты представляешь, что он тут пережил?