Кожа для барабана, или Севильское причастие - Артуро Перес-Реверте

Тени и женские лица. Холодная вода, хлещущая по лицу и по плечам, привела Куарта в норму. Чтобы вода не попадала на раненую руку, он оперся ею о кафельные плитки стены и постоял так, чувствуя, как вся кожа покрывается мурашками. Потом выключил душ; вода стекала с его тела, оставляя на плитках пола мокрый след. Куарт слегка вытерся махровым полотенцем и бросился на постель, лицом вверх. Женские лица и тени. На простыне под ним очертился влажный отпечаток его тела. Он положил раненую руку на низ живота и ощутил, как его, плоть твердеет от мыслей и воспоминаний. Мысленным взором он различал вдали силуэт человека, бредущего в сумерках по холодной, голой пустыне. Одинокого храмовника под небом без Бога. Он закрыл глаза и попытался молиться, бросая вызов пустоте, кроющейся в каждом слове. Он ощущал бесконечное одиночество. Спокойную, безнадежную печаль.

X. In ictu Oculi

Смотрите на дом сей.

Дух Святой воздвиг его.

Чудесные преграды охраняют его.

Было позднее утро, когда Куарт вошел в церковь Пресвятой Богородицы, слезами орошенной, успев уже посетить Архиепископский дворец и встретиться со старшим следователем Навахо. Церковь была безлюдна; единственным признаком жизни была лампадка, теплившаяся перед алтарем. Сев на одну из скамей, Куарт долго смотрел на леса, покрывавшие все стены, на почерневший потолок, на позолоченные барельефы алтарных украшений. Вышедший из ризницы Оскар Лобато, казалось, нисколько не удивился, обнаружив его в храме. Он просто подошел и остановился перед Куартом, вопросительно глядя на него. На викарии была серая рубашка священнослужителя, джинсы и кроссовки, а сам он выглядел постаревшим со дня их последней встречи. Его светлые волосы были растрепаны, глаза за стеклами очков запали, как от переутомления, кожа лоснилась. Должно быть, в последнее время ему приходилось мало спать.

— «Вечерня» снова пошел в атаку, — сказал Куарт молодому священнику и показал копию послания, полученного по факсу из Рима, куда оно прибыло около часа ночи: в то самое время, когда Куарт общался с Онорато Бонафе в вестибюле отеля «Донья Мария». Но агент ИВД не стал посвящать отца Оскара в эти подробности; не сказал он также, что, как и в предыдущем случае, команде отца Арреги удалось заманить хакера в параллельный архив, где он и оставил очередное послание, полагая, что оставляет его в личном компьютере Его Святейшества. Отец Гарофи сумел отследить его сигнал, который вывел иезуитов на телефонную линию универмага «Корте Инглес», расположенного в самом центре Севильи, но тут пират сделал хитроумную электронную петлю и скрылся.

Храм Божий есть поле Божие и созидание Божие. Если кто разорит храм Божий, того покарает Бог. Ибо храм Божий свят.

— Первое послание к Коринфянам, — сказал отец Оскар, возвращая бумагу Куарту.

— Вам известно что-нибудь об этом?

Викарий с подавленным видом посмотрел на него, собрался было что-то сказать, но только отрицательно покачал головой и уселся рядом с Куартом.

— Вы по-прежнему стреляете наугад, — произнес он наконец. Помолчал и, скривив уголок рта, добавил: — А говорили, что вы хороший.

Куарт спрятал листок в карман.

— Когда вы уезжаете?

— Завтра вечером.

— По-моему, место, куда вас назначили, паршивое.

— Даже хуже. — Отец Оскар грустно усмехнулся. — Там дожди бывают только раз в году, и то всего на сутки-двое. Все равно что меня сослали бы в пустыню Гоби.

Он искоса взглянул на собеседника, как бы говоря: думаю, без вас тут не обошлось. Куарт поднял руку с раскрытой ладонью.

— Я не имею к этому никакого отношения, — мягко сказал он.

— Я знаю. — Оскар Лобато пригладил рукой волосы и некоторое время молчал, глядя на огонек лампады. — Это лично Монсеньор Акилино Корво сводит со мной счеты. Он считает, что я предал его. — Зло хохотнув, он повернулся к Куарту. — Знаете, я ведь пользовался доверием, мне светила карьера. Потому он и приставил меня к дону Приамо. А я взял же и перешел на сторону противника.

— Государственная измена, — подсказал Куарт.

— Вот-вот. Некоторых вещей церковная иерархия не прощает никогда.

Куарт кивнул. Что-что, а уж это он мог подтвердить со всей ответственностью.

— Почему вы так поступили?.. Ведь вам лучше, чем кому бы то ни было, было известно, что эта битва закончится поражением.

Викарий некоторое время рассматривал носки своих кроссовок.

— Думаю, я уже ответил на этот вопрос — во время нашей последней беседы. — Очки у него постоянно съезжали на кончик носа, и это придавало ему особенно безобидный и беззащитный вид. — Рано или поздно дону Приамо придется покинуть приход, и наступит время менял… Церковь будет разорена, и станут бросать жребий на одеждах его. — Он снова усмехнулся с непонятным выражением, глядя прямо перед собой. — Но для меня не является аксиомой, что битва закончится поражением. — Он глубоко вздохнул — совсем тихонько, спрашивая себя, стоит ли говорить с Куартом обо всем этом. Потом поднял глаза на алтарь, потом выше, на свод, и остался сидеть так, неподвижно. Он казался смертельно уставшим. — Всего лишь пару месяцев назад я был блестящим молодым священником, — заговорил он наконец через некоторое время. — Достаточно было держаться поближе к архиепископу и не давать воли языку… Но здесь я нашел свое достоинство — как человек и как священнослужитель. — Он обошел взглядом стены, покрытые лесами, как будто там крылись причины, заставляющие его произносить эти слова. — Парадоксально, правда?.. Я имею в виду — парадоксально, что меня научил этому старый приходский священник из Арагона, весьма малопривлекательный как своей внешностью, так и своими манерами, упрямый как мул, цепляющийся за латынь и занимающийся астрономией. — Он откинулся на спинку скамьи, скрестил руки на груди и снова повернулся лицом к Куарту. — Чего только на свете не бывает… Раньше я счел бы мое нынешнее назначение трагедией. Сегодня я смотрю на него другими глазами. Бог везде, в любом уголке, ибо он всегда с нами. И Иисус Христос голодал сорок дней, находясь в пустыне. Монсеньор Корво не в курсе, но я именно теперь начал по-настоящему чувствовать, что я священник, что у меня есть ради чего бороться и не сгибаться. Эта ссылка только придает мне сил и готовности продолжать бой. — Он опять усмехнулся — грустно, безнадежно. — Они только укрепили мою веру.

— Это вы — «Вечерня»?

Отец Оскар снял очки и стал протирать их рубашкой. Его близорукие глаза устало взглянули на Куарта.

— Вам только это важно, верно?.. Вам нет никакого дела до церкви, до отца Ферро, до меня. — Он презрительно поцокал языком. — У вас есть задание, и вы его выполняете. — Он продолжал медленно протирать стекла, а мысли его, судя по всему, витали где-то далеко. — Кто такой «Вечерня», — так же медленно заговорил он спустя пару минут, — это, в общем-то, не важно. Это предупреждение. Обращение к тому благородному, что еще осталось в нашем с вами деле… — Он надел очки. — Напоминание о том, что еще существует честность и порядочность.

Куарт неприязненно усмехнулся:

— Сколько вам лет? Двадцать шесть?.. Ну, с возрастом у вас это пройдет.

Губы отца Оскара презрительно изогнулись.

— Этому цинизму вас научили в Риме или вы с ним родились? — Он покачал головой. — Не будьте глупцом. Отец Ферро — честный человек.

Куарт едва сдержал саркастический смешок. Всего час назад он был в Архиепископском дворце, в архиве, где хранилось полное личное дело дона Приамо Ферро. Дело, наиболее выдающиеся подробности которого, одну за другой, ему подтвердил лично Монсеньор Корво в краткой беседе, проходившей в Галерее прелатов, под портретами Их Преосвященств Гаспара Борхи (1645) и Агустина Спинолы (1640). Десять лет назад отцу Ферро пришлось держать ответ перед церковными властями Уэскской епархии за никем не дозволенную продажу церковного имущества. Уже ближе к концу его службы в приходе Сильяс де Ансо, в Пиренеях, из его церкви пропали картина, написанная на доске, и распятие. Последнее не имело особой ценности, но доски, датировавшейся первой четвертью XV века и приписываемой кисти Маэстро из Ретаскона, хватился сам местный епископ. Приход был бедный, глухой, да к тому же подобные инциденты происходили часто в те времена, когда приходские священники могли практически неограниченно распоряжаться вверенным им церковным имуществом. Так что отец Ферро отделался довольно легко — всего только порицанием со стороны начальства.

Эта информация полностью совпадала с полученной от Онорато Бонафе, и интуиция подсказывала Куарту, что архиепископ Корво, прежде весьма мало склонный к откровенности, совсем не против того, чтобы этот темный момент из прошлого отца Ферро стал достоянием общественности. Куарт даже подумал: интересно, а не носит ли достоверный источник, которым пользуется Бонафе, епископского перстня и сутаны, с пурпурной каймой? Однако, как бы то ни было, история, происшедшая в приходе Сильяс де Ансо, имела место, в чем Куарт вполне и окончательно убедился после того, как старший следователь Навахо пообщался по телефону со своим мадридским коллегой, главным инспектором Фейхоо, начальником группы по расследованию преступлений, связанных с предметами искусства. Картина религиозного содержания, кисти Маэстро из Ретаскона, полностью идентичная той, что пропала в приходе Сильяс де Ансо, была путем законно оформленной сделки приобретена мадридским филиалом фирмы «Клэймор», а впоследствии продана с аукциона за весьма высокую цену. Подпись директора мадридского филиала, известного коммерсанта Франсиско Монтегрифо, удостоверяла выплату определенной суммы священнику дону Приамо Ферро Ордасу. Суммы, в общем-то, смехотворной — в шесть раз меньше по сравнению с той, что была выручена за картину на аукционе. Но уж это, как подчеркнул Монтегрифо в разговоре с главным инспектором Фейхоо, а главный инспектор Фейхоо — в телефонном разговоре со старшим следователем Навахо, вопрос спроса и предложения.