Немцы в городе - Алексей Оутерицкий

Кто-то невидимый приподнял крюк с болтающейся на ней мясной связкой на полметра вверх, и человек махнул рукой уже плавно, с долей удовлетворенности.

– От так… от так, да… А ну, наддай еще чуток вперед, и майна…

Агрегат заскрежетал своими невидимыми рубящими лопастями, и из специального раструба с костяным хрустом бурно полезла плотная кровяная масса, которая, оторвавшись, с громким чавкающим звуком упала в исполинских габаритов жестяное корыто. Кто-то внутри воронки заверещал по-китайски так пронзительно, что голос его вырвался из мясорубного агрегата и перекрыл громкий хруст его проворачивающихся лопастей, а человек в фартуке опять зло заорал кому-то, находящемуся вверху:

– Матвеич! Подпишешь мне в качестве подлинного свидетеля офицьяльный акт! Это кто ж их так глушит, что они своими неорганизованными выкриками опять весь технологический цикл мне тута срывают! Это кто ж у них там в забойном цеху такой криворукий!..

Я тихо прикрыл дверь и поднял глаза, чтобы прочитать зеленую масляную надпись на жестяной дверной оболочке: «Колбасный цех № 1».

Не меньше десятка секунд я стоял неподвижно, перечитывая это еще и еще, а потом мой организм вдруг неодолимо скрючило и я, схватившись руками за живот, побежал, не глядя, по коридору в стремлении донести желудочное наполнение до улицы, где можно было отдышаться свежей атмосферой.

И уже выворачиваясь на крыльце наизнанку, не видя ничего вокруг из-за разноцветных, застивших мое зоркое зрение всполохов, пытался припомнить я, сколько за прошедшее лето сожрал вкуснейшей колбасы, выдаваемой мне на комбинатах в качестве десертного дополнения к революционному фельдфебельскому пайку…

– Вот ты где, – услышал я знакомый голос и кое-как разогнулся из своего вынужденного положения. – Бегать за тобой, что ли… – бубнил худой, лошадиного лицевого облика мастер, пока я пытался сконцентрировать зрение, чтобы прийти в необходимое для надлежащего восприятия окружающей обстановки чувство, – работник ты, конечно, справный, спору нет… вон, какой индивидуальный привес на каждую китайскую голову обеспечил за лето… не было еще ни у кого такого привеса, поэтому предстоит тебе, товарищ Константинов, выступить перед своими сослуживцами на митинге, поделиться передовым, можно сказать, опытом… а сейчас вот тебе пакет… держи, и дуй на железнодорожную станцию, принимать новую партию китайских товарищей из дружественной нам коммунистической страны для откорма оных в рамках международной пролетарской взаимопомощи.

– А потом… – прохрипел я, еще не придя в нормальное зрительное состояние и по этой причине определяя мастера только по голосу и запаху нечищеных зубов.

– А потом, откормив, отправим товарищей обратно, в ихний революционный Китай, – пояснил мастер, и я смог, наконец, разобрать его хмурой внешности лицо.

– А как же…

– Да держи, наконец! – недовольно прикрикнул он, и в мою руку ткнулось что-то плотное, бумажное на ощупь, что я определил как очередной предписывающий пакет. – Пойдешь с этим на железнодорожную станцию, к железнодорожному комиссару товарищу Петерсу, за очередной партией китайцев… Все, некогда мне с тобой более разговоры разговаривать…

И принудительно, в одностороннем порядке пожав мою вялую кисть, развернулся и с рабочей поспешностью потопал по направлению к своему цеху.

Я стоял, глядя на солнце, и удивлялся, что научился смотреть на него, не щурясь и не моргая, как существо китайской национальности, и пытался сообразить, что делать дальше. Какое-то смутное беспокойство не позволяло мне уйти с комбината просто так, не сделав что-то, какое-то дело, смысловой сути которого я все никак не мог окончательно осознать. А потом ноги сами собой понесли меня к пристройке в виде хлева, где разместились на гостеприимный постой мои нагулявшие бока китайцы.

– Вставай! – сказал я и потряс Джеминга за плечо.

– Сто случилось, Иван Лисыч? – сонно пробормотал он, с кряхтеньем вставая на ноги.

– Поднимай своих и двигайте за мной.

– Иван Лисыч! – заныл обленившийся китаец, глядя на меня умоляюще. – Вы же сказали, что это конечный пункт… Не можем мы больше ходить, устали мы гулять по степи, никаких китайских сил у нас на это не осталось…

– Подъем! – рявкнул я и, не оборачиваясь, двинулся к выходу. – Даю вам минуту, чтобы построиться во дворе, иначе поступлю с вами в соответствии с законом особого положения!

И пригревшиеся на душистом сене китайцы, хныкая, начали вставать.

– Куда? – закричал выскочивший на улицу вахтер и даже схватился за деревянную маузерную кобуру, но я неспешно дошел до него и только тогда со всей обстоятельностью сказал:

– Ты, мил человек, не шуми, а открой-ка нам лучше ворота. Уходим мы.

– Да как так уходим! Куда уходим? Нет такой на вас разнарядки, чтоб с комбината уходить!

С надлежащей солидностью снял я сидор, извлек из него секретный пакет, врученный мне мастером для предъявления оного железнодорожному комиссару товарищу Петерсу, и помахал им в воздухе.

– Вот тебе моя окончательная революционная разнарядка… И если не откроешь тотчас ворота, разберусь с твоей подлой контрреволюционной сущностью со всем своим фельдфебельским прилежанием!

– Нет такого закона, чтоб китайцев с комбината уводить… – жалобно проговорил попятившийся перед такой непреклонной решительностью вахтер, однако ворота распахнул, и я поторапливающими пинками выгнал китайцев за пределы комбината.

– Бегом марш! – скомандовал я, и басурманы неловко прибавили ходу, в то время как я уже думал, чем буду их питать, коли законный путь к дальневосточным комбинатам китайского питания мне отныне решительно отрезан…

Вот уже три недели я водил китайцев различными запутывающими путями, периодически меняя направление и давая команду «Ложись!» при появлении подозрительных людей и автотранспорта. Погоня с комбината была выслана, но случилось это с запозданием, по причине чего я успел увести своих китайцев на безопасное расстояние. Когда в тот день в пределах досягаемой видимости появился грузовик с серьезными, вооруженными баграми людьми в кузове, я приказал басурманам залечь, благодаря чему они своевременно укрылись в прилегающей к степи травяной растительности. Только зазевавшегося Широнг Мэя работные комбинатские люди сумели зрительно уличить среди невысокой растительности, вследствие чего он был зацеплен баграми за мягкие места и, издающий истошные вопли, втащен в грузовик…

Еду удавалось доставать в пунктах людских скоплений наподобие железнодорожных станций и прочих объектов завоеваний пролетарской революции. Я посылал китайцев клянчить на пропитание и проверять мусорные баки возле пунктов общественного питания, сам же грыз сухари с чаем в виде крутого кипятка и осторожно выведывал путь к китайской границе путем разговоров с внушающим надежность похмельным народом.

Три палки колбасы «Интернационал», которые мне удалось скопить за лето путем тщательной каждодневной экономии, я решительно выбросил и не позволил поднять набросившимся на нее стервятниками китайцам.

Те давно скинули вес и уже могли держать нужный стремительному походу темп, вследствие чего я решил вести их в давно запланированном умственно направлении. Теперь я сумел бы увести их от возможной пограничной погони и прочих степных неприятностей.

– Пора… – просто сказал я в один из обычных дней конвоируемым объектам, и, сделав крутой разворот, повел их в сторону заходящего солнца.

А через три дня я привел оголодавших китайцев на обширное пространство, которое им предстояло преодолеть уже без меня.

– Вот и все, Джеминг, – сказал я, сверившись с газетной картой. – Могу сказать тебе с прямой революционной открытостью, что здесь наши пути решительно расходятся.

– Почему, Ванлисыч! – вопросил басурман и я не сразу придумал, как бы ему объяснить.

– Понимаешь, Джеминг… – начал я и запнулся. – Понимаешь… – повторил я, и, прислонив трехлинейку к бедру, стал обстоятельно мастерить самокрутку. – Россия, она, можно сказать, страна обширная. Даже, можно сказать, мать всех народов она… А китайцам в ей места не найти, такой вот получается оксюморон.

Джеминг молчал.

– Вон, там он, ваш Гуанчжоу… – отведя глаза, сказал я и зло пыхнул козьей ногой, выпустив в сторону Китая густой в своей непроницаемости клуб дыма. – В той стороне пограничных кордонов нет, я у местного населения в точности дознался. Идите.

– Иван Лисыч, – тихо сказал Джеминг, но я отвернулся.

– Идите, говорю… – повторил я в сторону и решительно схватился за трехлинейку. – Китайскую вашу мать! На родину… бегом… марш!

И китайцы, переглянувшись, неловко потрусили в сторону багрового горизонта. Джеминг побежал последним. В какой-то момент он приостановился, повернулся ко мне, намереваясь что-то сказать, но я опередил его злым, во всю глотку, криком: