Безвременье - Виктор Колупаев

Фундаментал проявлял отеческую заботу о подчиненных. Дроби буквально загрызали его, но он ждал, пока не выйдут все потенциальные строители, то ли Дворца Дискуссий, то ли пресветлого будущего. А они, эти строители, уже запрудили коридор Космоцентра и теперь, толкаясь и беззлобно переругиваясь, носились по нему, освобождаясь от въедливых дробей. А сзади, фигурально выражаясь, потому что тут никакого сзади или спереди не было, все напирали и напирали. Тут уж было почти и не протолкнуться.

Понимая это, Фундаментал не спешил. Страдал, а все-таки не спешил.

— Пока есть время, — сказал он мне, — сообщите, как и обещали, краткую формулу для умножения "два на два".

— Прямо так сразу и ляпнуть? — уточнил я.

— Ну, с небольшими пояснениями. Только не затягивайте.

— Хорошо... Краткое выражение своеобразия вашего логоса в отличие от нашего эйдоса содержится в так называемых "логических законах мышления". Основной принцип диалектики, если помните, есть принцип раздельности в тождестве, или тождества в различии, в раздельности.

Фундаментал неуверенно кивнул, как бы соглашаясь, что действительно помнит.

— Этим обеспечивается жизненность и органичность виртуального мира, — продолжил я. — А ваш принцип логоса есть, наоборот, принцип абсолютной раздельности, без объединения в абсолютное тождество. Другими словами, ваш логос и есть дискретность, и потому самое общее понятие "бытия" для него абсолютно дискретно в отношении к отсутствию бытия. Согласно вашей формальной логике можно только быть, или только не быть.

— Ага, — сказал Фундаментал. — Закон исключения третьего.

— Правильно, — согласился я. — А в диалектике третья ипостась, как объединение одного и иного, как раз и есть то среднее между бытием и небытием, которое чуждо природе вашего логоса. Если можно только быть или не быть, то, значит, это действительно и верно и для бытия вещи или ее элемента. Если нет вообще среднего между бытием и не-бытием, то нет среднего между бытием вещи А и ее не-бытием.

— Правильно, — подтвердил Фундаментал. — Закон тождества.

— Равно как и между бытием любого момента вещи А и его не-бытием.

— Закон противоречия! — воскликнул Фундаментал. — А вы, дорогой мой..., оказывается, отлично знаете формальную логику.

— Как же, ведь я ее и разработал, бывая Аристотелем. Но пойдем дальше.

— Пойдем, конечно, — согласился Фундаментал и действительно не спеша двинулся вперед (или назад, это особого значения не имело). Я с Каллипигой, распевающей романсы Марциала, последовал за ним.

— Но все это совершенно иначе в эйдосе, то есть в виртуальном мире. Для "логического", то есть формально-логического, сознания эйдетическая цельность необходимым образом распадается на антиномии. Например, антиномии единичности и множественности, когда А есть только А. А в виртуальном мире А есть А и не-А, то есть А есть все, что угодно, в одно и то же время.

— Все-таки: время, — подловил меня Фундаментал.

— Я неточно выразился, — согласился я. — Точнее будет так: любые диалектические антитезы соединены в одном вне времени, вне каких бы то ни было промежутков. Как только выставляется тезис, тем самым уже выставляется антитезис. Тезис и есть антитезис, хотя и отличен от него. У нас в виртуальном мире немыслим никакой тезис вне антитезиса. И только в разговоре с вами я, будучи связан вашим текучим временем и механически разделенным пространством, вынужден сначала говорить о тезисе, а уже потом об антитезисе. Диалектически же они — одно. В некий неизъяснимый для вас, но абсолютно требуемый мыслью момент и миг, они — одно, нераздельны и тождественны. Принятие какого бы то ни было более или менее принципиального промежутка между ними было бы смертью для виртуального мира, требующего для своего обоснования абсолютно одновременных противоречий.

— Итак, — сказал Фундаментал, — дважды два...

-  Дважды два — четыре и не-четыре, то есть сколько угодно.

— Это у вас...

— Да, в виртуальном мире. Собственно, уже два есть два и не-два. Дальнейшее понятно.

— Наверное, это удобно? — спросил Фундаментал.

— Просто, так есть.

— А у нас вот А равно А, а дважды два — четыре и только.

Тут он ошибался. В Сибирских Афинах и в Смолокуровке это было так, почему я и вынужден был работать там перводвигателем. Но вот уже для Космоцентра человеко-людей и, тем более, для того живого мира, в котором я побывал, это было не так.

Но скажи я, что для Фундаментала А меньше А и дважды два — меньше четырех, он бы опять взвился, начал бы орать, что я дурю ему голову, а объяснений не стал бы слушать, так как у него сейчас срочные дела. А если бы я намекнул ему, что возможен и четвертый вариант, где А больше А, а дважды два — больше четырех, он бы вообще мог лишиться рассудка. Существовал и пятый вариант, но о нем лучше было никому не знать...

Мы уже ступали по рифленому полу Космоцентра. Каллипига, видимо, напелась и теперь сладко спала у меня на право-левых (одновременно) руках. Чешуйчатые дроби начали слетать с Фундаментала. В коридоре все еще было тесновато.

62.

Пора было уносить отсюда смятенную душу и грешное тело. Вытянув вперед руки, я двинулся наугад, натыкаясь на кусты и деревья, но каким-то звериным чутьем примерно угадывая направление улицы. Пелена спала так же неожиданно, как и появилась. Я успел удалиться от солдат метров на сто и, не оглядываясь, припустил по пустынной улице бегом. Рябой со своим напарником меня не преследовали.

К месту "стоянки" мои изрядно уставшие ноги привели меня уже далеко заполночь. Мотоцикл был здесь и это меня немного успокоило. По логике событий, Пров, если он жив и невредим, должен придти именно сюда. Некоторое время я пытался размышлять о случившемся, но ничего, кроме того, что этот мир ненормален, в голову не приходило. Было тепло, тихо, и я незаметно уснул.

— Забот от сна не убавится. — Знакомый хрипловатый голос заставил вскочить меня от радости. Пров сидел рядом, улыбающийся и свежий, будто не было бессонной ночи.

— Рассказывай, — поторопил я, — за что они на тебя так обиделись. Я был свидетелем твоего марафонского забега. И только случайно Рябой не уложил тебя из автомата.

— Запомни, Мар, ничего не бывает случайного ни в этом, ни в том мире. Песня им моя не понравилась... Да и беспорядки в городе начались. Кстати... Ты хоть знаешь, как называется этот город?

— Нет.

— Сибирские Афины! Надо же так... А он опять меня выручил, и я не исключаю, что и пули летели туда, куда нужно. Хотя, лучше бы они никогда и ни в кого не летели.

— Примеряешь костюм неуязвимого супермена? Я стоял рядом, задержанный тем солдатом, и он палил просто по кромешной мгле. Впрочем... феномен ее появления показался мне знакомым: нечто подобное я испытал при встрече с без-образным в Смолокуровке.

— То-то и оно. Косвенно он и тебя выручил, ведь, насколько я понимаю, солдат так просто тебя бы не отпустил.

— Здесь ты прав. В общем, засветились мы крупным планом и пора нам отсюда сматываться. Гдом — наш дом и стены там понадежнее. К тому же, там пока не стреляют. А тут слишком бурная жизнь...

— А по мне так в самый раз.

— Пойми, все это опасно. И вся эта фантасмагория мне порядком надоела. Твой приятель может в один прекрасный момент выкинуть такой фортель, что нам не поздоровится. Домой, только домой.

— А что мы узнали? Что будешь докладывать Галактиону?

— Пусть сами разбираются.

— В том-то и дело, что они сами не могут разобраться. У них вся надежда на нас.

— Что-то я раньше не замечал в тебе особой любви к властям.

— Да ее и сейчас нет. Но что-то грозит Земле. И я хочу разобраться. Кроме того, нам назначена встреча.

— Какая еще встреча? Мотаем отсюда и вся недолга.

— Нет, Мар. Возможно, что это встреча с ним. Отказаться будет очень некрасиво после такой выручки с его стороны. Позорно даже. Ты же сам говорил, что идешь по его следу, значит, надо идти до конца.

Я взглянул на часы. Прошло двое суток по нашему времени. Солнце стояло в зените.

— Вот так ты и потеряешь опять Галину Вонифатьевну.

— Если уйду отсюда, тогда, действительно, потеряю навечно.

Вообще-то, Пров был, конечно, прав. Мы так ничего и не узнали. А пять дней у нас в запасе еще было.

— Куда ехать? — спросил я.

— Туда же... только чуть дальше.

— Снова метку-маршрут получил?

— Угу... — буркнул Пров.

Мотоцикл тронулся с места, покатил по шоссе, потом по знакомым уже улицам. Я не особенно засматривался по сторонам. Пров, наверняка, что-то задумал. Я ему доверял. И если он ничего не сообщил мне, значит, так для меня лучше. А может, он и сам еще толком ничего не знал, предчувствовал только или догадывался. Словом, я полагался на Прова.

Город кончился и потянулась ровная каменистая степь, покрытая жухлой травой. Щербатая от многочисленных выбоин, вероятно, еще со времен всемирного потопа, серая, распластавшаяся под полуденным солнцем дорога была пустынна. Справа от нас тянулась длинная череда жмущихся друг к другу, приземистых, неприглядных лачуг работного люда, а далее, за их плоскими крышами, в полукилометре, вырисовывались стройные линии ультра-абстрактных зданий, к которым жители окраины наверняка не имели отношения. Вот и они потерялись из виду и остался ровный гул мотора, да линия горизонта, теряющаяся в голубоватой дымке.