Первый шпион Америки - Романов Владислав Иванович

Сидя в Бутырках, Паша мучился одним вопросом: зачем Синицыну с Лесневским это понадобилось? С Ефимом Львовичем они оба познали окопных вшей, а фронтовое братство не предают, значит, должна была быть серьезная причина, но какая? Перебирая в памяти все дела, так или иначе связывавшие его и Синицына, Брауде вдруг вспомнил один разговор с подполковником, когда он пересказал ему, что гарсонишка из «Трамбле» припомнил о встрече Каламатиано с каким-то военным: за сорок, с мощным командирским голосом, густыми усами, грубоватым, сидевшим за столиком даже в шинели. И Ефим Львович вдруг изменился в лице, сначала побледнел, а потом даже розовые пятна выступили на его щеках, и он спросил: зачем ему это надо? И перевел разговор на Рейли. И ведь они отправились домой к Брауде, чтобы Синицын рассказал ему о Рейли. И ведь портрет, который набросал гарсонишка, очень схож с Синицыным! Подполковник из-за своей спины часто и в Военконтроле сидит в шинели. Значит, тогда в «Трамбле» с Каламатиано был он. И последнее время Брауде следил за этим греком, доставляя ему немало хлопот. Вот его и убрали! Но неужели Синицын с Лесневским работают на американцев? Или же была другая причина, о которой он просто не догадывается? И прежде чем его снова схватят, он должен все это выяснить и вернуть должок. Иначе он себя уважать перестанет.

Несколько дней Брауде отлеживался у своей подруги в Хамовниках. Отец Лизы, майор Лебедев, погиб в январе 17-го, и Брауде перед смертью друга дал ему слово, что не бросит дочь и женится на ней, потому что Лиза ему нравилась. Но когда Паша вернулся, рассказал о смерти отца и предложил руку и сердце, Лиза вдруг сказала, что готова приютить его у себя и даже пожить с ним некоторое время, но она считает брак буржуазным пережитком и этот институт они упразднят.

— Кто «они»? — не понял Брауде.

— Не они, а мы, я, Александра Лебедева, член партии социалистов-революционеров.

Так Паша узнал, что Лиза еще с 13-го года, то есть с гимназических лет, ведет подпольную революционную работу, является членом совета замоскворецкой группы левых эсеров. Благодаря Лизе, давшей положительную характеристику Павлу, его и взяли в Военконтроль, поскольку после революции Лиза одно время работала секретарем Троцкого, но позже перешла в Наркомпрос к Луначарскому и стала заниматься монументальной пропагандой.

Поэтому, сбежав от охраны, Брауде заявился к Лизе, но она была в ту ночь не одна и отвела Брауде к двум художницам в мастерскую, попросив приютить его на ночь. Художницам Маше и Глаше было по девятнадцать. Маша Гликман была родом из Москвы, а Глаша Кострова приехала из Вологды, но они подружились и теперь не расставались ни днем ни ночью. Даже спали вместе, правда дурные намеки тут же пресекали, объявив себя сестрами. Появление Брауде жаркой июльской ночью взбудоражило их настолько, что они до утра не смогли заснуть, проговорив, проспорив с Пашей о революции и искусстве.

Так он и остался у них в мастерской, хотя Лиза и звала его к себе, но он не пошел: не хотел ее подводить. Люди Тракмана могли нагрянуть к ней, и ей могло не поздоровиться за такое укрывательство. Паша отрастил усы и бороду, которая немного изменила его внешность, навсегда распрощался с военной формой, а старый приятель достал ему новые документы, по которым он теперь именовался Семеном Эпштейном, безобидным часовщиком, и можно было бы пробираться на юг, к Деникину: с Советской властью его счеты закончены, но происшедшая с ним история не давала ему покоя. Поэтому перед отъездом он решил окончательно прояснить, что же произошло в конце концов и почему Синицын с Лсснсвским столь подло с ним поступили. Они оба уже наверняка знали о его побеге, тягаться с ними в его положении было нелегко, но и забыть, простить такую подлость Брауде не мог.

Дзержинский вошел в здание ВЧК, и дежурный у входа по привычке вытянулся во фрунт и отдал честь, завидев его, хотя неукротимый Феликс уже не являлся всесильным председателем чрезвычайки. После убийства немецкого посла графа Мирбаха Яковом Блюмкиным, каковой являлся начальником отделения ВЧК по международному контршпионажу, Феликс Эдмундович посчитал себя не вправе руководить Комиссией и написал заявление о снятии его с этой должности. А председатель Совета Народных комиссаров Владимир Ленин подписал его без всяких комментариев, но первому чекисту захотелось объясниться с вождем напрямую.

— Я проиграл, Владимир Ильич! Они провели меня как мальчишку! Подсунули мне наживку, выдумав целую организацию «Союз союзников», а я ее проглотил. И пока мы с Лацисом гонялись за ней, упустили то, что творилось под носом!

Месяца за полтора до роковых выстрелов в немецком посольстве Дзержинскому те же немцы сообщили о некой подпольной организации «Союз союзников», которая ставила своей целью убийство немецкого посла. В руки председателя ВЧК попались адреса, явки, воззвания, шифр, его даже свели с одним из участников этой организации, и Феликс, естественно, начал ею заниматься. Было арестовано около десятка ее «членов», но в результате выяснилось, что все это фикция, игра, — теперь-то, после шестого июля, Дзержинский понял, для чего она была затеяна: чтобы отвлечь его внимание от левых эсеров, Блюмкина, которые спокойно готовились к теракту. Председатель ВЧК даже знал, чьих искусных рук эта игра: Лаверня, Всртемона и Лорана. Последний, капитан Пьер Лоран, по сути-то все и разыграл, чтобы больно щелкнуть по носу Дзержинского и сбить с него спесь: ты возомнил себя всевидящим и всесильным Инквизитором, так получай!

Именно это и пытался объяснить Феликс Эдмундович Ленину. Но Ильич не выдержал и оборвал Дзержинского. Он вообще не любил бестолковых, бессвязных речей, да и подписал заявление Дзержинского совсем подругой причине.

— Один разведчик сегодня проигрывает, а завтра берет реванш с лихвой, дорогой Феликс! Суть не в том, что вы кому-то там проиграли, хотя проигрыш довольно болезненный. Уж лучше бы деньгами. Но извини меня, Феликс, — Ильич неожиданно перешел на «ты», — когда начальника карательной службы арестовывают его же подчиненные, это уже не начальник, а черт-те что!

6 июля, в день убийства Мирбаха, Дзержинский сам поехал в отряд ВЧК, в котором скрылся убийца, левый эсер и чекист Яков Блюмкин, и потребовал его выдачи, но Феликса Эдмундовича разоружили и арестовали. Сделал это замкомотряда Протопопов. Отряд был сплошь проэсеровский, хотя формально числился за ВЧК. Дзержинский понимал, что, не дожидаясь, пока гром грянет, надо было менять командиров, производить чистку отряда и переводить его на большевистские рельсы, но, как всегда, руки не доходили.

— В том, что один из сотрудников Комиссии совершил предательство, твоей вины нет, — Ильич уже мерил шагами кабинет. — Каменев с Зиновьевым, если помнишь, в семнадцатом за две недели до восстания напечатали статейку в меньшевистской газетке и указали его точные сроки. Они были членами ЦК, и, следуя твоей логике, я должен был тоже снять с себя полномочия вождя партии. Но я этого не сделал, не собирался этого делать и не буду, если сегодня кто-то из наших соратников переметнется в стан врагов! На здоровье, которого мы ему не дадим! Проглядеть одного врага — печальная, но не великая ошибка. А вот проглядеть целый вооруженный отряд, который повернул свои штыки против революции, который тебя же, его командира, сажает в кутузку, — это, батенька мой, никуда не годится! За такое надо сечь розгами, и притом нещадно!

И Ленин выразительно развел руками — мол, тут и он ничего поделать не может.

— Что потопали, то и полопали, Феликс Эдмундович, хотя мне искренне жаль лишаться в этот сложный период такого соратника!

Когда-то они могли разговаривать на любые темы, и Феликс мечтал о свободной и независимой Польше. Они говорили часами, Ленин, правда, все время возражал ему, заявляя, что полякам пока рано говорить о независимости и они сю не смогут для своей выгоды воспользоваться.

— Империя нужна, только в другой форме. Когда все униженные категории граждан будут иметь лучшие права, а буржуазия никаких! — восклицал Ленин.