Наваждение - Елена Ласкарева

— Как — почему? Ты что, не знаешь? День независимости на носу! Двенадцатое июня!

Глава 3

ВОЛЬНОМУ ВОЛЯ…

«В ознаменование Дня независимости России Государственная Дума Федерального Собрания Российской Федерации объявляет…»

Под амнистию подпадала только часть первая двести двадцать восьмой статьи Уголовного Кодекса. Ираида оставалась в следственном изоляторе, тогда как Катя…

Но существо в бесформенном, безразмерном свитере и вытертых, вытянутых на коленях брючках, которое в то знойное лето выходило на свободу, имело лишь отдаленное сходство с прежней Екатериной Степановной Криницыной, хотя и носило то же имя.

Тюремный парикмахер, он же мастер французского салона «Жак Дессанж», перед самым Катиным освобождением поработал от души: гладко-гладко он выбрил Кате не только череп, но начисто свел и брови, и ресницы. Как будто она была пациенткой офтальмологического центра и ей предстояла операция по пересадке хрусталика.

По настоятельной просьбе красавицы Ираиды, которая ластилась к цирюльнику, тщательно скрывая свою нетрадиционную ориентацию, он обработал принесенным из салона безболезненным лазерным эпилятором все Катино тело, не оставив на нем ни единой волосинки. Чтобы негде было больше завестись кровососущей нечисти…

— Ну, ты неотразима! — хихикнул парикмахер, оглядев результат своих манипуляций и тщательно проспиртовывая руки, чтобы не подхватить заразу. — Приходи к нам в салон в качестве модели — это рядышком, через дорогу. Станешь законодательницей новой моды — инопланетный межгалактический стиль! Мадемуазель со звезды Орион!

Ираида, получившая разрешение от щедро «подмазанного» начальства, присутствовала при всех процедурах.

Под конец, когда настала пора прощаться, эта вечно благодушная женщина вдруг горько расплакалась.

— Кать… Катенька… Можно, я возьму на память твой локон?

— Ты что, Ир. Он же педикулезный…

— Наплевать. Я положу его в медицинский бикс и простерилизую. Я пропитаю его ароматическим маслом, сандаловым. Я… я…

Она подняла с тюремного пола кусок серой лохматой пакли, который называла локоном, и, поднеся его к своему яркому, выразительному лицу, утерла им слезы. Словно это был надушенный кружевной платочек.

«Рыбинск. Парикмахерская «Златовласка». День проводов призывников, Димку забривают…

Кругом снуют люди с телевидения, снимают репортаж, а я бросаюсь им под ноги с целлофановым пакетиком. Состриженные волосы нельзя оставлять кому попало, через них на человека могут наслать порчу!

Страх сжимает мое сердце: где теперь тот пакетик?! Так и лежит в уголке кладовки у нас в Рыбинске, спрятанный в большую картонную коробку среди моих и Игоряшкиных детских вещичек, или…

Вот именно — или! Ведь Лида родила ребенка, и наверняка мама передала ей те старенькие ползунки и распашонки, которые много лет хранились в ожидании нового владельца. А Димочкины блестящие черные завитки, за ненужностью, отправились прямиком на помойку…

Господи, из-за моей неосторожности вся его жизнь в помойку и превратилась! Что я наделала…»

…Катю выпустили на волю через маленькую дверцу, выходящую во двор: красное кирпичное здание Бутырки стыдливо отгорожено от оживленной Новослободской улицы промтоварным магазином с оптимистическим названием «Молодость». Люди покупают себе там дезодоранты и босоножки, и большинство из них ведать не ведает, что рядом томятся заключенные…

А с тыльной стороны этого веселенького универмага расположены жилые подъезды. К ним-то Катя и вышла.

И сразу же на нее, среди жаркого лета, налетели снежные вихри. Ох уж эти тополя! От их обильного вездесущего пуха некуда было скрыться.

И без того воспаленные, лишенные ресниц глаза сразу заслезились, под веками и на радужке появилась такая болезненная резь, что Катя чуть было не повернула вспять, в проходную следственного изолятора.

— Куда?! — сурово рявкнул кто-то прямо над ее ухом, и сильные пальцы больно вцепились сзади в ее тонкую шею, мешая повернуть голову.

Катя вздрогнула, обомлев: над ней навис мужчина в форме майора МВД.

Неужели новый арест? Вот так, сразу?

— Вот, могу справку предъявить, — залепетала она. — У меня амнистия.

— Ясно, что не Нобелевская премия, — усмехнулся майор. — Только я решил было, что ты пацан. А ты просто хиппушка. Не вздумай головой вертеть, это опасно.

— Почему?

— Примета такая: выходя из тюрьмы — не оглядывайся, не то непременно в нее вернешься.

— Да? Спасибо, дяденька.

— На здоровье, тетенька. Тебе туда. — Толстым красным пальцем он ткнул в сторону арки. — И смотри не попадайся больше!

От испуга ноги сделались как деревянные. Катя сделала несколько несмелых шагов в указанном направлении. И тут, выступив из тополиного белого марева, путь ей преградили две высокие мужские фигуры.

Это были молодые парни, однако — тоже в серой милицейской форме:

— Постой-ка!

Катя, растерявшись, повторила:

— Я могу справку…

— От венеролога? — рассмеялись ей в ответ. — Это не лишнее. Мы как раз хотели тебя пригласить. Праздник, а женского общества нам не хватает. Ты что пьешь?

— Я не пью! — твердо ответила Катя. — И вообще меня ждут. Извините.

— А жаль. Ты ничего, своеобразная, — мирно посетовали они и расступились.

Но в ту же минуту еще один милиционер выступил ей навстречу из круговерти тополиного пуха. Теперь это была женщина, затянутая в облегающий парадный форменный китель с капитанскими погонами.

— Справка у меня! На грудь ее, что ли, приколоть? — отчаянно выкрикнула Катя. — Откуда вас тут столько?

— Что? — удивилась женщина-капитан. — А, амнистированная! Понятно. Я у вас просто огоньку хотела попросить.

— Я не курю.

— Я тоже. Хотела маленький фейерверк устроить, пух на земле поджечь. А то у моей собаки аллергия, чихает бедная. А не выгуливать — нельзя, она у меня чистюля, воспитанная, дома облегчаться не привыкла.

— Дома? Вы что, прямо тут и живете?

— Не в тюрьме, конечно. Просто здесь, — она кивнула на подъезды, — ведомственные квартиры сотрудников МВД.

— Уф! — Катя перевела дух.

— Ты давай к маме беги, несмышленыш, — по-доброму напутствовала женщина-капитан. Похоже, что она работала в детской комнате, с несовершеннолетними. — И не надо нас, милицейских, так бояться! Мы не монстры.

«Все хорошо, что хорошо кончается. А плохое и страшное теперь кончилось. Навсегда!

Самые страшные монстры сидели во мне самой, глубоко внутри, но я справилась с ними. Собственными силами и по собственной воле.