Война за океан - Николай Задорнов

В штатском платье, легкий, сытый, оживленный, радующийся встрече, Муравьев явился к Хиллю. Вообще Николай Николаевич чувствовал себя в Лондоне как рыба в воде.

У Хилля особняк с застекленными террасами. В комнатах масса мелких китайских безделушек и больших деревянных резных фигур. Множество цветов и в саду, и в горшках. Некоторым цветам Муравьев и названия не знал. Это какие-то редкие экземпляры, вывезенные из экзотических стран.

Муравьев пожаловался, что покидает пост губернатора Восточной Сибири, что очень огорчен ходом дел, ничего не удается осуществить. «Не посрамлю графа Льва Алексеевича Перовского — моего наставника и учителя. С декабристами я революционер, а со шпионами и сам…» — думал Муравьев, глядя, как Хилль, кажется, принимает все его жалобы и очень осторожные намеки на недовольство русским правительством за чистую монету.

Желая расположить к себе Хилля, Муравьев, как бы в припадке дружеской откровенности, выболтал ему один-другой незначащие секреты о Сибири.

Но Хилль сам собаку съел на таких делах. Однако, когда Муравьев сказал, что дело с Камчаткой не движется ни на йоту, что все планы по этой части остались пустыми декларациями, выражение надменности и самодовольства прорвалось на сытом и светлом лице Хилля. Он словно хотел сказать: «О вы, русские! Зачем вам досталась такая большая и прекрасная страна!»

«Смотри, смотри, — думал Муравьев, — цыплят по осени считают!»

Хилль не очень доверял Муравьеву. Он слыхал, да и сам убедился, что это хитрый человек, и держал с ним ухо востро. Да Муравьев и не надеялся выведать у него какие-нибудь секреты. Он лишь старался уловить общий дух времени, взгляды англичан, знающих проблемы Восточной Сибири. У Муравьева были свои понятия о том, как надо узнавать намерения врага. Иногда достаточно просто поговорить о посторонних предметах, чтобы о многом догадаться. У Муравьева уже складывался в голове доклад о поездке в Англию, который представит он государю. Со всей энергией человека, вооружившегося тысячами фактов, которых никто в России не знает и знать не хочет, он толкнет на основании лондонских разговоров амурское дело вперед. Да, у нас знают, что надо сведения о России привозить из-за границы! И эти сведения ценят в тысячу раз больше. Скажи это же самое свой русский — грош цена. А чуть только заикнется иностранец — сразу спохватятся. Право, стоит свое мнение выдавать за иностранное.

Прибыв в Петербург, Муравьев начал энергично действовать. Он был принят великим князем Константином, а потом и наследником. Он излагал сыновьям царя все свои соображения о великом будущем России на востоке, просил содействия амурскому делу, благодарил за оказанное покровительство и поддержку на прошлых комитетах по этому вопросу и этими осторожными похвалами заложил своей рукой, как он полагал, краеугольный камень. Муравьев дал понять и Александру, и Константину, что уйдет в отставку, если ему не разрешат занять Амур. И он много говорил об Англии и англичанах.

Теперь, по дороге в Кяхту, и потом — в станицу Бянкино, что стоит на реке Шилке, в ее верховьях, выше Шилкинского завода, Муравьев с удовольствием вспоминал и свое путешествие по Европе, и как он потом со всей энергией встал на защиту амурского дела в Петербурге.

Теперь есть высочайшее повеление. Вперед! Построено сто барж. Ждет тысяча людей. Готова артиллерия, конница. Все сформировано из сибиряков. А в Иркутске известие о том, что государь разрешил плыть по Амуру, получено было до приезда Муравьева. Слухи распространились. Вся Сибирь пришла в движение. Подъем духа, кажется, не столько вызван войной, сколь движением на Амур.

Когда Муравьев вернулся, его встречали в Иркутске, как царя. Купечество по всей Сибири подносило ему хлеб-соль, читали стихи, устраивали молебны за успех амурского дела.

Сдвиг был явный! Но кто дал толчок всему этому?

Глава пятая

НА КИТАЙСКОЙ ГРАНИЦЕ

Казак Карп Бердышов, огромного роста, седой, с длинным скуластым лицом, высоколобый, голубоглазый, косая сажень в плечах, приехал по делам в Усть-Стрелку. И зашел к приятелю своему кузнецу Маркешке Хабарову. Тот маленького роста, сероглазый, смуглый.

— Ты слыхал, Маркешка, война объявлена.

— С кем?

— С англичанами и французами.

— А турок куда?

— И турка с ними.

— Объявлена, так воюй! А я отставленный. А Забайкалья еще никто не достигал, никакой неприятель.

— Видишь, что теперь затеялось. А у тебя, Маркешка, овчины есть продажные?

Карп — изрядный плотник. Два года работал в Шилкинском заводе на верфи, строил барки. Потом отделывал пароход. Вместе с ним работали пятьдесят человек из соседних деревень. Прежде были все мужиками, но шесть лет, как перечислены в казаки. На верфи за работу платили мукой, крупой и деньгами. А в своем хозяйстве от этой работы большой ущерб. Но приходится исполнять казенное дело. Раз казак — терпи.

Карп живет в станице неподалеку от Усть-Стрелки, там дом, семья. А сам он два года на заводе. Весь вечер рассказывал Маркешке, как снаряжается в поход войско, какой флот приготовлен.

— А теперь из плотников составлен хор, будут песни петь губернатору. Он сам воевать поехал. Говорят, на море англичане ходят, с ними надо схватиться, побить ли их, ково ли…

— Что же ты не остался? У тебя голос хороший, — насмешливо спросил Маркешка. — Если хор составляют, губернатор заслушался бы. Знакомый твой, дружок.

— Это правда, голос у меня красивый!

— Че же ты домой поехал?

— Обносился. Да на праздник останешься, еще пропьешь все.

Казаку на этот раз сильней хотелось домой, чем увидеться со старым своим знакомым.

— Обносился! Поедешь воевать, так одежду дадут, в чем помереть. Это дома ободранными ходим. А тамока…

— Я уехал. Думаю, Николай Николаевич суетливый, опять начнет привязываться!

— Че ты мне объясняешь, какой он? Я сам его знаю! — сказал Маркешка.

Карп ночевал у Хабаровых и уехал утром на лодке, забрав выменянные у Маркешки овчины.

Маркешку разбирала досада. Снаряжалась экспедиция. Он первый когда-то бывал на Амуре, и за это его чуть не посадили в тюрьму. «Я — главный амурец, — ворчал он, — остаюсь в стороне. Не у дел! А кто у меня все расспрашивал, прежде чем занять Амур? Сам этот капитан… И Муравьев меня же просил…»

Из Усть-Стрелки многих казаков брали на войну. Сосед и приятель Маркешки, его товарищ по странствиям на Амур Алешка Бердышов, давно уже на Шилкинском заводе. А про него забыли. Ему остается только заниматься хозяйством. Но у Маркешки есть отрада — кузница, где он делает малопульки. Все охотники хвалят его ружья.

У Хабарова на избе дощатая крыша сгнила и обросла зеленым мхом. Она больше похожа на дерн, чем на дерево. Весна на дворе, снег сошел, все пашут и сеют. Отсеялся и Маркешка. Он приехал с пашни, хотел дыры забить на крыше, но она стала трескаться и отваливаться пластами даже под его легкой ногой. Надо браться за крышу как следует, всю ее менять.

От сборов Маркешка отставлен. Но сам-то он знает, что здоров, хотя в прежние годы объявлялся больным. Он это делал только от обиды. Сердце никак не забудет издевок и придирок, которые пришлось снести за то, что ходил на Амур.

«А теперь они ходят и называют, мол, это «открытие». Делов-то! Какое «открытие», когда вода сама в ту сторону течет. Садись в лодку да плыви. А вот как мы зимой его сквозь прошли? За это объявили, что Маркешка бандит и ходил за границу, таскал контрабанду».

Аргунь прошла, травка подросла. За рекой покосы хорошие. Вся станица ездит после Петрова дня косить. А говорят, по тому случаю, что составляется экспедиция, могут все это запретить. «А нам мало важности, что там Китай. Китайцы сами продают нам покосы за что придется, за железо охотнее всего».

Все приятели и друзья Маркешки — казаки — вызваны на службу. Поедут нынче на баржах. За что прежде наказывали, нынче обещают кресты и награды.

Однажды вечером Маркешка сидел в гостях у своего приятеля контрабандиста Михаилы Бердышова, пили китайский спирт. Закусывали диким луком. Михайло угощал двух приезжих полицейских.

Маркешка подвыпил.

— Мне крестов не надо, — заявил он. — Я ходил на Амур не за кресты. Я знаю и фарватер, и все тропки в воде, могу провести хоть баржу, хоть пароход, который строился на Шилкинском заводе. Правда, дальше Улус-Модона реку знаю хуже, но все же и там провел бы.

— А ты видел, какой построили пароход? — спросил один из полицейских.

— Это мало важности, какой пароход! Пароход, пароход! Это же не черт, а машина! Человек придумал. И человек с ним управится. Я сам механик по ружьям! А теперь бросил свою кузню. Давно горна не разжигаю.

Тут Маркешка врал, так как к нему иногда придирались за то, что он делает ружья, и он решил скрывать, чем занимается.