Анна Леопольдовна - Фаина Гримберг

Андрея отпустили, равно как и Федотова и Анисимова.

– Здоров ли он? – спросила я.

Федотов ответил смущенно, что друг его здоров, но сильно запил, не выходит из дома и только требует от жены ежедневного приноса водки, самой крепкой, и жена покорно исполняет его требование.

Я дала Федотову денег и попросила, если это будет возможно, передать Андрею, что мои чувства никогда не изменятся. Федотов обещался, однако же не знал, когда увидит Андрея, который никого не хочет видеть, и даже Арина подает ему очередную бутыль водки, едва приоткрывая дверь и не смея показаться ему на глаза.

Трагическая эта история может вызвать слезы на глазах, но я была счастлива и радовалась тому, что Андрей жив и здоров. А в том, что он отойдет от запоя, я не сомневалась.

Теперь я пишу украдкой, чернила не в достаточном количестве, часть своих записей я прячу на теле под одеждой. Однако же стану излагать по порядку.

Приехали арестовывать меня – пять гвардейцев под командованием учтивого офицера. Мне позволили взять с собой том якобы проповедей пастора Гофмана, а также белье и несколько платьев. Я оделась тепло и была в теплых шерстяных чулках и сапогах. Я простилась с госпожой Дросте и госпожой Сигезбек. Все мы плакали. Господин Сигезбек, казавшийся мне совершенно растерянным, проводил меня до саней и повторял в растерянности только одно слово:

– …Courage… Courage…[104] – пытаясь ободрить меня.

Я обернулась из саней и видела, как поднялась на воздух его покрасневшая на морозе ладонь и он замахал мне вслед…

Я удивилась, когда приметила, что меня везут в Зимний дворец. Там провели меня в прежние покои великой княгини. Новая императрица сидела за столом, одетая в домашнюю робу. Перед нею разложены были какие-то бумаги, а также разбросаны были карты, то есть отнюдь не географические, но игральные. Кто знает, не раскладывала ли и она пресловутый «Mariage»…

Бывшая принцесса Елизавета тотчас объявила мне, что несмотря на мои явные и доказанные вины, она прощает меня. Впрочем, я не имела основания верить ее словам. Несколько раз она горячо убеждала великую княгиню в беседах наедине в своей бесспорной верности и преданности маленькому императору и даже клялась. Нет, я не была уверена, что избегну пыток. Но верите ли, странное чувство владело мною: мне все казалось, что я непременно должна пострадать, перенести некие мучения; без этого я сейчас не могла ощутить духовное единение с моим возлюбленным…

Императрица спросила, желаю ли я подписать присягу на верность ей. Это возможно было исполнить тотчас. Я взяла со стола перо и поставила свою подпись. Затем она сказала, что не желала бы разлучать меня с моей покровительницей, которая очень хотела бы видеть меня при своей особе. Поэтому меня должны были проводить с надлежащей охраной, чтобы я могла догнать семейство Брауншвейгского принца и далее следовать уже вместе с ними за пределы Российской империи в Германию, на родину принца. Сердце дрогнуло в груди. Я присела в придворном церемониальном поклоне.

Императрица позвонила в колокольчик, и в комнату во шли две незнакомые мне фрейлины и молодой человек в простом кафтане с большими гладкими пуговицами. Я знала, что это некий Николай Г., исполнявший должность секретаря принцессы Елизаветы, ныне императрицы. В их присутствии Ее императорское величество объявила, что должна допросить меня о некоторых важных предметах. Я подумала, что она будет спрашивать меня о мифическом заговоре… Я стояла с бьющимся сердцем и внушала себе два чувства, необычайно важных для меня сейчас: храбрость и безразличие к собственным страданиям, перспектива которых приблизилась вплотную ко мне… Императрица вдруг спросила, что за книгу я имею с собой. Охваченная безрассудством отчаяния, я отвечала, что это душеполезные проповеди, сочинение одного мудрого пастора. Она не стала тратить время на проверку моих слов и кивнула даже и добродушно. После чего вышла из-за стола и заговорила по-русски, расхаживая по комнате; голос ее звучал для меня бессердечно, и неуклюжесть русской речи еще усиливала это бессердечие.

– Известно есть, что по арестовании бывшаго герцога Курляндского блаженныя памяти Ея величества государыни императрицы Анны Иоанновны все алмазные вещи взяты принцессою Анною Брауншвейг-Люнебургскою. А ныне многих из них, яко то: жемчужной гарнитур на платье бывшей герцогини Курляндской и купленный у Рондовой жены алмаз, тако ж бывшей герцогини Курляндской золотой сервиз и многих присланных с персидским послом алмазных и золотых вещей не находится и прочаго. Но как ты всегда была при ней и для того о всем тебе о том не ведать нельзя, того ради имеешь объявить самую истинную правду, не утаивая ни для чего, куда что из того девалось. Кому как чрез тебя, так и чрез кого других что брано, тайно и явно? Сколько денег ты от нея, принцессы, из Соляной конторы, тако ж из других мест получила и куда их девала? Не переводила ль ты каких денег и в чужие края, сколько и чрез кого?

Я вспоминала лихорадочно подробности для ответа на эти вопросы, явственно показывающие мелочность нынешней императрицы. Меж тем она объявила последний пункт:

– В сем допросе объявить ты должна сущую правду. Яко в противном случае подвержена будешь Ея императорского величества высочайшему и правосудному гневу и живота лишена!..

Вот оно! Я едва сдерживала нервический смех. Лишиться жизни отнюдь не вследствие героического участия в некоем заговоре и не вследствие решительного отрицания прав узурпаторши на престол, но умереть из-за того, что я не смогу вспомнить, куда же в точности могли деваться жемчужные побрякушки!

Я начала, однако, отвечать с полной откровенностью на предложенные мне вопросы. Я вспомнила, что жемчужный гарнитур обычно находился в особой кладовой, под охраной камердинера Гранкина, в красном ларчике, запечатанном опойковым лоскутом. Алмаза, купленного у леди Рондо, я никогда не видела, в чем и призналась честно. Золотой сервиз бывшей герцогини Курляндской обычно хранился в зеленой комнате в большой шкатулке из слоновой кости, привезен ной персидским послом. Алмазы и золото, поднесенные персами, находились в желтой комнате и в кабинете принцессы. Также я показала, что получала деньги, но не знаю, были ли они из Соляной конторы, или еще откуда-нибудь. Ни в какие заграничные банки я денег не переводила. Я также сказала, что не знаю, куда девались украшения, подаренные мне принцессой, а не знаю, потому что покинула дом, где жила, ничего не успев захватить с собою; люди, находившиеся у меня в услужении, также ничего не брали; и если украшений и денег сейчас нет, стало быть, они взяты грабителями, когда указанный дом всеми был покинут…

Показания мои были записаны секретарем, и я поставила свою подпись. Императрица обратилась к секретарю и спросила, не найдено ли что из важных вещей в доме маляра Андрея Меркурьева и произведен ли обыск в доме доктора Сигезбека, и там не найдено ли что…

Секретарь почтительно ответил, что в доме маляра ничего найдено не было, а обыск в доме доктора Сигезбека произведен срочно, и также ничего не найдено…

Сердце готово было выскочить из груди. Я гнала прочь, прочь горестные мысли о страданиях близких, любимых мною людей…

Императрица в задумчивости постучала рассеянно кончиком пера по столешнице. Затем внезапно сказала мне, что удовлетворена моими ответами и не намеревается более задерживать меня. Я даже и не пыталась предполагать, где спрятала госпожа Сигезбек деньги и драгоценности, которые я ей отдала. Возможно, в оранжерее, в земле цветочных горшков или где-нибудь еще… В оранжерее, где столько раз я дышала дыханием моего возлюбленного… Теперь я желала одного, только одного: чтобы чета Сигезбек и Андрей никогда более не подвергались никаким преследованиям!..

Тотчас после этого допроса, достаточно странного, меня вновь усадили в сани и повезли в Красное Село. Я очень устала, все тело ломило, ведь я еще не вполне оправилась от своей болезненной простуды. Дремота одолевала меня, я то и дело впадала словно бы в забытье, но сильный холод не давал мне заснуть. Спустя около двух часов мучительной дороги сани догнал одинокий всадник, голова его была прикрыта башлыком, а мешковатый толстый кафтан подпоясан кожаным широким ремнем. Всадник сутулился и был слишком высок для своей лошади, ноги его в сапогах темных были вдеты в стремена, а колени высоко и неуклюже приподняты. Сыпал мелкий снег. Я узнала моего любимого в этом нелепом всаднике верхом на серой лошади. Сани ехали под охраной, которую вернее было бы назвать конвоем. Всадник подъехал совсем близко. Из-под темного войлочного башлыка глянули прямо на меня его глаза, прохладные, серые и будто глазурованные. Я не могла не видеть его отчаяния, но как странно! – выражалось оно не в глазах, не во взгляде, а в этом маленьком колючем подбородке, в губах запекшихся, в этих тонких, будто прорезанных складках, охвативших губы, кончики губ воспаленные… Конвойные солдаты погнали его прочь, крича грубо и выставляя ружья… Андрей и я смотрели друг на друга неотрывно не более нескольких минут… Затем он поворотил лошадь и медленно поехал назад, спина его в толстом кафтане согнулась мучительно, тяжко… Но все-таки мы видели друг друга…