Высокое погружение - Марина Даркевич

театре, включая техничек, будут знать, что Тилляев мало того что бросил свою невесту ради ведущей актрисы (это, наверное, и так уже обсуждаемо, но явно не осуждаемо), так при этом успевает от Светы бегать ещё и к Маше. Это уже перебор. От Дениса многие отвернутся. От Маши, естественно, тоже. Причём от Маши в первую очередь, ибо она женщина, да и не все в восторге от её привычки припоминать другим их промахи. А Света? Света превратится в настоящее посмешище для всей театральной тусовки в городе. Для Дениса же всё это будет означать не только потерю Светы, но и, возможно, конец его сценической карьеры. Про него будут вспоминать, говоря с презрением: «А, этот…» Как сейчас иногда говорят про Кулагину «а, эта…» И никого не будет волновать, чем именно они с Машей занимались под покровом ночи в тихом помещении при лучине. Вполне естественно, все будут уверены, что «тем самым». Нет, рассказывать об этом следователю невозможно. Значит, придётся молчать.

Телегин, как и полагается большинству следователей, работой был загружен по самое не горюй. И дело о раненой девушке имело отнюдь не первостепенную важность и срочность. Справедливости ради, Дениса можно было оставить в одиночке СИЗО и на неделю, и на две, а то и на месяц (обоснование Телегин придумать мог какое угодно – но в любом случае «в интересах следствия»). «Замариновать» впервые попавшего в жернова правоохранительной системы порой было удобнее и проще, чем «запрессовать». И безопаснее – притом для всех. Мальчишка мелкий – в «пресс-хате» его и убить могут. Случайно, одним неосторожным движением. Сидельцы привыкли иметь дело с волкодавами, а не со щенками.

С другой стороны, Телегин при своём опыте мог бы и без крайних мер попытаться выдавить из мальчишки признательные показания в любой момент. Хватило бы задушевного разговора на час, от силы два. В крайнем случае – три. И всё – пацана можно было бы переводить в общую камеру (Вахрушев, конечно, на говно изойдёт, но у него всяко есть дела поважнее, чем никому не интересный актёришка), а там и суд через неделю. Или через месяц. Немного, правда, непонятно, что решится с присвоением российского гражданства подсудимому – это явный юридический казус, но Телегину уже будет без разницы, депортируют Тилляева в родные степи или этапируют куда-нибудь на таёжный лесоповал.

Естественно, «детский сад» с драмкружком, о котором следователь пел сладкие песни Денису, мог оказаться своего рода «счастливым билетом», но для это нужно, чтобы некоторые влиятельные люди Нижнеманска поднялись на защиту мальчишки, да при этом удачно сошлись звёзды. Бывали у них такие случаи в городе, крайне редко, конечно.

Но Телегин никак не мог понять, что произошло с адвокатом – почему его до сих пор нет? Если Левитан вдруг легко занедужил и взял день отдыха, то завтра может свалиться как снег на голову в любой момент, и тогда начнутся крайне неудобные вопросы, если, конечно, пацан поддастся и напишет признание. А если, к примеру, Иосифа Самуиловича посетил инфаркт? Это было бы очень славно – тогда мальчишке предоставят штатного защитника, которому судьба юного артиста по барабану. Звонить в коллегию или хуже того – прямо домой Левитану – было преждевременно, да и не очень умно. Чего доброго, старый еврей сделает ненужные выводы.

Имелся ещё один момент, который тоже не давал Телегину ни покоя, ни основания форсировать дело: проклятая девчонка по-прежнему была жива! И, вполне возможно, она видела человека, который тогда в неё выстрелил, а значит – может опознать. И если стрелял не белобрысый актёришка (как оно, скорее всего, и было), Телегин получит проблем. В этом случае даже признательное заявление судья завернёт, да ещё с крайне неудобными вопросами. А как взвоет адвокат! А как заверещат жёлтые газеты и частные телеканалы! Вот ведь дурацкое время настало, одно радует – само слово «гласность» чем дальше, тем больше среди быдла слывёт за ругательство, почти так же, как «демократия» и «Перестройка». А то ещё немного – и по ящику начали бы гнать прямые трансляции из СИЗО и суда… Следователь был уверен, что с таким ранением, как у Зульфии, больше суток протянуть невозможно, а вот поди ж ты! «Состояние стабильно тяжёлое» – это могло означать всё что угодно. Вплоть до того, что девчонка внезапно откроет рот и скажет: «Доктор, в меня стрелял Фредди Крюгер!» И, несмотря на безумие и бредовость такого заявления, оно всё равно будет означать «вновь открывшиеся обстоятельства».

Как же ненавидел Телегин эти три слова!

*  *  *

– Я чувствую себя последней сволочью, – мрачно изрёк Игорь, сцепляя пальцы рук и похрустывая суставами. – Бог ты мой, если бы я не выставил бедную девочку из коттеджа, она, вполне возможно, осталась бы жива!

– Она пока жива, – заметил Москвин мягко.

– Вот именно. Пока, – с отчаянием повторил Игорь.

– Прекрати, пожалуйста, – произнесла Атаманова. – В любом случае твоей вины тут нет. Если кому-то очень хотелось добраться до Зульфии, он бы это сделал и у нас в доме.

Игорь вздохнул. При других обстоятельствах произнесённые Атамановой слова «у нас в доме» в очередной раз бы тепло согрели его душу. Женя, Женечка… Как переживал Фалеев за результат авантюры, которую предпринял его любовник! Но это, видимо, было единственным выходом. Попытки режиссёра хоть как-то наладить личную жизнь постоянно разбивались вдребезги. Прошедшая перед ним череда актрис, юных, красивых и не очень, плюс дам, весьма далёких от искусства, убедила в конце концов Атаманова: он – не тот, кем видит себя в зеркале . Он – женщина, которую при зачатии и рождении по ошибке нарядили в мужскую внешность (пусть даже весьма неплохую!). Если бы он не встретил Игоря, возможно, смирился бы со своим видом, именем и образом. Пытаясь стать самим собой (самою собой) лишь иногда, втайне от всех наряжаясь в женскую одежду и накладывая макияж. Именно Игорь, которого одно время принимали в театральных кругах за латентного педераста (правда, совершенно зря), сумел увидеть в Евгении Атаманове глубоко скрытую женскую сущность. Будучи не в состоянии вступить в интимные отношения с человеком в мужском теле, к которому искренне привязался, художник уже был готов навсегда покинуть Нижнеманск и вернуться в Москву, пока его там не забыли. Но два неглупых и тянущихся друг к другу человека нашли в себе силы обсудить решение проблемы. А жёлтая пресса оказалась как никогда близкой к истине. Атаманов действительно рискнул сменить «одежду». Сбросить опостылевшую мужскую личину, полностью переписать себя и свою роль в этой жизни. Информация о