Королева в придачу - Симона Вилар

– Вам, наверное, уже не один раз говорили, – начал канцлер, – какая высокая честь вам выпала, раз к вам посватался монарх такой страны, как Франция.

Она сделала жест, словно прося его умолкнуть, но он невозмутимо продолжал говорить о том, что её брак с Людовиком Двенадцатым укрепит мир меж двумя королевствами и они будут жить в мире долгие, долгие годы; и в этом будет её заслуга. Нужно лишь молить Бога, чтобы она стала мудрой советчицей французскому монарху, но при этом не забывать интересы своей родины – Англии. И ещё от неё ждут, что она поможет продлиться династии Валуа-Орлеанов, как в свое время поступила её матушка Элизабет Йоркская, сочетавшись браком с Генрихом Тюдором для воцарения мира и порождения новой королевской ветви.

Принцесса слушала его молча. Он не говорил ей ничего нового, но, странное дело, она почти верила его словам, а может, просто панически боялась продления истязаний и находила утешение в неторопливой, убеждающей манере речи канцлера.

Помолчав, она тихо сказала:

– Я могла лишь полагаться на волю Божью и думала, что у меня другая судьба.

– У принцесс крови нет другой доли. И вы, миледи, должны уразуметь всю важность возложенной на вас миссии и гордиться тем сознанием, что от вас зависит судьба двух народов. Ваши личные интересы по сравнению с этим ничтожны, а все эти чувства и любовь – эфемерны...

Мэри поникла, склонив голову. Вспомнила унижение Брэндона и его отказ от неё, и слезы с новой силой хлынули из её глаз.

– Я так надеялась, так любила... Но со мной никто не пожелал считаться! Почему же я должна уступать, если никто даже не задумался, как ужасен для меня этот союз? Нет, я все понимаю, но не могу. Я росла вместе с моей любовью, она стала частью меня. И я верю...

Она даже выпрямилась, тут же застонав от боли, но докончила:

– Omnia vincit amjr[12].

– Но любовь ли это, Мэри? – тихо спросил Вулси.

– Что вы хотите сказать?

Канцлер облокотился плечом о стену и вздохнул.

– Настоящая любовь, девушка, не бывает столь эгоистична. Настоящая любовь всегда готова к самопожертвованию, к отказу от чего-то, ради того, кого любишь. Если же сил отказаться нет – это не любовь, это удовлетворение самолюбия, или же... Да что угодно – желание, похоть, игра, увлечение, но не любовь.

– Смотря от чего приходится отказываться, – заметила Мэри.

– Отчего бы ни пришлось. Но если желание настоять на своем выше любви – значит, любовь мелка и только грозит бедой тому, кого она избрала.

Он склонился к ней.

– Вы знаете фразу: indignftio principes morf est[13].

Мэри вздрогнула.

– Генрих не пойдет на такое!

– В отношении своей сестры – возможно. Но в отношении предавшего друга? Вы ведь отлично понимаете, какой опасности подвергается Чарльз Брэндон за то, что осмелился играть с вами в эти игры.

В первый миг Мэри испугалась. Она помнила, что говорил Чарльз об угрожавшей ему опасности. Но он сумел вывернуться. Даже ценой её позора! И она постаралась сказать как можно равнодушнее:

– Чарльз Брэндон не ответил на мои чувства. Он, прежде всего – слуга короля.

– Это, несомненно, делает ему честь, – с охотой поддержал Вулси. – Но вы сами своим упрямством подставили его под удар. И добавил почти с издевкой:

– Легко же вы играете его головой.

Теперь она молчала очень долго. Вулси даже показалось, что он слышит бешеный стук её сердца.

– Что вы хотите сказать? Его ведь только изгнали... – прерывающимся голосом произнесла принцесса.

– Изгнали? Уже одно это достаточно, чтобы разбить все планы этого честолюбца. А Брэндон честолюбив настолько, что даже имел дерзость поднять глаза на сестру своего сюзерена.

Он допустил ошибку. Лорд-канцлер понял это, когда по губам девушки скользнула улыбка.

– Тот, кто не рискует, то ничего не выигрывает.

– Вот вы оба и доигрались, – вздохнул Вулси. И добавил, словно рубанул с плеча: – Брэндон арестован. Он в Тауэре.

Вулси едва успел её подхватить, когда она лишилась сознания. Третий раз за сегодня.

«Так недалеко и до горячки дойти», – раздраженно думал Вулси, облокачивая бессильное тело девушки о стену. Он не стал отливать её водой, просто начал похлопывать по щекам влажными ладонями. Наконец Мэри открыла глаза. Какое-то время она ещё туго соображала, но когда начала плакать, а потом залилась нервным сухим смехом, Вулси понял, что она окончательно все уразумела.

– Если с головы Брэндона падет хоть один волос... я не отвечаю за себя! – Не такой реакции ждал канцлер.

– С головы нашего прекрасного Брэндона падет не один волос, а все, причем вместе с головой. И ты, малышка, даже можешь считать себя его палачом.

Это было сказано сухо, почти равнодушно.

Она вновь зарыдала и вновь смеялась, её всхлипывания, смешанные со смехом, производили тягостное впечатление. Вулси спокойно ожидал, пока она успокоится, ходил взад-вперед, то входя в освещенный факелом круг, то удаляясь в тень. Наконец принцесса взяла себя в руки, вытерла слезы, перестала смеяться, даже попыталась вести себя с достоинством.

– Ваше преподобие, что можно сделать? Ведь Брэндон не только мой возлюбленный, но и ваш друг.

– Союзник, – уточнил канцлер. – А при дворе это больше, чем просто друг. Поэтому я заинтересован не только в его спасении, но и в возвышении. Однако дело сейчас не в нем, в вас.

Он подсел к ней, вмиг превратившись из сурового политика в доброго друга. Но в глубине души он давно решил, что эта девчонка с её искренними чувствами выглядит более чем глупо – опасно. И тем не менее, понимая, что люди ценят в других то, что присуще им самим, он решил сыграть в ее игру – в откровенность. Поведал, что и он, несмотря на свой сан и положение, имел неосторожность полюбить хорошую, простую женщину. Конечно, как духовное лицо, он не может узаконить их отношения, но он любит свою избранницу и создал все условия, чтобы она была ограждена от кривотолков и ни в чем не нуждалась. Что ещё он может? В жизни надо уметь довольствоваться тем, что доступно и не зариться на большее. Поэтому у них с его Бес спокойные, постоянные отношения. По сути дела, они даже счастливы. Но эта связь держится в тайне, хотя они и имеют незаконнорожденных детей. Он не сказал принцессе, что эти дети были лишь плодом удовлетворения его похоти. Нет, он говорил о любви, о высоких чувствах, давая ей понять, что понимает и сочувствует ей.

Мэри глядела на него широко распахнутыми глазами. С ней никто ещё так не разговаривал, и это откровение солидного государственного мужа перед ней, юной девушкой, и смущало и импонировало одновременно. Он улыбался, и она должна была признать, что канцлер может быть даже обаятельным. И то, что он поверяет ей свою душу, невольно растрогало ее. Ей ведь говорили, что он циничен и подл, а он столь доверился ей, открыл свою тайну. Может, он играет? Но разве можно так открыто выставлять напоказ то, что духовному лицу следует скрывать в первую очередь – своих бастардов. Юная принцесса забывала только об одном: для женщины незаконнорожденное дитя – позор, для мужчины – признание его мужской состоятельности.