Следствие по магии 2 - Анастасия Евдокимова

Задаешься вопросом: 'Ну а вот, если дожмут они в этот раз свой подлый бред, продавят жесткое решение на международном уровне. Мы тогда-то что?'.

Отвечают разные паблики: 'О, ну вот уж тогда-то мы всем покажем, что не надо будить медведя. Мало не покажется'.

Ок. Верю. Но…

А вот нельзя как-то уже сейчас хотя бы чуток вот того самого 'тогда' начать демонстрировать? Если у нас есть эффективные жесткие ответы на случай затягивания пенькового галстука международному сообществу, может быть, их стоит уже чуть активнее демонстрировать? Ну на крайний случай ударить разок по центру принятия решений. Вроде у нас есть в наличии ракеты на такие дистанции.

Уже голова забита этой политикой. Хоть ничего не включай, живи в вакууме и все равно — ты будешь знать самые основные политические веянья.

Как-то читала статистику, что люди ощущают себя счастливее в выходные, и самый счастливый день — это суббота. Сколько бы любимой не была работа, все равно суббота — это твой день, в который ты делаешь что хочешь. Сидя на полу с чашкой чая, я с ужасом поняла, что не хочу от выходного ничего — уже даже выспалась.

А потом, делать решительно нечего. Тратить выходной на сидение дома, али повторное пребывание в клубе, не по мне, слишком я деятельная натура. Часто, за пустой суетой этого не понимаешь. Наглядней всего это когда закрыл дело, злодей наказан, и ты чувствуешь, что твой день прошел не напрасно, а сейчас скучно и тоскливо. Как будто ты никому не нужен. Что-то хотелось сделать полезного.

— Дим, привет! Ты сегодня работаешь?

— Зайка, рад тебя слышать! Конечно, а то ты не знаешь?

— Если я заеду?

— Зачем?

Дима по-простому или Дмитрий Константинович Святой, военный врач-хирург и кажется действительно святой хранитель многих и многих.

— Может нужно с кем посидеть? Навестить? Просто как-то помочь? Поддержать? — врач молчал, — Я просто не знаю, как высказаться.

— Да я понял тебя. Ну приезжай, есть у меня пару палат. Ты выдержишь?

— Ну, Дим, я следователь как-никак!

— А никак! Подменишь мне нянечку на пару часов, отпрашивалась.

— Договорились!

По летнему времени, пробок в субботу не было. Долетела с ветерком. Даже места были близко ко входу.

По старой, еще кажется дореволюционной традиции, больница представляла из себя комплекс зданий, с огромным парком и тремя-пятью новенькими корпусами. Часть старых корпусов завесили строительными лесами, от которых в жарком воздухе повис запах краски напополам с хлоркой. Любое из этих зданий, новое, старое, строящееся имеет запах лекарств. В цемент их что ли добавляют?

Рядом раскинулся огромный парк, с вековыми дубами, старыми каменными дорожками, скамейками и маленькими фонтанами. Монументальная больница.

Знакомый встретил меня на проходной, приобнял. Поручкался с охраной, представившимся другом, и увел меня по дорожкам, подальше от краски и асфальта в дубраву. Жара стояла под тридцать, но тут было прохладно. По этой же причине здесь сидели больные. На скамейках, траве, бортике фонтана.

— Зайка, смотри. Посидишь с ними, как таковой присмотр им не требуется. Но чтоб глупостей не творили, за сигаретами не бегали. Потом у них процедуры, часа через два. Загонишь их в палату.

— Поняла. Сделаю. Загоню.

Дима поплутал и вышел к одной из таких групп. Забинтованные, в колясках, с костылями. Они грелись на солнышке, брызгались из фонтана, шутили. Солдаты. Они как могли подтянулись, при виде врача. Еще подходя Дима гаркнул:

— Здравствуйте, товарищи, бойцы!

— Зда — желаем, тов. доктор!

Пять молодых парней сидели около фонтанчика, шестой, самый молодой из них сидел в коляске, холодно и равнодушно кивнул.

— Это Зоя. Она пока за вами присмотрит, Зина поехала ребенка забрать.

— Здравствуй красавица!

Один из солдат, перебинтованный по хлеще египетской мумии, озорно подмигнул. Анубис бы точно оценил.

— И вам не хворать.

Ответом мне был дружный гогот.

— Зоя, они самостоятельные и на их подколки не реагируй.

— Есть, не реагируй.

Врач ретировался.

Ребята, несмотря на ранения, были веселые, спокойные, основательные. Много шутили и с удовольствием делились своими планами да мечтами. Многие хотели поправиться и вернуться на фронт.

— А ты что молчишь?

Разговоры все прекратились, старший из палаты взглядом извинился за бойца. Остальные чувствовали себя неловко, за поведение товарища.

— Не нужно, он только вернулся, ногу потерял.

— Это же не приговор.

— Он считает иначе. Считает, что калека. Молодой дурак. Что уж там. Но поверь, время лечит.

Мальчик потерял опору. В прямом и переносном смысле слова. Ему ампутировали ногу ниже колена. Он иногда прикасался к ней, не верящим движением, потом отдергивал руку и отворачивался.

Он иногда кивал в такт вопросу, если к нему обращались товарищи. Холодно, отстраненно, похоронив себя.

Во многом я бы согласилась с Сергеем, тем самым старшим в их палате. Но не сейчас, парень, которого представили Михом не выдержит, если не поддержать, сломается. Не все могут выдержать груз этого ужаса. Груз не смерти, ограничений. Не полноценности.

Это мнение молодых. Они не верят в смерть, только в жизнь, а еще хуже — инвалидность. Для любого это страшно, для молодости это порой просто смертельно.

— А у кого-то есть гитара?

— Умеешь петь, красавица?

— А сейчас и посмотрим!

[1] Ляпис Трубецкой «Я верю в Иисуса Христа»

Глава 23

Гитара нашлась практически сразу, кто-то из солдат перебирал струны недалеко от нашего фонтанчика, буквально через дорожку. Бойцы оказались не жадными, поделились, под шуточки, доковыляли к нам в компанию, посидеть, послушать. Замотанные в бинты в пижамах и спортивках озорно скалились, предвкушая маленькое представление.

Классическая гитара теплого желтого цвета, во многих местах наблюдался ремонт. В углу притаился автограф, его постарались покрыть лаком, но не слишком удачно. Этакая боевая подруга мирных минут.

— Красавица!

— А то! Она со мной всегда, на передовой была. Она еще моего деда помнит, вместе с ним Берлин видела.

— Ей место в музее.

— Э-э, нет. Гитара без музыки умирает, так дед говорит. Это его автограф, такой же как он оставил на Рейхстаге. Она меня уберегла.

Хозяин ласково провел рукой по грифу здоровой рукой. Действительно было входное разорванное отверстие с обеих сторон. Уже аккуратно заделанное, краска выдавала недавний ремонт.

— Как же ты ее сохранил?

— Это она меня. Видишь неровность?

— Да.

— Осколок, отклонился и задел руку. А метил в сердце. Ребята вытащили нас обоих. А потом волонтеры переправили ее ко мне.

Он говорил настолько легко. О ранении, о смерти, о гитаре… Как о привычном. Без надрыва и страдания. Это его работа.

— «Как здорово, что все мы