За свободу - Роберт Швейхель

После того как крушение авантюры герцога Ульриха развязало ему руки, Флориан Гейер набросал еще в Гибельштадте план кампании, который и был теперь, при поддержке Гиплера, в основном принят. По этому плану следовало прежде всего принудить к союзу с крестьянами графов Гогенлоэ, чьи владения соприкасались с ротенбургскими, а также их соседей, графов Лёвенштейнов, и города Вейнсберг и Гейльброн и, таким образом, освободить Вюртемберг от австрийского владычества. Затем следовало направить главный удар на Франконию и, изгнав епископов из Вюрцбурга и Бамберга, вовлечь в крестьянский союз могущественный Нюрнберг. Укрепив, таким образом, свое правое крыло в Вюртемберге, оставалось только нанести сокрушительный удар Швабскому союзу в Ульме, главнокомандующий войсками которого Трухзес фон Вальдбург, еще находившийся на австрийской службе, усмирял восставших крестьян на верхнем Дунае.

После встречи в Шентале, скрепившей братский союз крестьянских войск, Мецлер с большей частью ротенбургского ополчения повернул назад, чтобы соединиться с тауберским отрядом и, держа таким образом под ударом Ротенбург, не дать ему соединиться с маркграфом Казимиром. В шентальском лагере оставалось тысяч восемь крестьян. Однако, за исключением Черной рати и ротенбуржцев под предводительством Большого Лингарта, это были наспех сколоченные отряды, не умевшие обращаться с оружием, а главное, почти лишенные артиллерии. Флориан Гейер задался целью создать из них настоящую армию, и Симон Нейфер, Большой Лингарт, Фриц Мелькнер и другие помогали ему, не щадя сил. Он ввел военную дисциплину, настоял, чтобы Светлая рать избрала своим провиантмейстером Альбрехта Айзенгута, а шультгейсом — Ганса Рейтера из Биллингера, что и было сделано при поддержке Венделя Гиплера, и приказал, чтобы крестьяне обучались военному делу. Пушки нужно было отобрать у рыцарей и городов. Гейер был неутомим. С солдатской лаконичностью и точностью отдавал он приказы, и люди охотно повиновались ему, чувствуя, что он знает свое дело. С тех пор как он обнажил меч и забросил подальше ножны (так он выразился в письме к Максу Эбергарду), он был во власти какого-то радостного подъема, который сообщался всем, кто ни сталкивался с ним. Он всецело отдался деятельности, требовавшей полного раскрытия его еще не развернувшихся дарований полководца, и посвятил себя осуществлению идей, которые зародились и созрели в нем в период сближения с Ульрихом фон Гуттеном. Наконец-то пробил час освобождения угнетенных во всей Германии! Одна мысль об этом наполняла его несокрушимой решимостью. О себе он не думал. Он сжег за собой все корабли и знал, что ему остается одно: победить или погибнуть. Но он боролся, не сомневаясь в победе, победе свободы и справедливости.

Тем временем Вендель Гиплер, канцлер Светлой рати, послал ультиматум графам фон Гогенлоэ, предлагая им мир при условии принятия ими «Двенадцати статей». Они пытались было лавировать, но крестьянские войска двинулись на Нейенштейн — резиденцию графов. Поняв, что дело принимает серьезный оборот, братья Гогенлоэ прибыли в крестьянский лагерь.

— Эй, вы! — крикнул, завидя их сиятельства, приземистый крепыш Кресс, который разворотом плеч мог бы сойти за статую Атласа, — валяйте-ка сюда оба брата, и Альбрехт и Георг, да поклянитесь быть с крестьянами в братском союзе и никогда не выступать против них. Отныне вы больше не господа, а крестьяне, а графы Гогенлоэ — мы. Наша рать порешила, чтобы вы присягнули «Двенадцати статьям» и заключили с нами союз на сто один год.

Когда-то жестоко обиженный графами Вендель Гиплер мог быть удовлетворен, видя, как братья присягали «Двенадцати статьям», давали клятву хранить мир до следующей Реформации, обязались освободить заключенных и снабдить крестьян оружием и порохом. Их заставили присягать, обнажив головы, без шлемов и без перчаток. Не удивительно, что от такого унижения у них глаза полезли на лоб. Крестьяне отпраздновали это великое событие бесчисленными залпами в воздух.

Между тем Еклейн Рорбах, разграбив Лихтенштернский женский монастырь, откуда разбежались все монахини, подступил к стенам замка графов Лёвенштейн. Перед его знаменем шагала, подобная фурии мести, Черная Гофманша. Графы Людвиг и Фридрих фон Лёвенштейны спешно укрепляли свое убежище. Рорбах послал им сказать, чтобы они немедля явились к нему в лагерь и присягнули «Двенадцати статьям», не то он разорит все их владения.

В отряде Рорбаха было немало подданных Тевтонского ордена родом из Неккарсульма. Ожесточенные произволом своих господ, которые угнетали их вдвойне — и как рыцари, и как духовные лица, они настояли, чтобы отряд двинулся к Неккарсульму. Дорога вела мимо Вейнсберга, лежавшего на расстоянии двух часов пути от орденского городка, вниз по течению Неккара. Светлая рать отправила в Вейнсберг письмо, требуя, чтобы город примкнул к крестьянскому евангелическому союзу.

Глава восьмая

Крутыми уступами поднимается Вейнсберг по северному склону холма, возвышающегося над долиной Неккара. На самой вершине стоит церковь, к которой ведет широкая каменная лестница от террасы с Рыночной площадью и городской ратушей посредине. Двое ворот, проложенных в городской стене, выходят к подножью холма: верхние ворота у мельницы и нижние, или Госпитальные, в начале главной улицы, ведущей мимо госпиталя к Рыночной площади. Пройдя через узкую калитку к западу от церкви, путник увидит в нескольких шагах перед собой нижнюю наружную стену, окружающую замок; старинная легенда украсила его именем Вейбертрей[103]. Крутой громадой вознесся над долиной замок. Развалины исполинской башни и двойного пояса толстых стен свидетельствовали о былой его неприступности.

Графу Людвигу Гельфериху фон Гельфенштейну, защищавшему Штуттгарт от нападения герцога Ульриха, было всего двадцать семь лет. Он был любимцем эрцгерцога Фердинанда и сидел в старинном замке гвельфов[104] как оберфогт австрийского правительства. Пять лет тому назад он женился на внебрачной дочери императора Максимилиана Маргарете, незадолго перед тем овдовевшей. Стоя у окна с двухлетним сыном на руках, графиня смотрела вниз, на долину, откуда доносился зловещий гул. Вскоре показалось крестьянское войско, приближавшееся с распущенными знаменами и устрашающим шумом.

Была страстная пятница. Супруг, стоявший рядом, с таким уничижением говорил о подступающих крестьянах, что у графини отлегло от сердца. Вдруг она воскликнула:

Смотри, там среди них рыцарь! В черных доспехах, под черным знаменем. Что это значит?

— Это значит, что Флориан Гейер фон Гейерсберг запятнал свою честь и покрыл позором свое знатное имя, связавшись с этим сбродом, — нахмурившись, произнес граф.

— Не может быть! — взволнованно воскликнула графиня.

Она хорошо знала Гейера, так как часто встречалась с ним, когда он был еще молодым офицером, при дворе своего отца. Она вспомнила, что покойный император всегда с уважением отзывался о его военном даровании, и опять разволновалась.

— С таким предводителем, Людвиг… — начала она, но граф не дал ей договорить.

— И с таким вшивым сбродом! Если они хлебнули через край монастырского вина, то мы заставим их захлебнуться в собственной крови. Бюргерство остается верным мне, и помощь из Штуттгарта должна подойти с минуты на минуту.

Накануне он вторично написал австрийскому правительству, настаивая на немедленной присылке подкреплений. Ведь ему обещали их, когда он лично ездил в Штуттгарт, чтобы добиться помощи. До этой поездки в его распоряжении для защиты замка не было и десяти человек. Но ему сочли возможным дать всего семьдесят рыцарей и рейтаров, с которыми он и вернулся в Вейнсберг. Веселой кавалькадой гарцевали они вместе с ним вдоль берегов Неккара. Проезжая через крестьянские поля и виноградники, благородные господа ради рыцарской потехи подстреливали крестьян, как каких-нибудь воробьев или зайцев. Граф фон Гельфенштейн, смеясь, рассказывал жене, до чего забавно было смотреть, как эти людишки подпрыгивали в воздухе и, перекувырнувшись, шлепались на землю. Дитрих фон Вейлер чуть не свалился с коня от хохоту, когда мужичонка, которого он поднял выстрелом из ржи, чуть не улепетнул от него в виноградники. И гордая графиня тоже смеялась над рассказом об убийстве беззащитных, ни в чем не повинных людей.

На предложение крестьян присоединиться к их союзу граф ответил требованием дать ему время на размышление до полудня субботы. Это требование было удовлетворено. Он рассчитывал, что к этому сроку подойдет подкрепление из Штуттгарта: ведь писал же он, что дело не терпит отлагательства и что в случае промедления он слагает с себя всякую ответственность за могущие произойти несчастья и убытки.

Успокоив жену, он отправился в ратушу, где подобными же заверениями о предстоящем прибытии обещанной помощи пытался поднять дух отцов города, которые, испугавшись при виде несметной рати крестьян, сидели, белые как полотно, на своих скамьях. Прибывшие вместе с ним в Вейнсберг рыцари, стоя рядом с бюргерами на городской стене, состязались в остроумии, высмеивая крестьян, непрерывным потоком проходивших мимо них с песнями, шутками, звоном оружия, барабанным боем под рев угоняемого скота. Пошлые остроты благородных господ сменились угрозами и проклятиями, когда над этим пестрым воинством заколыхалась хоругвь. Должно быть, ее унесли из Шентальского или Лихтенштернского монастыря вместе с ризами и напрестольными пеленами, которые очутились на плечах у многих крестьян. И когда последние отряды крестьян прошли мимо замка, рыцари во главе с графом поспешили вскочить на коней и, несмотря на то что срок перемирия еще не истек, яростно набросились на отставших крестьян. До самой ночи свирепствовал граф и его люди среди крестьянского арьергарда, обагряя землю народной кровью.