Время грозы - Юрий Райн

И вот — почти на месте.

Выбравшись на опушку, Максим порадовался: надо же, хватило сил. Нет, уже не ночь, но еще и не утро. Странный такой час. Серый час.

Он быстро посмотрел налево, направо — никого — и перебежал через узкую дорогу, покрытую полуразбитым асфальтом. Углубился в лес метров на триста, повалился на траву. Сыро, но и пусть — отдохнуть необходимо, а то помрешь тут… Вон, и почти забытая резь в желудке возобновилась, и сердце как-то скачет…

Собственно, умереть было бы не жалко — больно уж никчемная получилась жизнь. И даже то, что, потеряв последнее, чем дорожил, сумел преодолеть эти километры, и что же — преодолев — умирать? — даже это было бы не очень досадно.

Но очень, просто безумно хотелось узнать — в какой мир он попал теперь? На кой черт это знание — совершенно неясно, но любопытство жгло невероятно. Оно, любопытство, и держало. И еще инстинкты, наверное.

Именно потому, что не знал, куда угодил, Максим, очнувшись после грозы и придя в себя, решил не возвращаться в Москву, а двигаться туда, где находился город Верхняя Мещора. Или лагпункт 44-бис. Или еще что-нибудь.

Если Верхняя Мещора — все в порядке. Если лагпункт — там Бубень. Если еще что-нибудь… ну, видно будет…

А что, подумал Максим, поднимаясь с травы и присаживаясь на поваленный ствол сосны, могло ведь меня и не выбросить никуда. Вон, Макмиллан же рассказывал, как его шаровой молнией ударило, и в тоннель швырнуло, а потом обратно потащило. Да и сам я, когда только-только с Румянцевым познакомился, едва не покинул тот мир, даже Колин прибор что-то там зафиксировал. Но — остался же. Якобы шею чуть не сломал, с дуба падая. Устинов спас, после того и подружились.

Вот потом — покинул. Ишак упрямый. А интересно бы вышло, усмехнулся Максим, если б тогда тоже остался. Причем как-нибудь так, чтобы и сам остался, живехонький, только в копии, и оригинал — обгорелый труп — рядышком. Оба у Наташиных ног, она ведь наверняка за нами потащилась.

Обхохочешься.

Впрочем, Румянцев как-то обмолвился, что такое — принципиально невозможно.

Рассвело. Максим огляделся. На мир Верхней Мещоры непохоже — это явно не Императорский Природный Парк, это лес. На родной мир — да, смахивает. И на мир Бессмертного Сталина — тоже.

В общем, сказал себе Максим, пока неизвестно, какой я по счету — все еще третий или уже четвертый. Ладно, скоро выясним. Ощущение такое, что несколько отклонился влево. Стало быть, надо забирать немного вправо.

Донесся шум поезда. Далеко, но ранним утром слышимость такая… Даже стук колес различим… Ну, двинули…

Максим встал, прислушался теперь уже к себе — сердце вроде угомонилось, желудок тянет, да и хрен бы с ним — и медленно побрел вглубь леса.

…А вот, кажется, и знакомые места. Довольно широкая поляна со старым кострищем посередине, рядом неопрятный, длинный и мелкий ров, присыпанный сгнившими прошлогодними листьями, сухими сучьями. Есть и мусор, оставленный людьми, только рыться в нем, чтобы определить какой это мир, страсть до чего неохота. Что не Верхней Мещоры — это сто процентов.

Дальше, дальше…

Вот, наконец-то. Та самая поляна. Помнится, Румянцев обещал использовать все свое влияние, чтобы ее назвали Поляной Горетовского. А на дуб — мемориальную доску. Шутил, разумеется.

Давно это было. Очень давно.

Впрочем, уж в этом-то мире, каким бы он ни был, мемориальной доски на старом, можно сказать — родном, дубе ожидать не приходится. Да ее, собственно, и нет.

Максим примостился на коряге около дерева — не исключено, что коряга та же, на которой сидел в самый первый свой раз. А с другой стороны, мало ли… Поляна как-то поменьше кажется, больше похожа на ту, где очнулся, уйдя из Верхней Мещоры. Что ж, могла и зарасти, восемнадцать лет без малого…

Он сидел, теперь уже не думая ни о чем. Так, мелькало разное, само по себе мелькало. Урки — очевидно, сгинувшие в той облаве. Слесарь — предатель или тоже жертва? Мухомор — огненная шевелюра, разинутый в бешеном крике рот, горящие глаза. Бубень, непроницаемый и непредсказуемый. Другой Николай Петрович — Румянцев, то оживленный, заряжающий энергией все вокруг, то застывший, ушедший в себя. Устинов, сама надежность и ответственность. Макмиллан, умирающий в лагере… как он умирал?.. а, не важно… Хамовники… Лосиноостровская… Грека — страшная багровая рана в пол-лица, тело изгибается дугой, ноги мелко дергаются… больничная палата в Нижней Мещоре… Маман… смутное очертание, лица не разобрать — должно быть, Наташа… и все, все, все, и уже ничьих лиц не различить, и все сливается, и силуэты домов расплываются… Вдруг, отчетливо — предсмертная мука на Маринкином лице… нет, это отогнать, об этом сейчас не надо…

Максим сполз на просохшую уже траву, оперся спиной о корягу и провалился в мертвый сон.

Очнулся от того, что стало совсем жарко. Пот покрывал все тело, Максим почувствовал, что невероятно, отвратительно грязен. Он с трудом поднялся, сел на корягу, вытащил из кармана пиджака коробку «Казбека», зажег последнюю папиросу. Это я молодец, похвалил он себя, экономил, вот и растянул до конца маршрута.

Папироса, однако, не доставила удовольствия — накатила дурнота. Выкурил все-таки, но через силу — не бросать же.

Пора, пора, хватит, что за слабость? Физическая слабость — это да, это объективно, качает от голода, от усталости и бог весть от чего еще, но слабость душевную давить надо! Вот сейчас и задавим.

Максим насколько мог быстро дошел до опушки. Осторожно выглянул. Так. Дороги, обсаженной липами и окаймленной тротуарами, конечно, нет. Как нет и города, в который эта дорога ведет.

Но и лагеря нет. Никаких следов. Значит, на Бубня можно не рассчитывать.

И картофельного поля тоже нет. А есть — луг не луг, но что-то вроде. Пространство, покрытое вольно растущей травой; то там, то сям островки кустов, одиночные деревца; дорога, даже не проселочная, а просто две колеи, наезженные машинами, явно редкими. А за лугом — деревня, и похожа она на давно знакомое Минино. Только стала деревня длиннее, чем раньше, дотянулась почти до самой речки, и дотянулась домами не деревенскими, а, можно сказать, коттеджами. Некоторые достроены, другие еще в процессе; какой покрупнее и подороже, какой поменьше и попроще. Вот к этим коттеджам дорога и ведет.

Черт его знает, что это за мир.

А если посмотреть налево, то видна группа деревьев, то ли ив, то ли каких других