Горгулья - Эндрю Дэвидсон

Брандейс отпрянул и, сузив глаза, принялся разглядывать мое лицо, выискивая в памяти воспоминания из монастыря. Потом взял себя в руки и объявил остальным, что встретится с ними позже, намекнув, что будет целый день блудить. Даже Конрад кивнул с одобрением и добавил, обращаясь ко мне:

— Может, когда закончишь с ним, придешь и к нам?

В животе у меня все сжалось от этого приглашения, но я со смехом ответила «может быть» и увлекла Брандейса в сторону. Тебе было бы слишком опасно говорить с ним на улице, и я повела его к нам домой, зная, что ты уже ждешь там. Увидев тебя живым, Брандейс едва поверил глазам.

— Я думал… я был уверен… однажды возвращался в Энгельталь, но мне ничего не сказали…

Я подала наш лучший эль и стала готовить ужин. Мне хотелось произвести хорошее впечатление — показать, как я о тебе забочусь. Ты рассказывал обо всем, что случилось с нами за эти годы, а твоему другу даже не верилось, какую жизнь ты теперь себе создал.

В свою очередь Брандейс рассказал о переменах в кондотте. В худшую сторону. Хервальд был смертельно ранен в битве, и Конрад лично опустил меч на горло старика. Это не было актом милосердия — так Конрад подтвердил свои притязания. Он бросил вызов всем несогласным, но никто не выступил вперед и не оспорил его новый статус командира.

Конрад завел обычай принимать лишь самых кровожадных новобранцев. Однако плохи были не их боевые повадки, а то, что новые солдаты оказывались глупыми и бесчестными. Убивали они действительно больше, но и их самих убивали чаще. Нападали они страстно, но беспорядочно, без заранее разработанного плана, и Конрад подстрекал их, как свору свирепых собак. Пусть умирают! По всей стране предостаточно юношей, желающих доказать, что они мужчины. Конрад не тратил время на то, чтобы сохранять возобновляемый ресурс. Вдобавок он по собственному опыту знал: воинам, остающимся в строю долгие годы, в конце концов захочется власти.

Несмотря на подобные методы, результатов Конрад добился неоспоримых. Кондотта прославилась особой беспощадностью и способностью одолевать намного более превосходящего по силам противника, исключительно за счет собственной жестокости. Воодушевленный такими успехами, Конрад даже передумал предлагать свое войско в наем. С чего, спрашивал он себя, земли должны принадлежать знати, хотя защищает эти земли кондотта? Денег уже было недостаточно. Конраду хотелось большей власти. Он готовился к тому, чтобы захватывать земли для себя самого.

С каждым годом под началом Конрада Брандейсу все сильнее хотелось покинуть кондотту, но вероятность побега сделалась еще более призрачной. По-прежнему действовало правило: пришедший в отряд останется на службе навсегда, — однако теперь добавилось еще кое-что. Конрад не забыл, как Брандейс пошел ему наперекор, когда тебя ранили в битве, и с тех пор всегда выискивал предлог потребовать расплаты. Если бы Брандейс решился бежать, Конрад послал бы в погоню самых хитрых и свирепых преследователей — тех, чья решительность могла бы сравниться только с их же собственной злобой.

Несмотря на презренные повадки, Конрад не был глупцом. Он понимал, что не получится прижать Брандейса, пока тот сам не даст маху, ведь до сих пор еще немало солдат из тех, что постарше, уважали Брандейса как воина и как человека. Так что по большей части Брандейса оставляли в покое. Но невысказанная угроза висела над ним постоянно.

Мне было непривычно наблюдать тебя в компании старого друга, того, с кем ты так часто видел смерть лицом к лицу, на поле боя. Брандейс разделил с тобой часть жизни, которая всегда была мне непонятна. Вы оба были до странности близки друг другу, со странным сходством пытались изобразить суровых мужей, но никак не могли унять нежность в голосе. Я чувствовала: ты скучал по старым временам — не по войне, а по товариществу. Забавно, что остается в памяти… но с той ночи я по-прежнему ярко помню один миг. За ужином Брандейс едва уловимо шевельнул рукой, но ты тут же понял и передал ему воду. Должно быть, это действие вы повторили тысячу раз у костра, и за годы, проведенные врозь, ничего не забылось. Хотя вы даже сами этого не замечали…

Ближе к вечеру повисла тяжкая тишина. Вы двое пристально смотрели друг на друга, может, целую минуту, потом Брандейс вслух высказал общую мысль:

— Я не могу больше жить, как живу.

— Я помогу всем, чем сумею, — ответил ты.

Но в ту ночь побег был невозможен. Если бы Брандейс исчез, наемники догадались бы разыскать «проститутку», с которой его видели в последний раз. Было решено, что он вернется в кондотту и прикинется, будто порезвился со мной на славу. Отряду предстояло провести еще несколько дней в городе, перед тем как отправиться на новое задание. И лишь потом, через месяц, когда об отдыхе в Майнце останутся смутные воспоминания, Брандейс совершит побег.

Если все получится, лучшего и желать нельзя. Родственников в Майнце у Брандейса не было, никто не смог бы догадаться, что его хоть что-то связывает с этим городом. Кто станет вспоминать о прошломесячном полуденном сексе? План наш оформился.

Вы двое задержались на пороге, этак по-мужски выпятив грудь. Он хлопнул тебя по плечу, ты потрепал его по руке. Я обняла его и обещала молиться за его безопасность. Брандейс согласился — дескать, это будет кстати — и еще раз поздравил меня с беременностью.

Он взял меня за руку, я почувствовала шрамы на ладонях и лишь тогда вспомнила, как он обжегся, вытаскивая из твоей груди пылающую стрелу. Брандейс ушел в ночь, а я все более отчетливо ощущала, сколь многим мы обязаны этому человеку.

Потянулся следующий месяц. Мы заговаривали о Брандейсе, но всегда очень коротко — почти так же, как раньше, когда избегали упоминать, что хотим ребенка, словно опасались сглазить. Пять недель.

— Ты думаешь?.. — спросила я.

— Он появится тогда, когда появится, — отозвался ты.

Шесть недель, Брандейса нет. Я невольно волновалась, а по утрам меня тошнило из-за беременности.

— Он появится тогда, когда появится, — повторял ты.

Меня кидало из крайности в крайность: то я беспокоилась, что Брандейс не вырвется, то страшилась, что вырвется, явится к нам и навлечет на нас беду.

«Все будет хорошо», — повторял ты.

Я отчаянно старалась верить.

Семь недель. Я была дома, работала над рукописью у окна. По улице проковыляло нечто, наглухо закутанное в плащ с капюшоном. Фигура то и дело озиралась по сторонам. Я узнала прихрамывающую походку и сразу догадалась, что это Брандейс, хоть он и скрыл лицо. Плащ его припорошило утренним снегом, погода предрасполагала к плотной, все скрывающей одежде. Ничего подозрительного — обычный прохожий в попытке согреться, никто бы даже не взглянул на него. Дождавшись, когда улица опустеет, я впустила гостя в дом.

Жадно глотая горячий суп, он рассказал, что был в пути восемь дней, петлял и кружил, избегая городов. Еды он не покупал, а убивал мелких животных, чтобы ни один торговец не запомнил путника. Он был уверен, что никто его не преследовал. Но мы все равно не стали извещать тебя днем, а дождались, когда ты вернешься со стройки в привычное время. Важно было сохранить видимость, что все как обычно.

Вы ожидали, что опаснее всего будет в первые дни. Увидев исчезновение Брандейса, Конрад отправил бы на поиски свой лучший отряд. Вы двое то и дело поглядывали в окно, оружие держали всегда под рукой. Брандейс принес два арбалета — свой и тот, что украл для тебя.

Спали вы по очереди, и Брандейс не решался даже распаковать свой мешок. Ты и себе сложил вещи, и мне приказал сделать то же самое. Все это, конечно, очень нервировало, я сама не думала, что стану так расстраиваться. Я беспрестанно боялась — ведь я теперь отвечала не только за себя, но и за нашего нерожденного ребенка. Я не могла взять в толк, как это возможно выследить Брандейса на просторах целой страны. Однажды я высказала сомнения вслух. Вы с Брандейсом только переглянулись. Но ваше молчание многое объяснило.

Впрочем, ничего не случалось. Шли недели, однако никто никого не искал. Вы оба стали спать по ночам — правда, сначала обязательно натягивали колокольчики над дверью.

Наконец ты решил, что теперь Брандейсу не опасно выглянуть на улицу. Разумеется, в капюшоне.

Никто не бросался на вас из тени, никто не таился за углом… И вот со следующей недели Брандейс начал сопровождать тебя на стройку. Твоей рекомендации было довольно, чтобы найти ему какое-то несложное дело. Он усердно трудился, делил с тобой обед и вел себя очень тихо и скромно.

Никто не задавал лишних вопросов; для твоих товарищей Брандейс был простым разнорабочим без особых умений.

Довольно скоро мы решили, что ему нужна отдельная комната, потому что я просыпалась по ночам от судорог в ногах. Немножко уединения никому не помешает.

У нас было столько друзей, что жилье нашлось быстро и буквально за несколько улиц от еврейского квартала. Я настояла, что внесу залог из своих денег, а потом уж наконец-то можно было по-настоящему отпраздновать. Не то чтоб оба вы поверили до конца в успешность побега, но готовы были признать, что он казался успешным. Мы устроили пир на славу, и ты так радовался — наконец-то выплатил свой долг перед другом.