Ученица чародея - Галина Манукян

Как выяснилось, его отец выбился в люди буквально чудом. Родители того были совсем из простых – из крестьян. Искусству медицины и колдовству, к которому имел особый дар, обучался молодой еще Жан-Мишель Годфруа у какого-то заезжего китайца. Даже последовал за ним в дальние страны, надолго оставив жену и новорожденного Этьена. Матушка говорила, что эти годы прожили они в крайней нужде без кормильца, и она уже думала, что ее пропащий супруг сгинул навеки, как тот внезапно вернулся. Но стал совсем таинственным и непонятным, будто явился другой человек в прежнем обличье. Разве только, как раньше, все пуще хотел лучшей жизни – обычный достаток лекаря не удовлетворял. Решил он купить дворянский титул, чтобы от своих родичей бедняков откреститься, и стал на него копить деньги. В мечтах замахнулся чернокнижник на поместье с замком и на должность при дворе любого из королей, так что денег нужно было немало. А потому лечил все больше богатых, не гнушаясь ничем, лишь бы ливры текли в мошну. Так что растертая яичная скорлупа вместо рога единорога – это были еще цветочки.

Супруга лекаря, мать Этьена, не разделяла устремлений мужа, считала все блажью и говаривала, что «от добра добра не ищут, а добра нам хватает». Даже скандалы закатывала, так что нередко поучал отец жену кулаком. Не слушая ее, одевал детей, как благородных, чтобы привыкали, учителей нанимал. Этьена учили и фехтованию, и танцам, и разным наукам. Приучал его мсьё Годфруа и к своему делу, хотя сын особой тяги к лекарству не испытывал.

Конечно, я испытывала лютую ненависть к чернокнижнику, но когда Этьен говорил об отношениях отца и матери, ловила себя на мысли, что, пожалуй, я бы тоже ее выгнала. Мужа она не любила и не понимала.

Я слушала во все уши. Внезапно обида лекаря на сына стала понятнее: Этьен предпочел мать отцу и ради нее украл все сбережения, плоды стольких трудов, лет, ухищрений. Мало того – дочек увез. Чернокнижник обожал Нетту и души не чаял в новорожденной Жу-жу, словно пытался наверстать упущенное с другими детьми. Я живо представила, каково ему было оказаться в пустом доме. Совершенно одному и без денег. Мне даже жаль его стало немного. Разумеется, это лекаря не прощало, но в моей голове будто туман над болотом рассеялся, и ясная ночь воцарилась над опасной черной жижей – иначе темная сущность чернокнижника мне не представлялась. Отчаянно хотелось никогда с ним не встречаться. Ведь ему теперь есть за что мне мстить, а как невесте опального сына – тем более.

Впрочем, Этьен не дал мне долго тревожиться и думать о грустном: целовал и расспрашивал, жадно желая знать обо мне все. Теперь наступила его очередь изумленно восклицать и возмущаться моими родителями. А потом мы забыли о них. Счастливые всегда забывают о несчастных. Спрятавшись за непомерно высокими кустами бузины и покрытой ароматными цветками жимолостью, мы предавались пьяной сладости поцелуев так долго, что мои губы стали припухшими, будто после укусов пчел. И когда нас разыскала Нетта, чтобы позвать к обеду, я пошла за Этьеном, смущенно прикрывая низ лица охапкой лесных цветов.

На удивление и матушка Этьена, и сестренки были со мной само добросердечие, и показались мне раскрасавицами. И как я раньше не заметила, насколько они хороши? Наверное, оттого, что напряжение ушло из их глаз, и все улыбались. Только Нетта явно ревновала братца, но это все равно ее не портило.

Прислуга тоже светилась улыбками и была очаровательна. Подумаешь, у служанки нос картошкой и зубы торчат, зато какой проникновенный взгляд! Муж ее, конюх, – милейший человек с масляными глазами. А кухарка пусть и в возрасте, но такая славная пышечка с пушистой копной, торчащей из-под чепца, словно пасхальная курочка! Наш возница, которому тоже перевалило, наверное, за четвертый десяток, приосанившись, подсел к ней и пригладил усы.

Стол, накрытый во дворе, ломился под угощениями, вкусными запахами манил домочадцев и окрестных котов. От аромата жареного мяса и лесных грибов под соусом, от вида лукового пирога с ветчиной и маринованного портулака у меня потекли слюнки.

– Что ж, дорогие мои, прошу за стол! – пригласила мадам Рашаль, по случаю надевшая кружевной чепец и накрахмаленный передник.

Ах, вот бы она всегда была такой!

Вино потекло из кувшинов в чарки, все потянулись к аппетитным блюдам. И было прекрасно. Жаль только Огюстен до сих пор не вернулся из города… При воспоминании о нем, мне отчего-то становилось неловко, и глаза невольно опускались долу. Но я одергивала себя: никто не льстил ему ложными надеждами, и обещаний я не давала.

Нетта тоже посматривала за ограду и жевала совсем без аппетита, с самым задумчивым видом. Догадываюсь, кого она ждала.

Долго ожидать не пришлось. Всего лишь третий раз наполнили бургундским опустевшие чарки, как с дороги грянула веселая музыка, и послышался разудалый бас. От любопытства и неожиданности все привстали и вытянули шеи. Из-за кустов показался разрумянившийся Огюстен, громко и не совсем в такт напевающий на старофранцузском “Ai vist lo lop”. Хмельной великан дирижировал кому-то, вышагивая задом наперед. От каждого притопа из-под его громадного ботинка взвивалась желтая дорожная пыль. Вскоре нашим глазам предстали музыканты: волынщик в смешной шапке, пара кудлатых парней с дудками, худющий скрипач и лихого вида барабанщик. Огюстен распахнул ворота и объявил нам громогласно:

– Какая же помолвка без музыки?! Сегодня будут танцы!

– Танцы, танцы! – захлопали в ладоши Клодин и Нетта.

Их мать лишь пожала плечами, томно улыбнувшись скрипачу:

– Танцы – это хорошо.

И музыканты дружно проследовали во двор вслед за Огюстеном. Такого праздника я не видывала отродясь. Вино и доброе застолье наполнило сердца и желудки самыми теплыми чувствами. Куда исчезли утренние недомолвки и сомнения? Еще не спустился на землю темный вечер, а мы, взявшись за руки с мадам Рашаль и Неттой, пустились в пляс. Этьен, Огюстен и скрипач с носом, достойным королевского сокола, подбоченившись, вышагивали перед нами в контрдансе. Плясали и слуги. Потом, чтобы отдышаться, мы повели хоровод под плавные мотивы гавота. Когда музыканты ударили озорной пасспье, Клодин запрыгала, как мячик, и даже мадам Тэйра встала с кресла. Скрипя и подкашливая, старушка смешно пританцовывала под темпераментный танец. Я же то и дело ловила на себе восхищенные взгляды Этьена и кружилась еще грациознее. Пусть видит, что я не только целить умею. Обжигая меня страстными взорами, Этьен не забывал быстро снимать и надевать шляпу в такт музыке, как остальные мужчины.

Мы не присели даже после пяти танцев, когда барабанщик, тарабаня пальцами по инструменту, запел бретонское буррэ. Ах, как же это было хорошо! Все хохотали, хлопали и радовались, порозовевшие от вина и танцев. С приходом ночи конюх зажег факела, а мы, окончательно выдохшиеся, сели, наконец, за стол и пригласили отведать наших угощений музыкантов.

Служанка принесла крем-брюле. Я поднесла ложечку со сладким лакомством к губам, и вдруг Огюстен, по-медвежьи оттеснив от меня волынщика, пьяно улыбнулся и сообщил:

– Не поверите, мадемуазель Абели, кого я видел в таверне в Тоннэре!

– Кого? – насторожилась я.

– Парня из Перужа – того, что привратником служил у мсьё Годфруа.

– Себастьена? – ахнула я.

– Себастьена? – подался вперед Этьен.

– Его, – кивнул великан. За столом все замолчали, а Огюстен продолжил рассказывать заплетающимся языком: – Так он мне что рассказал! Что вчера только пристроился слугой к проезжему господину. Не помню, как там его… прево Курпе, нет, Корбе… или Курвэ… Черт побери, совсем вылетело! А почему? Потому что мсьё Годфруа привратника своего выгнал. Вообще всю прислугу выгнал. Говорят, с ума сошел. А страшный стал, будто высох весь. Дом запер, коней распродал по дешевке и уехал куда-то. Говорят, навсегда. Да он сам так и сказал хотельеру: «Не вернусь, мол, никогда. Дела важные за границей».

– А куда?! – хором воскликнули мы с Этьеном.

– Шут его знает, – пожал плечами Огюстен и уставился хмельными глазами на тарелку скрипача, что сидел перед ним. Беспокойство охватило меня, захотелось потрясти великана за плечи, чтобы вспомнил еще что-нибудь. Но этого не понадобилось, Огюстен выставил указательный палец и добавил: – Вот что еще: мсьё Годфруа документы на дом у нотариуса оставил. Дарственную. Но с условием: если за три месяца никто за ней не явится, все распродать к чертовой матери на благо церкви.

– И кому оставил? – не скрывая волнения, поинтересовалась мадам Рашаль.

Огюстен обвел нетрезвыми глазами присутствующих.

– Сейчас пну его, честное слово! – фыркнул Этьен

– Не надо меня пихать, я чувствительный. Дочерям своим оставил: Антуанетте, Клодин и Жозефине. Уж прости, друг, – хлопнул Огюстен по плечу Этьена, – тебе ничего. Пшик!