Собрание сочинений в 9 тт. Том 4 - Уильям Фолкнер

Теперь был приговорен к смертной казни. Он не оправдывался, не пытался ничего объяснять, не ожидая и не прося милосердия.

— Он не выпрашивает снисхождения, — сказал священник Священник был прекрасный, честный человек, скромно живший до войны где-то в Средней Англии и принесший добросовестность и честность своих старомодных убеждений сюда, где они никому не были нужны. — Он не хочет жить. — Лицо его было задумчивым и удрученным, смущенным, недоумевающим. — В существовании каждого человека наступает момент, когда жизнь поворачивается к нему своей темной стороной, и тогда за каждым углом ему мерещится смертельный враг. Ему остается или обратиться к богу, или погибнуть. И все же он… Мне не кажется… — В глазах его застыло тяжкое недоумение — такой взгляд бывает иногда у быка; бритый подбородок терялся в галстуке. — Так вы говорите, вам неизвестно, почему он напал на вас?

— До суда я видел его только два раза. Один раз ночью третьего дня и еще однажды… два или три года тому назад, когда я, еще студентом Оксфорда, проплывал в лодке через шлюз его отца. Он был там, когда его сестра открывала нам шлюз. Но я ни за что не вспомнил бы его, если бы вы не назвали имя сестры.

Он погрузился в размышление. — Отец тоже умер.

— Как, старый Саймон умер?

— Да… Умер вскоре после… после нее. Рэст рассказывал, что, когда он после похорон сестры расстался с отцом, тот беседовал с могильщиком Абингтонского кладбища, а спустя неделю его известили в Лондоне о смерти отца. Еще говорил, что, по словам могильщика, отец отдал распоряжения относительно собственных похорон. Могильщик утверждает, что Саймон каждый день приходил к нему и всю процедуру заранее обговорил, так что могильщик, старый весельчак, даже подтрунивал над ним, думая, что старик с горя немного тронулся. А спустя неделю он умер.

— Старый Саймон умер, — сказал я. — Сначала Коринтия, потом Саймон, а вот теперь Джотем. — Пламя стоящей на столе свечи как бы застыло в воздухе.

— Как ее звали? — спросил он. — Эверби Коринтия?

Он сидел на единственном стуле, и даже тень его на стене выглядела озадаченной и смущенной. Свет падал на него только с одной стороны, освещая тускло поблескивающую на погоне майорскую корону. Я приподнялся на походной кровати, пронзительно заскрипел ремнями протеза, перегнувшись через его плечо, вынул сигарету из своего стального портсигара и попытался здоровой рукой зажечь спичку. Он заметил.

— Разрешите мне, — сказал он, взял коробок и зажег спичку. — Вам повезло, что вы так отделались. — Он показал на повязку.

— Да, сэр. Если б не нога, нож угодил бы под ребра, а не в руку.

— Нога?

— Я обычно ставлю ее на стул, у кровати, чтобы быстрее дотянуться. Он споткнулся о нее и разбудил меня. А то бы он прирезал меня, как свинью.

— Да, — сказал он, бросил спичку и снова задумался, сохраняя все тот же упрямо-недоуменный вид. — И все же он не похож на человека, который может нанести удар спящему. Есть в нем какая-то прямота, как бы это лучше сказать… сознание ответственности перед обществом, цельность, которая… Но вы говорите, что вы… извините, я, конечно, не подвергаю сомнению ваши слова, просто… И все же девушка умерла, он-то и обнаружил ее там и был с ней рядом до самой ее смерти, а потом похоронил ее. Он слышал однажды, как в темноте смеялся мужчина.

— Но, сэр, нельзя же полосовать незнакомому человеку руку только потому, что какой-то мужчина смеялся в темноте. От всех этих бед бедняга просто спятил.

— Пожалуй, — сказал священник. — Он говорил мне, что у него есть одно бесспорное доказательство, но так и не сказал какое…

— Лучше бы он сказал. Будь я на его месте… Священник опять задумался, стиснув на столе руки. — Есть высшая справедливость в естественном течении событий… Дорогой мой, неужели вы осмеливаетесь обвинить провидение в ужасном и бессмысленном розыгрыше? Нет-нет, согрешившему воздается по грехам его, в этом и состоит справедливость. Иначе… Бог уж, во всяком случае, джентльмен. Но я-то нет, поймите. В наше несчастное время, когда мы столько уже натворили, мне все это, простите меня, видится так, что мы сами за все в ответе.

Он прикоснулся к маленькому металлическому кресту на мундире, а затем округлым движением вознес руку, очертившую в тишине комнаты, между нами, зловещую и мертвую зону темноты, в которой звучные и изысканные слова казались щелканьем зубов вампира, приготовившегося к пиршеству. «Глас божий взывает к людям, погрязшим в мерзости…»

— Что вы, святой отец, — сказал я. — Неужели эта чертовщина и вас отвратила от истинной веры?

Он опять задумался, при свете свечи его лицо казалось одутловатым.

— Чтобы человек с таким лицом хладнокровно пролил кровь ближнего, убил исподтишка? Нет, нет, не пытайтесь меня убедить.

Я и не пытался. Я не поделился с ним убеждением, что только обстоятельства, необходимость совершить свое дело быстро и тихо заставили его прибегнуть к ножу, к какому-то оружию, а хотел он другого — почувствовать под руками мое горло.

Он приехал в отпуск домой, в этот опрятный, маленький домик у шлюза, и тотчас почувствовал что-то необычное, какую-то напряженность в атмосфере. Дело происходило прошлым летом, примерно в то время, когда я заканчивал курс в школе наблюдателей.

Саймон, казалось, не замечал ничего странного, но Джотем очень скоро обратил внимание, что каждый вечер перед наступлением темноты Коринтия уходит из дома и отсутствует около часа; что-то в ее поведении, а может быть, в натянутой атмосфере самого дома заставило его задать ей кое-какие вопросы. Она то уклончиво отвечала, то в сердцах набрасывалась на него, что было совсем не в ее характере, то становилась инертной и покорной. Он скоро понял, что инертность ее была притворной, а покорность лицемерной: как-то вечером он помешал ей улизнуть из дома, водворил на место, и тогда она укрылась в своей комнате, заперев дверь на ключ. Он выглянул в окно, и ему почудилось, что в поле исчезает силуэт мужчины. Он бросился в погоню, но безуспешно. Около часа он пролежал в темноте, в соседней рощице, внимательно наблюдая за домом, и только потом вернулся. Комната Коринтии все еще была на запоре, и по дому мирно разносился храп старого Саймона. Ночью что-то заставило его проснуться. Он сел в постели, потом соскочил на пол и подошел к окну. Светила луна, и в ее луцах было видно, как что-то белое крадется вдоль бечевника. Он выскочил из дома и вскоре настиг Коринтию, которая, как маленький зверек, юркнула было в рощу, где он прятался раньше.