Винтерспельт - Альфред Андерш

Герб Уилера

Худощавый, но не тощий, подтянутый, с упругими мышцами, среднего роста, узкая полоска усов, очки с сильными стеклами — в военной форме майор Уилер выглядит так, как хотелось бы выглядеть любому кадровому офицеру: мужественным, надменным, знающим свое дело. Впечатление он производит тем более сильное, что, будучи человеком, который, казалось бы, никого к себе не подпускает, может без малейших признаков высокомерия подсесть к любому студенту, младшему офицеру, разведчику, военнопленному и завести спокойный, деловой разговор, не утаивая своего интереса к собеседнику-интереса, иногда граничащего с любопытством. Впечатление, основанное на контрасте. Уилер умеет даже сделать так, чтобы особенно чувствительные, болезненно реагирующие собеседники — а ему все время попадаются именно такие-не испытывали ощущения, что их специально выбрали для этой беседы, хотя, конечно же, их выбрали специально. И это вызывает к нему симпатию; у людей возникает не иллюзия, что их поняли, а убеждение, что этот человек спокойно, неназойливо, без апломба постарался их понять.

Именно так познакомился с ним и Джон Кимброу. Джон был чрезвычайно удивлен, что этот офицер, внешне надменный, высокомерный, презирающий других, все двенадцать дней, пока они плыли из Бостона в Гавр, посвятил ему. Уилер задерживался с ним после того, как кончалась игра в бридж, и, глядя на унылую водную гладь, втягивал его в серьезные разговоры. В первое время у него было впечатление, что профессор Уилер проводит с ним семинарское занятие на тему «Юг, Джорджия», выясняя исторические и социальные причины того, что он, конечно же, сразу охарактеризовал как изоляционизм Джона; но к концу путешествия Кимброу заметил, что приобрел друга, и заметил не только потому, что в один прекрасный день Уилер, в ответ на обычное обращение «Майор!» — воскликнул: «Ради бога, зови меня Боб!»

Чтобы понять майора, или профессора Уилера, надо представить себе Блумингтонский университет, штат Индиана! Он расположен среди унылых просторов северной части Среднего Запада (которые, быть может, — кто знает? — обладают своими скрытыми прелестями), южнее Чикаго; винтовой самолет покроет это расстояние за час; там нет ни весны, ни осени, а есть только серая ледяная зима и невыносимо жаркое, влажное лето. На Main Street[50] городка Блумингтона нет ни малейшего отпечатка великой американской мифологии, она просто скучна, запущена - пустырь, заставленный деревянными домами и рекламными щитами. На восточном конце этой улицы, уже за пределами городка, начинается парк со старыми деревьями, в нем прячется университет, бесформенное, но просторное, даже уютное здание, напоминающее своей уродливой архитектурой какой-нибудь роскошный городской или курортный отель 20-х годов (возможно, он таковым и был). Этот парк, этот дом — во всех отношениях остров, в том числе музыкальный остров, ибо своеобразие Блумингтона составляет его музыковедческий факультет. Совершенно очевидно, что университеты, затерявшиеся в степях — Индианы ли, Туркестана, — обладают собственной гордостью, собственной скромностью. Ученые, тоскливо мечтающие о местах, тесно связанных с историей, скорей откусили бы себе язык, чем сообщили редкому гостю с Востока, которого случай занес в Блумингтон, что по уровню исследований и преподавания их университет не уступает его старинному, знаменитому центру культуры. (Да, мы советуем господам из Болоньи или Сорбонны избегать покровительственных интонаций во время их коротких, словно фейерверк, визитов!) Уилер не составляет в этом смысле исключения: неизменные understatements[51], касающиеся Блумингтона, и сохраняющаяся — во всяком случае, вплоть до середины 30-х годов — безграничная вера в превосходство европейского образования. Ностальгические воспоминания о четырех семестрах в Гейдельберге (1925–1926).

Что побудило молодого Боба Уилера стать специалистом по филологии, по одному из германских языков и, кроме того, по медиевистике, мы не знаем: он стал им, и все тут. Его фундаментальная работа о Генрихе фон Фельдеке среди специалистов считается (наряду с работами Фрингса) лучшим исследованием взаимосвязей между античным материалом (истории Энея) и средневерхненемецким поэтическим языком, осуществляемых через посредство французских источников. После этого он в науке уже не выступал, а все больше и больше посвящал себя преподавательской работе в университете, а также поискам древних рукописей для Блумингтонской коллекции (что представляет собой абсолютно анонимную деятельность, ибо максимум десяток специалистов во всем мире знают, что на американском Среднем Западе находится бесценное собрание рукописей).

Таков майор-профессор Роберт («Боб») Уилер, ровесник Хайнштока: пятьдесят два года, женат, двое сыновей, из которых старший служит во флоте на Тихом океане. Для армии, куда он был призван по схеме F (германистов — в офицеры разведки), он стал настоящей находкой: человек, который в такой степени обладает даром слушать, просто неоценим для работы в intelligence service[52].

Некоторые размышления о товариществе

Отношения между майором Уилером и капитаном Кимброу можно охарактеризовать как товарищество: явление не коллективное (продукт мифа), а охватывающее две, иногда три, в редких случаях больше — но максимум от четырех до шести — индивидуальностей («души»). Товарищество существует только до тех пор, пока два солдата служат в одной части; как только одного из них переводят в другую часть, оно угасает. Товарищ (камрад) — это человек, с которым, часто сам того не сознавая, вступаешь в заговор против коллектива. Утверждение, что товарищество возникает на основе взаимной помощи в вооруженной борьбе против «врага», то есть на основе естественных актов войны, здесь опровергается. Доказательство: в большинстве случаев чувство товарищества и его проявления возникают вне системы понятий, связанных с «врагом». Не «враг» является врагом, а каторга военного коллектива, в котором ты живешь.

Продолжение: Маспельт, 15 часов

Они вместе просмотрели карты, проверили все аргументы «за» и «против» операции, совместно пришли к тем же выводам, к каким уже пришел самостоятельно Кимброу.

— Я, черт побери, не понимаю, зачем ты только что спрашивал меня по телефону, что тебе делать, — сказал Уилер. — Даже этот проклятый майор Динклаге должен понять, что сделать ничего нельзя.

— Ах, это так, пустая болтовня, — сказал Кимброу.

— Это не была пустая болтовня, — сказал Уилер. — Я слишком хорошо тебя знаю, Ким.

Тон его стал строго официальным:

— Поскольку ты известил меня об этом преждевременном визите Шефольда к майору Динклаге, мой долг, как старшего по званию, приехать в Маспельт и проследить, чтобы не произошло ничего нежелательного для армии. Итак, я останусь здесь, пока не вернется Шефольд. Если ты после его возвращения примешь решение, которое я не смогу одобрить, мне придется временно отстранить тебя от командования и взять командование третьей ротой на себя. Мне очень жаль, Ким, — добавил он прежним дружеским тоном, — но, когда ты решил мне позвонить, ты наверняка уже четко сознавал, что с этого момента ответственность лежит на мне.

Кимброу сложил карту и отодвинул ее в сторону.

— Никто бы не узнал, что я тебя проинформировал, — сказал он. — Во всяком случае, от меня никто бы не узнал. Стало быть, ты мог спокойно дать мне возможность продолжать эту игру.

— Если ты говоришь серьезно, то обманываешь самого себя, — сказал Уилер. — Если бы ты решил провернуть эту штуку за спиной армии, ты бы мне не позвонил. — И, помолчав, добавил:- Ты позвонил мне, потому что хотел, чтобы я приехал.

Биографические данные

Джон Д. (Диллон — по матери) Кимброу родился в 1914 году в Фарго, округ Клинч, Джорджия, в семье мелкого фермера (poor white[53]) Исаака Кимброу и его жены Нэнси, урожденной Диллон; у него есть еще сестра, старше его на пять лет. С отцовской стороны Кимброу происходит от шотландских переселенцев (отец его установил, что среди шотландцев, которые переправились в Америку в 1736 году и поселились на острове Сент-Саймонс, был и некий Кимброу), с материнской стороны — из пуритан, которые в 1752 году перебрались в Джорджию, но не из Англии, а из Южной Каролины. (В странах, история которых насчитывает не более семи поколений, еще существует большой интерес к генеалогии и легко установить свое происхождение; возможность внебрачных любовных афер и их последствия — например, во времена оккупации острова Сент - Саймонс войсками Де Сото в 1742 году какую-нибудь женщину из клана Кимброу врасплох застиг испанский солдат, о чем дама, при всем своем пуританском раскаянии, упорно молчала, а внебрачного ребенка подсунула мужу, — такую возможность народная генеалогия полностью игнорирует.) Итак, Джон Д. Кимброу вправе называть себя стопроцентным американцем. Прошлое, которым можно гордиться — во всяком случае, оно так изображается, что им можно гордиться, — осталось позади. Здесь не место объяснять, почему отец Джона, как и большинство фермеров в Фарго, — белый бедняк. Существуют обстоятельные исследования об упадке сельского хозяйства в южных штатах США после Гражданской войны (и до нее). Исаак Кимброу в молодости принимал участие в populist movement[54] и до 1908 года хранил верность Тому Уотсону. Сейчас ему шестьдесят пять лет, он все еще живет в своем ветшающем, как бы усыхающем на солнце деревянном фермерском доме между Фарго и краем Окефеноки. Тем, что он вообще сумел сохранить ферму, он обязан только стимулирующим мерам и кредитам рузвельтовского new deal[55], а также тому, что Джон, став адвокатом, затем офицером, ежемесячно высылает отцу определенную сумму. Мать Джона скрючил ревматизм, и она теперь похожа на кривое дерево без листвы. Климат в Фарго убийствен для больных ревматизмом, а Нэнси Кимброу, естественно, не может позволить себе курортного лечения в Уорм-Спрингс.