Крючок для пираньи - Александр Бушков

— Мужики! Вы чего мимо? Печень, что ли, не позволяет?

— Какая, на хер, печень! — крикнул Кацуба, ускоряя шаг. — Танки идут, вы что, не слышите? Ментам на подмогу!

Сзади озадаченно умолкли, пытаясь, видимо, прислушаться к грохоту гусениц. Самое смешное, что майор накликал на свою голову. Свернув за угол, танков они, правда, не увидели, но поперек улицы, светя фарами, грузно разворачивался огромный «Урал» с брезентовым верхом, и через задний борт уже прыгали солдаты, кто-то распоряжался. Троица кинулась назад, пока не заметили. Снова свернули в проходные дворы — в таких случаях никто особо не станет разбираться, не помогут и удостоверения, прикладом по хребту схлопочешь раньше, чем успеешь объявить о своей сопричастности к славной российской армии…

— Стоп! — радостно объявил Кацуба. — Чего нашел!

Он обошел вокруг «Жигулей» темного цвета, хозяйственно попинал колеса, отобрал у Паши фонарик, посветил внутрь, присмотрелся и заключил:

— Сдается мне, поедет… У кого перочинник?

Повозившись немного, он распахнул дверцу.

Мазур по привычке ожидал остервенелого воя сигнализации, но машина безмолвствовала — пока они залезали, пока Кацуба, копаясь под приборной доской, соединял провода.

Отчего-то охватило покойное чувство безопасности — казалось, они обрели дом, хоть и крохотный. Заскрежетал стартер, мотор довольно быстро завелся, и Кацуба, включив фары, выехал со двора.

— Хамим… — покачал головой Паша.

— Есть вариант получше? — хмыкнул Кацуба. — Не пешком же десять верст топать? Давай руководи, штурман…

Он лихо вел машину, срезая углы, объезжая болтавшихся посреди улицы пьяных, заранее сворачивая в переулки, стоило впереди замаячить милицейским мигалкам, мурлыкал громко:

Ще не вмерла Украина,И слава, и воля,Ще нам, браття-молодци,Усмихнетця доля…

Душу, тило мы положимЗа свою свободуИ покажем, що ми браттяКозацького роду…

— Слушай, козаче… — напряженно отозвался с заднего сиденья Паша. — Скоро уже выезд из города, если там патруль…

— То у нас там спросят документы… — подхватил Кацуба. — А у нас их для тачки-то и нету… Ладно, чуть что — головы пониже.

Он затормозил, вылез, сзади послышался звон стекла.

— Что это он?

— Подфарники бьет, — догадался Мазур.

Действительно… они издали увидели мигающий синий маячок, потом в лучах фар показался развернутый носом к городу уазик, перекрещенные матово блеснувшими белыми ремнями милиционеры.

— Держись, орлы… — сказал Кацуба.

Он резко сбросил скорость, повинуясь сигналу жезлом, включил правый поворот и стал аккуратненько притирать машину к обочине. Резко нажал на газ, машина прямо-таки прыгнула вперед, вильнула, чтобы не сбить бросившегося в сторону гаишника, на миг Мазуру показалось, что правые колеса отрываются от земли — и в ближнем свете фар замелькали колеи, пучки невысокой травы, рытвины, машину подбрасывало так, что они колотились макушками о крышу, мотор ревел, померещилось даже, что жигуленок несется кенгуриными прыжками…

— Что там? — заорал Кацуба, подпрыгивая, вцепившись в руль.

— Катят! — крикнул в ответ Мазур, ухитрившись обернуться. — Мигалка следом, но далеко!

Кацуба прибавил газу, хотя они и так неслись чуть ли не со скоростью крылатой ракеты. Мазур не мог не оценить виртуозности, с какой майор несся по разъезженным колеям. Далеко позади послышалось вытье сирены — как будто погоня всерьез подозревала, что дичь дисциплинированно остановится при этих грозных звуках. Наплевать, главное — не успели сразу открыть пальбу, а теперь и пытаться нечего, разрыв приличный, не попадут при любом раскладе…

Остававшиеся до порта километры преодолели, казалось, в полминуты, перед воротами Кацуба сбросил скорость, и после бешеной гонки показалось сначала, что машина ползет по-черепашьи. Миновав вахтерку, снова помчались, лавируя меж начавшими прирастать к рельсам кранами, кучами мусора и железными бочками, брошенными в самых неподходящих местах.

— Ну, все, — сказал Кацуба, резко затормозив. — Дальше пешочком, без помпы…

Он отвел жигуленок в сторону, спрятав его за штабелем бочек, тщательно протер платком баранку, и они рысцой, то и дело оглядываясь, припустили к девятому пирсу, где даже ночью можно было без труда определить, что «девятка» являет собою оазис относительного порядка и некоторого процветания: над оградой светились призрачно-белым гроздья прожекторов, ворота закрыты наглухо, а из освещенной сторожки показался хмурый охранник, оказавшийся трезвехоньким и при нагане.

Правда, он изрядно поворчал, бдительно разглядывая все три пропуска, но пропустил, когда пропуска подкрепили удостоверениями. Поднимаясь на крылечко, они еще успели увидеть, как позади, между кранами и бочками, суетится милицейская машина.

Пройдя еще метров триста вдоль пирса, с несказанной радостью узрели «Морскую звезду» и почувствовали себя дома.

Глава двадцать четвертая

Под высоким андреевским стягом…

Кацуба не находил себе места — размеренно кружил вдоль стен, как зверь в клетке, и Мазур стал опасаться, что у него рано или поздно закружится голова. Однако из субординации не лез с репликами, изображая, как писали в старинных театральных программках, персонажа «без речей». Он вполне понимал, что гнетет майора, у самого на душе было неспокойно.

Шантарск молчал. Радист «Морской звезды» все последние полчаса пытался связаться с радиостанцией глаголевского ведомства, но ответа не получал, как ни старался. Нутром военного Мазур чувствовал, что это ненормально, что такого просто не может быть: в мирное время, если не произошло ни природных катаклизмов, ни глобальных перемен, радиостанция обязана хотя бы подтвердить прием, радисты несут дежурство круглосуточно, обязаны существовать запасные передатчики, правила на случай неожиданностей…

— Классическая фраза, — сказал Кацуба, продолжая кружить. — «Из-за всех этих хлопот и перемен никто не вспомнил о разведвзводе…» Не помнишь, откуда это? Какой-то роман…

— Не помню, — сказал Мазур. — Хотя в голове что-то вертится…

— Сходить в радиорубку, что ли?

— Сходи, — столь же безучастным тоном откликнулся Мазур, видя, что от него ждут моральной поддержки хотя бы в виде бесцельного сотрясения воздуха звуковыми колебаниями, или, выражаясь не столь заумно, полагается хоть что-то вякнуть.

Кацуба подумал, развернулся к двери, потоптался еще пару секунд, но все же вышел. Мазур уставился в иллюминатор. По его внутреннему убеждению, дела шли не столь уж плохо — само по себе это молчание еще ничего страшного не означает, потому что не связано с незамедлительным принятием решения. Бывает хуже — когда остаются считанные минуты, вот-вот должен поступить приказ в недвусмысленных формулировках «или-или», но радист, зажавший ладонями наушники, застыл соляным столбом, и внутри все вымерзает от яростного ожидания. Как на его первой настоящей акции — когда они сидели на третьем этаже иссеченного осколками здания, вода в канале то и дело взлетала фонтанами от снарядов малокалиберных пушек, атакующие подошли настолько близко, что среди автоматной трескотни явственно различался яростный рев «Джой Бангла», один шальной броневик уже прорвался в порт и носился меж пакгаузов, паля во все стороны, уворачиваясь от лупивших по нему гранатометчиков. Водяной держал палец на кнопке, а в углу хрипел раненый часовой, которого никто не спешил добивать, потому что все боялись пропустить сигнал. Черный юмор был в том, что они-то как раз играли на стороне атакующих, а не обороняющихся — о чем обе стороны и не подозревали — и рвануть без приказа заложенные заряды было никак не возможно: в последний миг могло оказаться, что надлежит не взрывать, а воспрепятствовать взрыву. А потом оттуда еще предстояло выбраться так, чтобы ни одна живая душа не узнала о непредусмотренных правилами игры фигурах, тенями промчавшихся по доске.

Рванули в конце концов, и даже выбрались. Философски рассуждая, все оказалось зря, потому что победители, которым они подыгрывали, через малое время, как водится, начали истреблять друг друга в череде нелепых переворотов. Но это уже другая история, а если что не так, не наше дело, как говорится — Родина велела…

Редко случалось, чтобы он столь остро ощущал географию, пространство — до Шантарска добрые две тысячи километров, до Мурманска не ближе, зато к полюсу он оказался так близко, как никогда прежде.

Одно утешало: впервые за все время их одиссеи «Морская звезда» оказалась в столь спокойном месте, на пирсе, огороженном бетонной стеной с колючей проволокой, запертыми воротами и серьезно бдящими охранниками. Никто не митинговал на причале, не лез в душу, не надоедал. Должно быть, примерно по тем же соображениям именно здесь ошвартовался белый красавец «Федор Достоевский», опустившийся-таки по Шантаре к океану, чтобы заплатившему валютой зарубежному народу (а также отдельным представителям отечества) не докучали общением аборигены. «Достоевский» красовался совсем неподалеку. Мазур со своего места, не вставая, видел, как в неведомо зачем привезенный сюда с Большой земли красный «Икарус» грузятся немногочисленные туристы — те, кто по собственному желанию захотел осмотреть Тиксон, надеясь, должно быть, на крутейшую экзотику. В городе наверняка уже навели порядок, а может, и восстановили линию электропередачи, но все равно сыщется немало выбитых витрин. Да и сгоревший музей благолепия не добавляет. Интересно, зачем их вообще пустили в город. Видимо, скрепя сердце решили показать, что пресловутый «железный занавес» окончательно сдан в металлолом и жители братского зарубежья могут шататься везде, где им заблагорассудится. Наверняка ухитрятся провезти их так, чтобы объехать за километр и погорелый музей, и наиболее уныло выглядящие магазины, — не привыкать…