ПОЛИТИЧЕСКИЕ ДЕЯТЕЛИ РОССИИ (1850-ых—1920-ых гг.) - Давид Шуб

«Луначарский приехал к Владимиру Галактионовичу, и они долго беседовали — спорили и соглашались, делились мыслями и снова спорили. После беседы Луначарский, дружески попрощавшись, уехал на митинг в городской театр.

Вскоре к Короленко приехали искать заступничества родственники приговоренных к расстрелу по обвинению в злостной спекуляции хлебом. Короленко сразу отправился на митинг, где говорил Луначарский. Увидев в зале Короленко, Луначарский подумал, что Владимир Галактионович пришел послушать его речь. «Луначарский, пишет Миронов, — уже шел навстречу, радуясь, что старый писатель оказался на большевицком митинге. Волнуясь, Короленко рассказал ему о цели своего приезда. «Докажите в самом деле, — сказал ему Короленко, — что вы чувствуете себя сильными, пусть ваш приезд ознаменуется не актом жестокости, а актом милосердия».

Луначарский обещал сделать все, что в его силах, чтобы удовлетворить его просьбу. Но на следующий день Короленко получил от Луначарского записку, что смертный приговор уже приведен в исполнение «еще до моего приезда». Через несколько дней Луначарский и Короленко снова встретились, и они условились, что Короленко изложит свои взгляды о революции и политике советской власти в ряде писем к нему, которые Луначарский обещал напечатать в «Известиях» со своим ответом на них.

«В письмах к Луначарскому, — пишет Миронов, — Владимир Галактионович Короленко высказался с присущей ему прямотой и откровенностью. Ленин оказался прав. Писем Короленко к Луначарскому Миронов не приводит, но он многозначительно замечает, что «он, Короленко, не верил ни в утопию прошлого, ни в утопию будущего».

На этом Миронов, собственно говоря, мог бы закончить и поставить точку. Писать явную ложь, что Короленко к концу жизни примирился с коммунистической диктатурой, Миронов не мог, поэтому он или скорее всего редакторы его книги придумали следующий трюк.

В конце книги сказано, что ученый К. Тимирязев, бывший товарищ Короленко в старые студенческие годы, благословлял коммунистов, преклонялся перед Лениным и «восхищался его гениальным разрешением мировых вопросов в теории и в деле». И за всем этим следует: «Короленко был убежден, что Тимирязев был человек глубоко честный и искренний».

А между тем в своих Письмах к Луначарскому, написанных им в 1920-ом году, за год до своей смерти и напечатанных в 1922-ом году в парижском журнале «Современные записки» Короленко писал:

«Европейские пролетарии за вами не пошли. Они думают, что капитализм даже в Европе не завершил своего дела и что его работа еще может быть полезной для будущего… Такие вещи, как свобода мысли, собраний, слова и печати для европейских пролетариев не простые «буржуазные предрассудки», а необходимые орудия, которые человечество добыло путем долгой и не бесплодной борьбы и прогресса. Только вы, никогда не знавшие вполне этих свобод и не научившиеся пользоваться ими совместно с народом, объявляете их «буржуазным предрассудком», лишь тормозящим дело справедливости.

Это огромная ошибка, еще и еще раз напоминающая славянофильский миф о нашем «народе-богоносце» и еще более — нашу национальную сказку об Иванушке, который без науки все науки превзошел и которому все удастся без труда, по щучьему велению».

Далее Короленко говорит о свободе и социализме:

«Социальная справедливость дело очень важное и вы справедливо указываете, что без нее нет и полной свободы. Но и без свободы невозможно достигнуть справедливости»…

«Что представляет собой ваш фантастический коммунизм? Известно, что еще в прошлом столетии являлись попытки перевести коммунистическую мечту в действительность. Вы знаете, чем они кончились. Роберт Оуэн, фурьеристы, сен-симонисты, кабетисты — таков длинный ряд коммунистических опытов в Европе и в Америке. Все они кончились печальной неудачей… И все эти благородные мечтатели кончили сознанием, что человечество должно переродиться прежде чем уничтожить собственность и переходить к коммунальным формам жизни (если вообще коммуна осуществима).

Социалист-историк Ренар говорит, что Кабе и коммунисты его пошиба прибегали к слишком упрощенному решению вопроса. «Среди предметов, окружающих нас, — писал он, — есть такие, которые могут и должны остаться в индивидуальном владении, и другие, которые должны перейти в коллективную собственность». Вообще процесс этого распределения, за который вы взялись с таким легким сердцем, представляет собой процесс долгой и трудной подготовки объективных и субъективных условий, для которого необходимо все напряжение общей самодеятельности, и главное, свободы. Только такая самодеятельность, только свобода всяких опытов могут указать, что выдержит критику практической жизни и что обречено на гибель».

«…Вы допускаете, вероятно, что я… люблю наш народ: допустите и то, что я доказал это всей моей приходящей к концу жизнью… Но я люблю его не слепо, как среду, удобную для тех или других экспериментов, а таким, каков он есть в действительности… По натуре, по природным задаткам наш народ не уступает лучшим народам мира и это заставляет любить его. Но он далеко отстал в нравственной культуре. Вы говорите о коммунизме. Не говоря о том, что коммунизм есть еще нечто неоформленное и неопределенное, вы до сих пор не выяснили, что вы под ним разумеете. Для социального переворота в этом направлении нужны другие нравы…».

«Души должны переродиться, а для этого нужно, чтобы сначала переродились учреждения, а это в свою очередь требует свободы мысли и начинания для творчества новых форм жизни. Силой задержать самодеятельность в обществе и в народе — это преступление, которое совершало наше старое павшее правительство. Но есть и другое, пожалуй, не меньшее зло — это силой навязывать новые формы жизни, которых народ еще не осознал, и с которыми не мог еще ознакомиться на творческом опыте. И вы в нем виноваты. Инстинкт вы заменили приказом и ждете, что по вашему приказу изменится природа человека. За это посягательство на свободу самоопределения народа вас ждет расплата».

Уже 5-го декабря 1917 года, то есть через месяц после захвата власти большевиками, Короленко писал в петроградской газете «Дело Народа», обращаясь к большевистским лидерам:

«Вы торжествуете победу, но эта победа гибельная для победившей с вами части народа, гибельная, быть может, и для всего русского народа в целом. У Якубовича-Мельшина, искреннего революционера и пламенного поэта каторги, есть два стиха, которые должны звучать набатным предостережением всякому торжествующему насилию. Из глубины своего каземата он говорил самодержавию: «Да, вы нас подавили, заковали, заперли в тюрьмы, но физическая победа — не всегда окончательная победа…»

Порой не тот, кто повержен в прах, побежден.

Не тот, кто разит — победитель!

Теперь это приходится повторять и по вашему адресу. Вы задавили на время свободу; но вы не победили ее. Это не победа, пока мысль народа, его литература, все против вас. Ваше торжество зловеще и страшно… Власть, основанная на ложной идее, обречена на гибель от собственного произвола».

А через три года, 9 июня 1920 года Короленко в письме к своему приятелю в Петрограде, писателю Сергею Протопопову, писал:

«Для меня большой вопрос — есть ли коммунизм та форма, через которую должно пройти человечество.

Форм осуществления социальной справедливости много и еще нигде ни разу (за исключением разве религиозных общин и то не надолго) мы не видели удачной коммуны. Социалист историк Ренар говорит, что… коммунисты… уделяли слишком много места власти и единству. Государство-община, о которой они мечтали, напоминает пансион, где молодым людям обеспечивают здоровую умеренную пищу, приучают их работать, есть, вставать по звонку…

Однообразие этой суровой дисциплины порождает скуку и отвращение. Этот монастырский интернат слишком тесен, чтобы человечество могло в нем двигаться, не разбив его. Я думаю то же».

Короленко дальше продолжал:

«Вообще форма будущего общества еще не готова, и она будет результатом долгой органической работы и свободной человеческой борьбы, причем, разные формы будут рождаться, бороться за существование, исчезать, заменяясь новыми, и так далее. И только в результате такой свободной борьбы человечество будет менять формы своей жизни. Что значит: нужно переродиться?

Нужно не переродиться, а постоянно перерождаться, так как процесс этого перерождения бесконечен, по крайней мере так же, как и сама жизнь».

В заключение Короленко писал:

«Социальный переворот может быть результатом только всестороннего и органического назревания новых специальных учреждений и свободного, не бюрократического творчества».