Генерал Доватор (Книга 2, Под Москвой) - Павел Федоров

Он понимал состояние своего друга. Хотелось сказать многое, но подходящие слова в эту минуту куда-то разлетелись.

Метя полами широких бурок снег, они неторопливой, вразвалочку, кавалерийской походкой, плотно, плечом к плечу, пошли к поджидавшим их коням.

Подав команду, Кушнарев вывел эскадрон за околицу. Конница мерной поступью двинулась к ближайшему лесу. В непрекращающемся гуле отдаленной артиллерийской канонады ракетные вспышки бросали в небо голубоватые отсветы. Впереди слышался грозный шум, скрежет танковых гусениц сливался с грохотом выстрелов, криками солдат, стуком топоров, топотом конских копыт и с треском падающих деревьев.

- Ты говоришь, Захар, что вам было тяжело расставаться? - спросил Кушнарев Торбу, когда они днем остановились кормить лошадей. Друзья сидели в лесной землянке в ожидании дальнейших приказаний и грелись около походной железной печки.

- Слов нет, як тяжело. О себе я даже мало, Илья, думаю...

- А ты когда-нибудь о смерти думал?

- После того як придушил немецкого полковника и видел, як они издевались над Оксаной, я зараз перестал думать о смерти. Нет, хотя, пожалуй, думаю, но та друга думка.

- Какая же это думка?

Торба подбросил в печку несколько чурок и со стуком закрыл дверку.

- А така, щоб не бояться смерти, щоб это было - тьфу! Когда этого человек достигнет, он долго будет жить.

- Ну, это не совсем так. Гибнут и храбрецы, - возразил Кушнарев.

- Не спорю, но храбрые и после смерти живут. Помнишь, що сказал на партийном собрании генерал Доватор? Храбрость - это ответственность за то, что тебе поручено делать.

- Это верно, Захар. Вот ты вспомнил, как немецкий полковник издевался над тобой и Оксаной. Она мне об этом рассказала. Я тебя считаю не только другом, братом, но и настоящим человеком. А я вот сомневаюсь, правильный я человек или нет.

- Ты, Илья? Ты - правильный! За таких, як ты, я готов голову в кусты кинуть. Ты говоришь, що я настоящий. Нет. Я хочу им быть, а сам думаю, ще у меня на хребту щетины колючей богато, подпалить надо трошки.

- Подожди, Захар. А я о себе хочу сказать. Меня тоже червячок гложет. Мне стыдно перед тобой.

- Что ты, смеешься, что ли?

Захар удивленно сдвинул густые брови и неморгающе посмотрел на Илью. Кушнарев как-то виновато и загадочно улыбнулся.

- Верно говорю. Я ведь тебе много не рассказал...

- Что ж ты не рассказал?

- Я ведь люблю Оксану. Ты знаешь это?

- Нет, не знаю, но скажу только одно: такую девушку нельзя не любить. Що ж тут такого, и почему ты молчал?

- Потому, что плохо думал о тебе и о ней... Мне казалось, что когда вы были вместе в тылу...

- Стой, Илья! - перебил Захар и, склонившись к Кушнареву, горячо, взволнованно сказал: - Эта девушка для меня дороже родной сестры, понял? И кто о ней думает плохо, тому, Илья, надо отрубить башку!

- Руби мне первому, - коротко и покорно сказал Кушнарев.

Он только сейчас понял, как незаслуженно обидел друга.

- Как ты мог подумать, Илья?

Торба укоризненно покачал головой.

- Тебе кто-нибудь говорил?

- Салазкин болтал.

- Дурак он после этого! - мрачно сказал Торба. - Ты и сейчас так думаешь?

- Нет. Вот ты послушай...

И рассказал Кушнарев, как, возвращаясь с задания, партизаны подобрали его неподалеку от Витебска...

Во время боя его ранило в голову и засыпало землей. Когда он пришел в сознание, часть уже отошла. Свыше двадцати суток он брел по лесам Белоруссии и наконец встретил партизан. От потери крови и от голода он так ослабел, что замертво свалился на обочину лесной дороги.

Очнулся он в шалаше. Перед ним сидела девушка в зеленой фланелевой кофточке. Она крошила в миску с куриным бульоном сухари.

- А мы думали, что вы совсем не проснетесь, - певуче сказала девушка. - Уж будила, будила. Спит, як умерший. Доктор сказал, что это здоровый сон, крепкий. Болит тут? - осторожно касаясь его головы, спросила девушка.

- Немножко.

- Вылечим. Я тоже лекарь, вы не думайте. Мы недавно одного кавалериста вылечили. С ним в рейде были. Генерал Доватор нас водил... А этот кавалерист жизнь мне спас, полковника немецкого задушил! Геройский казак. Он тоже тогда двое суток меня все во сне кликал: Оксана да Оксана! А я тут рядом сижу. Позовет, позовет, я ему руку на голову положу, и он снова спит, как маленький ребенок. А вы какую-то другую девушку кликали, чи Наташу, чи Дашу...

Лицо Оксаны осветилось ласковой улыбкой.

В ответ на простодушные слова Оксаны Кушнарев отрицательно покачал забинтованной головой и тоже улыбнулся. Потрогав рукой повязку, он догадался, что она чистая и свежая, пахнущая лекарством.

Лежал он в просторном шалаше, на мягкой подстилке. В отверстие шалаша был виден лес. За спиной Оксаны на сучке толстой ели висел вещевой мешок и оружие. Неподалеку слышались разговор и смех. По кустам стлался дым, пахло мясным варевом, луком и печеным хлебом.

Кушнарев почувствовал, что страшно голоден. Покосившись на миску, он нетерпеливо облизал губы и закрыл глаза.

- Будем сейчас кушать, - угадав его мысли, проговорила Оксана и, не выпуская из рук миски, сделала несколько смешных и неловких движений на коленях, чтобы подвинуться к раненому; оправив завернувшуюся сзади синюю юбку, она села на пятки.

- Ну, открывайте рот, Илья Петрович, - зачерпнув ложку, она поднесла ее к его губам.

- Да я и сам могу, - смущенно сказал Кушнарев, приподнимаясь на локте.

- Не шевелитесь, - упрямо и настойчиво возразила Оксана. - Доктор велел лежать спокойно, и я так хочу...

Кушнарев вынужден был повиноваться. Все для него казалось странным и новым. Есть из чужих рук было неловко и неудобно. Но зато как все нравилось ему! Особенно вкусным казался бульон и размоченные в нем сухари. А главное - было приятно ощущать разлившуюся по телу теплоту и чувствовать заботливое прикосновение рук девушки, вытиравшей ему марлевым лоскутком губы.

- А оброс-то... колючий.

Оксана весело шутила, лукаво прищуривая глаза, и смеялась.

- Сейчас Федьку позову, он тебя побреет.

- Спасибо, - кивая головой, отозвался Илья. Заглянув в миску, он обнаружил, что бульон и сухари уже кончились. А есть хотелось пуще прежнего. - Ксаночка, положи еще немного.

- Нельзя много. Надо помаленечку.

- А хлебца нету? - умоляюще глядя на Оксану, спросил Илья, теряя всякое терпенье.

- Дам трохи. И курочки кусочек.

Оксана на четвереньках выползла из шалаша, достала из висевшего на дереве мешка краюху хлеба, отрезала ломтик и отломила до обидного маленький, как показалось Илье, кусочек курятины.

- Да ты меня кормишь, как годовалого ребенка, - проговорил он, морщась от досады.

- Ты не ребенок, а хворый. Капризничать нехорошо, миленький, настойчиво уговаривала его Оксана. - Поправишься, целую курочку приготовлю. Хоть две. А сейчас чаю дам с медом. Батько на заданье ходил и принес для тебя. И курочку тоже.