Крестоносец (СИ) - Марченко Геннадий Борисович

Впрочем, насчёт полного отказа от оружия брат Теодоз несколько преувеличил. И он, и другие монахи, сопровождавшие аббата Клерво, имели довольно толстые посохи примерно в человеческий рост длиной, изготовленные из крепкого дерева. Вставая из-за стола, я задел прислонённый к нему посох провансальца, и уронил его на пол. Поднимая посох, убедился, что для дерева он тяжёленький. Наверное, внутрь для прочности вставлен стальной стержень, а на концах скорее всего, залит свинец для веса. Серьёзное оружие в умелых руках. Если таким благословить по тыковке нечестивца, не воспринимающего кроткие увещевания, бедняге гарантировано как минимум некоторое время в нирване. Тут и шлем может не помочь. Да и наконечник копья опытный воин может набить на древко буквально в несколько движений. Поневоле вспомнились Пересвет с Ослябей, русские аналоги этих цистерцианцев.

Кстати, вопреки распространённому в XXI веке мнению, духовенству вовсе не запрещено воевать, занимаются этим святые отцы в эти времена нередко. Священникам не полагается проливать кровь, так как после этого церковные каноны запрещают прикасаться к святым дарам, а значит, и служить мессу. Но та же палица не рубит, не режет и не колет, лишь черепа проламывает и кости ломает, а значит, и крови не проливает. А если противник этого не переживёт и помрёт от сотрясения мозга или ушиба внутренних органов — значит, сильно нагрешил. Так что палица сейчас обычное вооружение особ духовного звания на войне. Или посох, как у спутников Бернара. А у монахов и такого ограничения нет — могут использовать любое оружие, надо только покаяться после кровопролития. Да тех же тамплиеров или госпитальеров-иоаннитов взять — они тоже монахи, а из боёв не вылезают.

Так вот, по словам брата Теодоза, пока меня, после снятия с костра, приводили в порядок в ратуше, Енох направился в замок, быстро собрался и свалил в закат, то есть по дороге, ведущей к Мецу. Наверно поехал давать отчёт начальству в лице кардинала-епископа. И вряд ли его там ждёт хороший приём. Ложное обвинение в колдовстве — это ещё куда ни шло, хотя мне это едва не стоило жизни. Но проигнорировать папскую буллу — весьма серьёзное преступление, особенно для церковника. С мирянами бывает проще, так что Трулль, скорее всего, отделается солидным штрафом.

Ландфогт, кстати, быстро сориентировался и, судя по рассказу брата Теодоза всячески юлил и выкручивался, уверяя Бернарда, что обманулся, доверившись графскому духовнику, протеже самого епископа. Ну да, ну да…Может быть, я бы ему и поверил, если бы сам всё не увидел и не прочувствовал, так сказать, на собственной шкуре. Трулль приказал схватить крысёныша Вольфганга за разбой и ложный донос, хотя это без толку — тот уже успел сдёрнуть из Саарбрюккена на своих двух лошадях и, если верить очевидцам, ускакал к границе владений пфальцграфа Рейнского[7]. Сам пфальцграф сейчас в отъезде, как и большая часть немецкой знати, а на переговоры с его людьми о поисках Вагнера, требуется время, так что крысёныш наверняка уйдёт. Повезло поганцу, хотя и жаль. Я-то его прощать не собираюсь и, если наши дорожки пересекутся — прикончу не задумываясь. В конце концов, поединки между дворянами (коим Вагнер себя мнит) никто пока не отменял, как и Ордалии — в просторечии Божий Суд. Хоть и противно будет оказывать честь этому подонку.

В общем, если у Трулля есть шансы выбраться из этого дела, хоть и не без потерь, то о брате Енохе этого не скажешь. Наплевав на буллу Папы, монах бросил тень и на своего начальника, назначившего его графским духовником. А Бернар о случившемся молчать не станет и непременно сообщит Святейшему Отцу. И Этьену де Бару придётся приложить немало усилий, чтобы оправдаться перед Папой. Такой подставы кардинал-епископ Меца не простит. Вот если бы Енох сумел довести своё файер-шоу до конца, на меня можно бы посмертно повесить любых собак, поскольку сказать что-то в своё оправдание я бы уже не смог. Но он не сумел, а неудачники власть имущим в услужении не нужны. Так что, по мнению брата Теодоза, в лучшем случае монаха ждут несколько лет покаяния в монастырской темнице, на хлебе и воде. Ну, туда ему и дорога!

Может, эта весть на меня так подействовала, а может, догнал психологический откат после того, как я едва не зажарился до хрустящей корочки, но в тот день я довольно прилично нажрался местными белыми винами, кстати, весьма недурными, которых в междуречье Мозеля и Рейна не меньше, чем в недальних Шампании и Бургундии. После чего меня потянуло музицировать. Я попросил Магду принести замеченную в таверне лютню, по словам её отца оставленную за долги пьяным менестрелем. В прошлой жизни, в старших классах, я научился неплохо играть на гитаре, что в сочетании с недурными вокальными данными, сильно способствовало успеху у девушек в школе и универе. Лютня, конечно, не гитара, но при известной сноровке и из неё можно извлечь нужные мотивы. Мне потребовалось некоторое время, чтобы сообразить, как настроить два десятка спаренных струн пусть практически аналогично гитарному строю. Немного наловчившись в обращении с инструментом, я в присутствии Роланда, Бернарда и монахов запел «Гимн инквизиторов» Филигона, переведённый накануне от нечего делать на нынешний французский:

Мы с друзьями соберёмся,

У огромного костра.

Это пламя словно солнце,

Будет греть нас до утра.

Все заботы, все проблемы,

Улетают с пеплом ввысь.

Ах как здорово, что все мы,

Здесь сегодня собрались!

Отчего припев такой избитый?

- Может спросите вы меня.

Оттого, что брат наш, инквизитор,

Не бывает без огня!

Повсеместно гадят ведьмы,

И колдуют колдуны.

Мир обязаны беречь мы,

От влиянья Сатаны.

Кто там с огненной Геенной,

Наш костёр посмел сравнить?

Можем разницу мгновенно,

Вам на вас же разъяснить!

Отчего наш взгляд такой сердитый?

И такой подозрительный?

Оттого что брат наш, инквизитор,

Быть обязан бдительным!

Ах, прекрасный миг узреть бы,

Чтоб в масштабах всей страны.

Ни одной не стало ведьмы,

И исчезли колдуны.

Но вопрос сочтём решённым,

И поставим крест на нём.

Разве если поголовно,

Всех возьмём да пережжём!

На учёте нашем каждый житель,

Ни о ком не можем мы забыть.

Ведь пока есть брат наш, инквизитор,

Колдунам придётся быть!…

Когда я допевал последние слова, расторможенные белым вином мозги немного встали на место, и в голове мелькнуло: «Ой дурак… Кому я это пою?! Сейчас схватят, и потащат в пыточную в замке, разбираться с еретиком! Стоило ради этого слезать с костра за колдовство?»

Но монахи сидели спокойно и только усмехались, наворачивая хозяйскую стряпню и запивая тем самым белым вином, будь оно неладно! И опьянения ни в одном глазу! Натренировались в своём монастыре, алкоголики! Как позже заметил брат Теодоз, от менестрелей и трубадуров, особенно из Аквитании и Лангедока, да от вагантов можно услышать и не такое.

Аббат Клерво, пока я пел, сидел с непроницаемым лицом. Но после окончания песни покачал головой, и неожиданно улыбнувшись, сказал:

— Всё же, Клермонский епископ Эмерик прав на твой счёт. Преосвященный Теобальд переслал мне копию письма, присланного епископом на запрос Примаса о Симоне де Лонэ. Отзывается он о тебе в общем неплохо, но и правду не скрывает. Ты действительно таков, как он пишет. Дерзкий и неисправимый насмешник! Хоть и не лишённый талантов.

— Что делать, Ваше Преподобие, — я постарался изобразить максимально покаянный вид, — таким уж меня сотворил Господь. Но я уважаю то, что достойно уважения. А смеяться над глупостью считаю делом богоугодным. Ведь сколько достойных людей от неё пострадало. И даже Христу пришлось претерпеть мучения и казнь из-за чужой глупости.