В морях твои дороги - Игорь Всеволожский

— А когда перешли в наступление, — продолжал Зубов, — для каждого десанта приходилось фарватер протраливать. Вот мы и тралили, туда-сюда, взад-вперед море утюжили, сначала под Выборгом, после здесь вот, под Таллином, потом — под Либавой, под Клайпедой, под Пиллау войну закончили…

— Когда окончишь училище, ты вернешься на тральщики? — спросил Борис.

— Только на тральщики!

— Но ведь на них и без войны подрываются!

— Бывает, но редко. Я, как видишь, шесть лет по минным полям ходил, а живой…

— И не страшно было? — спросил Бубенцов.

— Первый год — страшно, а после — привык.

— А за что ты награжден орденом? — спросил Фрол.

— За выполнение заданий командования.

— А подробнее?

— А чего же — подробнее? Этим все сказано.

Он подошел к фальшборту.

— Глядите-ка, товарищи, Таллин!

— Где?

— Прямо по курсу. Видите шпиль?

Высоко на горе мы увидели остроконечный шпиль, а под ним — дымящие трубы, башни, дома с покатыми крышами… Во время войны Гитлер собирался захватить Древний город коротким штурмом и идти дальше, на Ленинград, но он просчитался. Моряки и солдаты надолго задержали у ворот города гитлеровские войска.

— «Ловкий» твой тоже Таллин оборонял? — спросил Пылаева Зубов.

— Да. Мы с рейда из орудий били по гитлеровцам. А потом многие моряки сошли с кораблей.

— Ты тоже сошел?

— И я…

— На каком направлении воевали? — спросил Пылаева Глухов.

— На нарвском. Вот здесь, на берегу, где песок и домики, — показал Пылаев.

— Курсантов наших там видели?

— Еще бы! Нашим отрядом курсанты командовали, Белов и Никитин. Девять часов подряд отражали атаки. Никитин бил прямой наводкой из пушки. Его ранило в руку и в обе ноги, но он боевого поста не покинул… А еще был курсант — Шульга по фамилии; его самого в ногу ранило, но он вынес тяжело раненого товарища. Орден получил за то, что товарища выручил и винтовки принес… А потом в парке Кадриорг мы долго держались, пока не получили приказ отходить…

По вершине зеленого холма Вышгорода тянулась серая каменная стена; алый флаг колыхался на круглой башне с зубцами, эстонцы ее зовут «Длинным Германом». У подножия крепости был разбит сад, а в забытых крепостных рвах ржавела вода. Удивительно был красив этот старинный город, действительно «похожий на сказку». Его домам было по двести, по триста лет. Почти на каждом можно было увидеть дощечку: «Охраняется. XV век», «Охраняется. XVI век». И все это — стены, ворота, рвы и дома — было так похоже на театральную декорацию, что когда мы с Фролом вышли на площадь и увидели средневековую ратушу с башней, мне показалось, что сейчас заиграет оркестр и вокруг нас закружатся пары в вальсе из «Фауста».

— Знаешь, Кит, разыщем ту маленькую, рыженькую, — предложил Фрол. — Помнишь, эта болтушка прожужжала нам про свой Таллин все уши? Уж она-то, поди, на «ты» с каждой башней. Антонина дала тебе ее адрес?

— Вот он. Улица называется Тартуманте, а дом…

Нашли Тарту-манте, нашли и большой серый дом с широкими окнами. Подъезд был закрыт. Возле кнопки звонка я увидел фамилию Хэльми: «Рауд». Я позвонил, по лестнице кто-то сбежал, замок щелкнул, дверь отворилась. Круглолицая и розовощекая девушка с пышными волосами цвета червонного золота удивленно спросила:

— Вам кого нужно?

— Мы хотели бы видеть… маленькую Хэльми. Хэльми Рауд, — нерешительно сказал я.

— Хэльми? Маленькую, вы говорите? Позвольте, позвольте… — Девушка прищурилась и вдруг принялась звонко и заразительно хохотать. — Ну, говорите скорее, какую вам Хэльми? Такую? — она показала на метр от пола. — Или такую? — подняла повыше ладонь. — Или, может быть, такую, как я? Здравствуй, Фрол! Здравствуй, Никита! Идемте, идемте, отец как раз дома!

— Ну и выросла! — опешил Фрол. — Ну и большая ты стала!

Поднимаясь по лестнице, Хэльми все время болтала: «Ты помнишь, Фрол, я тебе говорила, что наш дом разбомбило, а ты успокаивал: «построят новый, еще лучше старого»? Так и вышло: наш дом построили после войны, и у нас теперь — новая квартира! Ну, входите, входите!»

Хэльми растормошила отца, читавшего в столовой газету. Август стал нас расспрашивать о Мирабе, Стэлле и Антонине.

— Так, говорите, выросла? — притянул он к себе дочку. — О, вы с ней не шутите, будущий врач! Поступила в Тартусский университет. Ездила в Москву на физкультурный парад. Выступала на стадионе «Динамо». И не увидела бы она ни Москвы, ни университета, если бы ты, Никита, не вытащил ее тогда из Куры…

— Ну, что вы! Не было бы нас под рукой, ее вытащили бы другие.

— Теперь тащить ее было бы нелегко, а? — засмеялся Август, хлопая дочь по плечу. — А где Олег?

— Он в инженерном училище.

— О, инженер! А на скрипке играет?

— Еще бы! В консерватории учится. Его по вечерам отпускают к профессору.

Хэльми высвободилась из отцовских объятий и, сказав: «Я позову Лайне!» — исчезла за дверью.

— Лайне — ее подруга, они вместе едут в университет в Тарту, — пояснил Август.

— А вы помните, — спросил я, — как в Тбилиси, проезжая мимо своего дома, вы давали гудок — это значило: «Хэльми, спокойной ночи»?

— О-о, я больше не даю гудков! Я нынче — большая персона, — сообщил Август с нарочито важным видом. — Целый полковник, заместитель начальника службы…

Мы тотчас вытянулись перед железнодорожным полковником в положение «смирно», и все трое захохотали. А Хэльми, появившаяся в дверях со своей подругой, никак не могла понять, почему мы смеемся.

— Тере-тере! Здравствуйте, дядя Август! — присела Лайне, как школьница.

В белом, вышитом синими чайками, платье Лайне напоминала снежную королеву из ТЮЗовского спектакля. Ее нельзя было назвать очень красивой, но у нее был замечательный цвет лица — «кровь с молоком»; вьющиеся светлые волосы, зачесанные назад, открывали маленькие, розовые уши; когда она улыбалась, верхние, очень белые зубы немного выдавались вперед, но это ее не портило; особенно хороши были глаза, синевшие, словно васильки.

— Лайне — по-эстонски значит волна, — пояснила Хэльми. — Никита, ты все еще рисуешь? Тогда вы — товарищи. Лайне тоже художница.

— Ну, я совсем не художница. Я буду врачом, — возразила Лайне.

— И художницей! Пойдемте, я вам покажу! — и Хэльми потащила нас в свою комнату. На стене висело несколько акварелей, изображавших таллинские башни и рыбачьи суда в море.

— Хорошо, правда, Никита? — обняла Хэльми подругу. — О, вы не знаете Лайне! Летом она с рыбаками выходит в море, зимой бегает по лесу на лыжах, попробуй ее догони!

— В Тарту не будет моря, — сказала Лайне.

— Но зато будут лыжи!

Вдруг я увидел на стене свою фотографию — в парадном мундире.

— Хэльми! Я тебе не дарил фотографий.

— А я утащила у Антонины, — призналась Хэльми, ничуть не смутившись. — Мне хотелось, чтобы ты всегда был со мной, ведь ты — мой спаситель. Я тебе, Лайне, рассказывала — Никита спас меня, когда я тонула в Куре.

В ее глазах так и бегали чертенята.

— Вы в первый раз в Таллине? — спросила Лайне.

— В первый.

— Жаль, вы приехали рано. У нас будет певческий праздник. Тысячи певцов съезжаются в Таллин. Поет весь народ!

— И даже мы с Лайне и поем, и танцуем — в народных костюмах! — воскликнула Хэльми. — Вы когда уезжаете? — поинтересовалась она.

— Не уезжаем, уходим, — поправил Фрол. — А когда — это знает начальство. Сегодня мы до вечера с вами…

— Так что же вам показать?

— «Русалку»! — сказал Фрол.

— Конечно, «Русалку», — поддержал я. — Я от отца слышал о замечательном памятнике русскому броненосцу.

— А город? — спросила Хэльми.

— И город посмотрим! Только сначала — «Русалку»…

— Великолепно, поедем к «Русалке»! — решила она. — Отец, мы уходим, придется тебе поскучать!

В переполненном открытом трамвайчике мы быстро добрались до большого тенистого парка; в пруду медленно и важно плавали два белых лебедя. Люди кормили их хлебом. Над головами шумели вековые дубы.

— Знаете, кто их сажал? Сам Петр, — поспешила сообщить Хэльми. — Ну, конечно, не все дубы он сажал, и другие сажали, — добавила она, заметив, что Фрол усмехнулся, — но если не веришь, Фрол, я тебе покажу его домик, он жил здесь, в Кадриорге; он любил Таллин; ходил на море, смотрел, как строят по его приказанию гавань… И, знаешь, в его домике все сохранилось, как было: и кровать, и шкафы, и посуда… Только гитлеровцы бюст Петра с собой утащили. А это — Кадриоргский дворец, здесь музей, — показала она на красивое белое здание за высокой чугунной решеткой.

В конце широкой аллеи среди дубов, кленов и зеленых лужаек синело море.

— А вот и «Русалка»! — воскликнули девушки.