Исаак Лакедем - Александр Дюма

— Ох-ох! — пробормотал Исаак, пытаясь усмехнуться, хотя его зубы стучали, смертельный холодный пот потек по лбу и спине, а колени задрожали, словно утомились более Иисусовых. — Ты хотя бы оставишь мне время пообедать с женой и детьми? Или нет?

— Да, — ответил Иисус. — Но тебе отпущено не более, нежели осужденному, которого положено не беспокоить, пока не истек срок одной трапезы… Да, ты пообедаешь с ними, но сегодня же вечером ты отправишься в бессрочное странствие. Ты будешь блуждать бесконечно и бессчетно раз появляться то там, то здесь, так что в конце концов все сотворенное Богом — от каменного утеса до человека — узнает тебя. При виде тебя орел, парящий в облаках, замрет и прокричит тебе: «Ступай, отверженный!» Коршун высунет голову из гнезда и, остановив на тебе налитые кровью глаза, заклекочет: «Ступай, отверженный!» Змея выползет из своей норы, поднимет перед тобой плоскую голову с раздвоенным языком и прошипит: «Ступай, отверженный!» Ты увидишь, как поблекнет и потухнет звезда, что тысячу лет будет слушать, как в молчании ночи твои слезы одна за другой катятся в бездонную пропасть вечности. И, умирая, звезда шепнет тебе: «Ступай, отверженный!» Ты будешь следить, как змеится река по равнинам, лесам и лугам, ты будешь идти по ее течению, как и она, никогда не отдыхая, а океан, останавливающий ее бег, не захочет остановить тебя и прошумит: «Ступай, отверженный!» В города, которые ты оставил цветущими, когда они отторгли тебя, ты будешь возвращаться вновь, заставая их уже в руинах, и призрак мертвого города подберет камень из своих развалин и кинет в тебя со словами: «Ступай, отверженный!» Ты будешь, повторяю, идти и идти, останавливаясь лишь для того, чтобы совершить — борясь со мной или во славу мою — лишь то, что тебе предназначено, ибо станешь орудием Провидения. Так будет до дня, когда я вернусь на землю!

И обессилев, Иисус вновь упал под тяжестью креста.

Тут из дома напротив выбежала женщина и, увидев лицо Спасителя, залитое слезами и кровью, покрытое пылью, подала на вытянутых руках белый алтарный покров со словами:

— Сладчайший господин мой Иисус, благоволите утереться этим тонким полотном, оно только вышло из рук ткача, отбелено утренней росой на луговых травах и еще не запятнано ничьим прикосновением.

Иисус ответил:

— Благодарю, добродетельная Серафия, дар твой желанный, ведь ты видишь, как я страдаю. Только утри мне лицо сама: я не могу оторвать рук от земли…

Благочестивая женщина бережно промокнула платом лицо Иисуса, стирая слезы, кровь и пыль.

— Хорошо, — сказал он. — А теперь взгляни на плат свой.

Серафия глянула и вскрикнула.

Лик Иисуса неизгладимо запечатлелся на нем и ярко сиял, а от тернового венца, что ранил лоб Христа, исходили лучи света, символ его божественной природы.

Каждый имел возможность увидеть чудесный отпечаток, ибо Серафия на какое-то время застыла, растянув плат в вытянутых руках и не смея поверить, что ей выпала такая честь.

— С этого дня, — молвил Иисус, — оставь имя Серафии и зовись Вероника[15].

— Я поступлю как угодно моему господину и повелителю! — воскликнула Серафия, упав на колени.

Меж тем все, кто окружал Иисуса и слышал, как он проклял легионера, шептались, охваченные ужасом.

Лонгин бормотал:

— Почему это все время, пока осужденный говорил, моя лошадь плакала?

Пеший воин недоумевал:

— Почему это все время, пока осужденный говорил, мой меч стенал в ножнах?

Копьеносец также не находил объяснения:

— Почему, в конце концов, все то время, пока осужденный говорил, копье содрогалось у меня в руке?

Те же, кто видел чудо, пребывали в еще большем замешательстве.

Какой-то человек тряс головой и шептал:

— Я никогда не знал страха, но вот сердце рвется из груди, словно испуганный олененок! Открой дверь, жена, я хочу войти в дом и не выходить, пока этот день не кончится.

Женщина трясла головой и тихо ныла:

— А если все же это некий Бог, неведомый Бог, которого весь мир ожидает, как поговаривают… Ох-ох-ох! А я-то его оскорбила и побила… Матушка моя, открой мне дверь, я хочу возвратиться к тебе и спрятать лицо на груди твоей… Может статься, он меня не разглядел? Тогда в день Страшного суда он пройдет мимо, не узнав меня.

Ребенок с корзинкой, сжимавший в кулаке гвозди, тряс головой и хныкал:

— Почему гвозди так жгут руку, а я не могу ее разжать?.. Отец, открой мне дверь и вырви из руки раскаленные гвозди!

И мужчина выбирался из толпы и бежал.

И женщина выбиралась из толпы и бежала.

И ребенок выбирался из толпы и бежал.

Тем временем процессия снова тронулась в путь, и те, кто ничего не видел и не слышал — слепое, бессмысленное людское стадо — продолжали орать и петь:

— А ты, Пилат, возьми кувшин серебряный и лохань бронзовую! Пилат праведный, умой руки именем Рима!.. Ах, ты забыл нам раньше рассказать, что Рим — такая невинная девственница, что никогда не наденет на пальчик колечка из крови… Умывай руки, Пилат, нам-то какое дело! У нас, кроме тебя, кесарева прокуратора, кроме Ирода, тетрарха Галилеи — у нас новый государь — Иисус из Назарета, царь Иудейский! А если кто сомневается, пускай прочтет вон ту надпись на трех языках… Ну, иди, иди, добрый царь, иди на Голгофу с двумя разбойниками. Один из них будет тебе носителем опахала, другой — виночерпием. Иди на Голгофу, и завтра орел с горы Кармель спустится к тебе и сорвет венец терновый с твоей головы и, держа его в когтях, будет летать с севера на юг, с запада на восток и кричать: «Земля, смотри на меня, я несу по всему миру корону Иисуса Назорея!»

И взрывы хохота толпы накатывающейся заглушали голоса толпы схлынувшей, как волна прибоя, ударяясь о скалы, заглушает звук волны отступающей.

Вот так текли во множестве люди, подобно реке, готовой без остатка броситься в море, оставив ложе свое сухим и пустынным…

Лишь Исаак Лакедем застыл молча, словно бы окаменев, на том же месте, где его застигло Иисусово проклятие.

Однако, когда шум, крики, смех, ругань и богохульные восклицания замерли по другую сторону Древних ворот, отверженный, казалось, постепенно пришел в чувство. Он огляделся, увидел, что остался один, обеими руками хлопнул себя по лбу и кинулся в дом, закрыв за собой дверь на все засовы.

XVIII

ГОЛГОФА

Но вот Иисус дошел до подножия Голгофы.

Чуть ниже того места, где он проклял Исаака и оставил на руках у Серафии свое нерукотворное изображение, находился перекресток, куда выходили три улицы. Там Иисус споткнулся и упал, а крест перевернулся и остался лежать в нескольких шагах от него.

Люди, отправлявшиеся в храм, сострадая несчастному, стали громко говорить:

— Разве вы не видите, что бедняга при смерти?

И тогда некоторые фарисеи, желавшие до конца насладиться зрелищем казни, закричали стражникам:

— Эти люди правы: так мы не доведем его живым до вершины Голгофы. Найдите кого-нибудь, кто бы помог ему нести крест.

Стражи огляделись. Поскольку же большинство из них, хотя и состояли на службе у императора Тиберия, были иудеи, то сразу выделили из толпы человека в сопровождении троих детей, язычника, поклонявшегося богу Юпитеру. Его-то они схватили и подвели к Иисусу.

Звали этого человека Симон. Он был родом из Киринеи, а по ремеслу садовник. Солдаты вырвали у него из рук вязанку хвороста и заставили нести на плече один из концов креста.

Симон вздумал было воспротивиться, но не тут-то было. Служители пригрозили ему: кто замахнувшись рукоятью меча, кто древком пики. Ему пришлось стать за спиной Иисуса, а трое его детей шли рядом и плакали, поскольку не понимали, чего хотят от их родителя, и боялись, что его самого распнут.

Женщины, замешавшиеся среди шедших близко от головы процессии, взяв детей за руку, успокоили их; это удалось легко: двое были уже большими, десяти-двенадцати лет, и лишь третьему едва минуло шесть.

Сначала Симон справлял свою повинность с отвращением, но, вставая, Иисус одарил его таким благодарным взглядом и сказал ему несколько столь проникновенных слов, что киринеянин начал неясно догадываться: быть может, он извлечет в будущем более утешения, нежели позора из той случайности, благодаря которой судьба столкнула его с Иисусом.

Пройдя под аркой Древних ворот, перейдя через мост, перекинутый над Долиной мертвых, оставив слева гробницу пророка Анании, Иисус оказался перед несколькими женами и девами иерусалимскими.

Как раз тогда он чуть не упал. Но Симон Киринеянин, уперев в землю свой конец тесины, подбежал к Христу и поддержал его.

Женщины, ждавшие Иисуса, оказались из числа тех, кто слушал, как он проповедовал. Некоторые из них были даже в родстве с Иоанной, женой Хузы, и Марией, матерью Марка, поэтому они пришли явить жалость к нему, а не оскорблять. Заметив же, что он так бледен, слаб и изувечен, они заплакали и протянули свои головные накидки, чтобы он мог осушить лицо.