Русская земля. Между язычеством и христианством. От князя Игоря до сына его Святослава - Сергей Цветков

Постепенно круг лиц, на которых распространялось это значение термина «болярин» («благородный, знатный человек»), расширялся, но не столько за счет дружинников-гридей, сколько благодаря отождествлению с «болярами» представителей местной славянской аристократии — «князей» и прочих родовых старейшин.

Конечно, часть гридей стояла теснее и ближе к князю — например, те же послы. Однако вряд ли все они назывались боярами, поскольку многие из них не принадлежали к знати. В сочинении Льва Диакона о русско-византийской войне 968—971 гг. фигурирует Икмор, «храбрый муж гигантского роста, первый после Святослава предводитель войска»; позднейшие византийские писатели Скилица, Кедрин и Зонара уточняют, что своим высоким положением среди русов Икмор был обязан исключительно своей личной доблести, а не знатности рода.

Высшим дружинным званием в X в. был чин воеводы, а не боярина. Воевода являлся ближайшим помощником князя, военным и административным распорядителем. По словам Ибн Фадлана, у «царя русов» есть «заместитель, который командует войсками, нападает на врагов и замещает его у его подданных». Возможно, звание воеводы распространялось и на посадников, сидевших в городах и крепостях. Как показывает пример Икмора, знатное происхождение не всегда отличало воеводу, однако это не мешало ему иметь собственную дружину («отроки» Свенгельда).

Младшая дружина

 Молодшие дружинники в X в. назывались отроками. Хотя они также считались боевыми членами дружины, главная их обязанность состояла в обслуживании личных нужд князя, исполнении различных его поручений. Именно такими домашними прислужниками они являются в летописи: «Посем седоша древляне пити, и повеле Ольга отроком своим служити пред ними»; когда греческие послы «придоша» к Святославу, «поклонишася ему, положиша пред им злато и паволоки», князь сказал «отрокам своим: схороните»; «и придоша отроци Володимеровы, и поведаше ему всю речь Рогнедину» и т. д.

Отроки всегда находились при князе, готовые исполнить любую его прихоть: «И се слышавше вой, разыдошася от него, Борис же стояше с отроки своими...» Русская Правда отмечает княжого отрока в одном ряду с поваром и конюхом.

Вещи из «княжеских» и дружинных курганов

Кажется, по своему положению отроки приближались к челяди, рабам, хотя и привилегированным, освобожденным от черной работы по хозяйству. Этимология слова отрок, во всяком случае, позволяет проследить происхождение молодшей дружины из рабов. В старославянском, чешском и словацком языках «отрок» собственно и значит «раб»[448]. Княжьими отроками называли, по-видимому, малолетних чужеземных пленников[449], обращенных в рабов. О любимом отроке князя Бориса известно, что он был родом угрин, венгр («сын угреск»). В летописном рассказе (под 968 г.) об освобождении Киева от печенежской осады важную роль играет отрок, умевший говорить по-печенежски, — должно быть, выходец из Великой степи. Среди отроков-детей могли быть и славяне, которые попадали в Киев после «примучивания» под дань очередного восточнославянского племени.

 Допуская известную условность, можно сказать, что эти подростки были при князе кем-то вроде пажей и янычар одновременно. Взрослея, они становились полноценными членами молодшей дружины, воинами. «Отроци» Свенгельда выглядят настоящими боевыми дружинниками — «изоделись суть оружием и порты». Похоже, что в количественном отношении отроки преобладали над гридями. На это как будто указывают слова патриарха Фотия по поводу нападения русов на Константинополь в 860 г.: «О город, царствующий почти над всею вселенною, какое войско, не обученное военному искусству[450] и составленное из рабов, глумится над тобою...» Не исключено, впрочем, что византийцы относили к «рабам» и гридей, княжеских холопов. Опираясь на значение слова огнищанин как «вольноотпущенный», М.Ф. Владимирский-Буданов предполагал, что некоторые старшие дружинники могли происходить из младших, невольных слуг князя[451].

Дружинная честь

 Но если гридень был военным холопом князя, а большинство отроков — его рабами, то и князь находился в зависимости от своей дружины. Тот и другая состояли в отношениях взаимной несвободы и ответственности, которые определялись понятием дружинной чести.

Древнейшее значение общеславянского слова чьсть — «понимание». Поступить честно, таким образом, значило быть понятым другими членами группы, удостоиться уважения с их стороны за соблюдение принятой в этом обществе моральной нормы. Отношения групповой чести отрицают свободное проявление человеческой личности, целиком порабощают ее общественным установлениям и предрассудкам[452]. Однако же они резко ограничивают сферу произвола в группе, признавая за каждым ее членом некое кастовое благородство — честь и сопряженные с ней права, в том числе право на обережение этой последней от незаконных, бесчестных посягательств.

Любое попрание чести — будь то обида при раздаче княжеских подарков, ущемление родословной в местнических счетах или просто долетевшая до уха едкая шутка, мимоходом брошенная кем-то в разгар пира («егда же подъпьяхуться»), — побуждало дружинного «мужа» вступаться за свое доброе имя поистине с дикарской необузданностью. Русская Правда донесла до нас полный перечень буйств, на которые был способен гридень, оскорбленный в своих лучших чувствах. На голову обидчика обрушивались кулаки и все, что попадалось под руку, — чаша, пиршественный рог, батог, жердь, ножны, меч; тело и лицо несчастного покрывались кровоподтеками, хрустели перебитые кости, на залитый кровью пол летели выбитые зубы, отрубленные пальцы, пясти, а руки неудовлетворенного всем этим мстителя тянулись к святая святых виновного — его бороде и усам, чтобы вырвать их с мясом...[453] Если избитому и израненному потерпевшему не удавалось тут же отомстить по принципу «око за око, зуб за зуб», то за поругание его чести вступался закон, вменявший расходившемуся «мужу» оплатить причиненные телесные повреждения по строго установленной таксе. Как бы ни претили нам такие бытовые картинки, нельзя упускать из виду, что в понятии дружинной чести мы встречаем первые смутные представления наших предков о человеческом достоинстве и свободе.

 Честь предполагает определенное равенство чтимого и чтущих. Кодекс дружинной чести сплачивал князя и дружину в единый организм. Дружинное общество мыслилось как боевое братство, что отразилось в самом слове дружина, производном от слова Друг.

Духом товарищества был пронизан весь дружинный быт. Важнейшие вопросы — например, продолжать войну или нет — решались князем в совете с дружиной. Иначе князь мог услышать такие слова, какие в 1169 г. довелось выслушать Владимиру Мстиславичу, задумавшему выступить в поход, не спросив мнения своих дружинников: «И рекоша ему дружина: без нас еси, княже, замыслил, а не едем по тобе» — дружинные «мужи» XII в. все еще помнили свои древние привилегии.

На дружинных собраниях князь, помимо прочего, стремился к тому, чтобы его политические решения и действия выглядели честно, то есть находили полное понимание и одобрение со стороны дружинников. Одна мысль об осуждении и неприятии способна была отвратить его от самого «судьбоносного» поступка. В летописном диалоге между Ольгой и Святославом этот русский рыцарь без страха и упрека, каким его рисует Повесть временных лет, без обиняков заявил своей матери, что отказывается креститься единственно затем, чтобы не выглядеть посмешищем в глазах своей дружины: «А дружина моя сему смеятися начнуть»[454]. Однако князь оставался князем и в иных случаях мог пойти против воли своего окружения. Ольга превосходно знала это и потому резонно возразила сыну: «Если ты крестишься, то и все то же сотворят».

Согласие и единомыслие с дружиной было необходимым моральным условием деятельности князя, но в его распоряжении имелись разные средства достижения этой духовной сплоченности: он мог идти на уступки или действовать напролом, ломая волю своих товарищей-холопов. Все же последние примеры в летописи крайне редки. Обыкновенно старшинство князя зримо проявлялось только при разделе добычи. Он получал львиную долю захваченного добра, остальное делилось поровну между боярами, гридями и отроками. Древний памятник славянского права «Закон судный людем» говорит об этом так: «Плена [в данном случае: все, взятое с бою] же шестую часть достоить взимати князем, и прочее число все всим людем в равну часть делитися от мала и до велика, достоит бо князем часть княжа, а прибыток людем». Причем при дележе добычи нельзя было обойти ни стражу лагеря, ни других воинов, которые не принимали непосредственного участия в сражении; вознаграждение наиболее отличившимся в бою храбрецам выплачивалось из княжьей доли.