Черные сказки - Олег Игоревич Кожин

Толстого, а иную, носившую название Латинской. Ту самую, откуда на фабрику везли лучшие какао-бобы.

Николай вернулся с родины шоколада.

И, похоже, готовился сделать ей…

– Я нашел там золото. Остаток некого предмета, – продолжил Николай и вытащил из кармана коробочку. – Его нельзя было восстановить. Но мой ювелир сумел создать из него то, что я хотел. Мила, милая моя…

Николай запнулся. Медленно открыл коробочку.

– Примите это в знак моей любви. Я предлагаю вам свою руку. И сердце. Оба сердца, дорогая.

В ушах Милы зашумело. Грозя упасть без чувств, она увидела выстланное шелком нутро, на котором покоился золотой кулон в форме сердечка.

– Я согласна, – сглотнув, прошептала Мила.

И наконец расплакалась от счастья.

* * *

– Невкусно! – Вопль расколол утро, тонкой иглой войдя в и так болящий висок. – Мне не нравится!

На пол полетел выплюнутый марципан. Гувернантка взвизгнула, стремясь призвать подопечного к порядку, но тщетно.

«Какой же гадкий мальчишка», – поморщилась Мила.

Сегодня она чувствовала себя отвратительно: проснувшись с гудящей головой, встала с кровати и ахнула, разглядев свою бледность в зеркале.

К полудню румянец окрасил ее щеки вновь. Да только голова так и не прошла.

«Переволновалась, – решила Мила и тронула место у ключицы, где под платьем на золотой цепочке висел золотой же кулон. Улыбка сразу растянула губы. – Ведь такое событие…»

Сколько она ждала этого, сколько мечтала!

– К Абрикосову хочу! – тем временем заявил противный мальчик. – Ананаса хочу, в шоколаде!

«Вот и шел бы к Абрикосову», – в сердцах подумала Мила.

Будь Мила верующей, наверное, помолилась бы Богу, чтобы тот избавил ее от такого клиента. Но вера в доброго Боженьку истлела в ней давным-давно, исчезла в темные времена, когда пришлось продать последний крестик.

И все же удача улыбнулась Миле: поворчав, гувернантка наконец повела мальчишку к выходу.

«Ушли!»

Нет, Мила не ненавидела детей. Когда-нибудь и она станет мамой. Родит Коленьке не одного наследника. Но, прибирая на столике после посетителей, Мила то и дело кривила губы: тут рассыпано, там изгваздано… А уж что паршивец сотворил с коллекционной открыткой из шоколадного набора! Одни клочки остались.

От этого вдруг накатила злость. Мила оперлась о столик, зажмурилась – а когда распахнула веки, со зрением случилось странное.

Надписи на клочках закружились, словно размазываемые невидимой рукой. Смялись в незримом водовороте буквы, и…

Обратились в непонятные письмена. Человечков, на чьих головах высились короны из перьев, а руки держали палки.

Или копья?

И чаши.

И…

– Мила! Тебе плохо?

Клочок выпал из пальцев. Мила с трудом выпрямилась и взглянула на Варю.

– Все хорошо, – с усилием произнесла она. – Голова что-то чугунная…

– Сядь! – приказала Варя и стала хлопотать вокруг. – Скушай вот это. Станет лучше!

– Спасибо… – слабо улыбнулась Мила.

Глаза, вернувшись к обрывку, не увидели на нем ничего необычного.

«Привиделось?»

Наверное, все дело в рассказах Коленьки. С каким жаром он повествовал о давно сгинувших племенах Америки! Даже про некоторые жестокие обычаи как-то упомянул – вскользь, правда, чтобы не напугать. Про их любовь к золоту. И к шоколаду…

«Они любили шоколад, почти как ты, – улыбаясь, говорил он. – У тебя шоколадное сердце, милая…»

Прервав мысли, звякнул колокольчик.

Новые посетители.

«Пора за работу».

Следующие несколько часов Мила усердно улыбалась, чистила столики и носила подносы. Да только ее самочувствие оставалось нездоровым. Пытаясь отвлечься, Мила мурлыкала любимые мелодии: то «Вальс-монпансье», то «Кекс-галоп» – их ноты вкладывали в упаковки некоторых конфект, радуя покупателей.

Однако, чем больше она пыталась отвлечься, тем сильнее кровь пульсировала в висках: громко, гулко, будто целая армия барабанщиков, при мыслях о которых почему-то всплывали темные полуобнаженные тела, прокаленные солнцем каменные пирамиды и вереницы связанных людей, ведомых на…

Из рук Милы вырвалась сахарница. К сафьяновым туфелькам брызнули осколки.

– Простите! – Мила бросилась убирать разбитое.

В локоть вцепились Варины пальцы:

– Мила, я сама! Иди присядь!

Дрожа, Мила подчинилась. Да что с ней сегодня?!

Воздух, пропитанный шоколадом, внезапно стал нестерпимо душным. Мила прижала к груди ладонь.

– Милочка… – шепнула подоспевшая подруга. – Сходи на улицу, проветрись!

– Но…

– Я и одна справлюсь. Иди! На тебе лица нет.

– Ну хорошо, – нехотя кивнула Мила.

Шляпка, пальто – и вот она на сентябрьской улице. Блеклые прохожие, серое небо с золотым огрызком солнца среди туч.

Мила вздохнула и пошла к Александровскому саду. Она просто перетрудилась, переволновалась, вот и мерещится всякое.

Но день, не задавшийся с самого утра, видно, решил и вовсе доконать ее.

Впереди, на дорожке, стояла знакомая гувернантка, что беседовала с господином в пенсне. Рядом же, в кустах, мелькал знакомый матросский костюмчик.

А еще…

Тонкий слух Милы расслышал нечто, заставившее ее похолодеть.

Судя по всему, гадкий мальчишка мучил кота.

В груди вскипело возмущение. Мила собралась дойти до гувернантки и обратить ее внимание на вопиющий случай, но вскоре остановилась.

Гувернантка явно знала, что творится, – вон какие раздраженные взгляды назад бросала! – но никоим образом не собиралась препятствовать.

Ей было плевать. Пускай барчук играет.

Мила стиснула кулаки. Смелость, граничащая с безрассудством, толкнула ее к обходной дорожке. Мгновение спустя Мила, пройдя кусты, вышла из арки, образованной двумя деревьями, и увидела мальчишку.

У его ног, придавленная, корчилась пятнистая кошка. Ее «мяв» был уже почти не слышен, но Мила зашипела вместо нее:

– Отпусти сейчас же!

С этой стороны ее не было видно людям с дорожки, зато мальчик мог видеть хорошо. Вот поднял голову, заметил… Узнал.

И с улыбкой надавил на кошачье горло сильней.

– Отпусти!

Перед глазами полыхнуло. Милу обдало жаром, а после она увидела вереницу голых детей. Пиная и щипая, жестоколицые взрослые вели их по ступеням величественной пирамиды, и слезы, что стекали с маленьких чумазых лиц, смешивались с кровью.

Там был и он – растерянный, в обрывках матросского костюмчика. Зареванный, затюканный и непонимающий, что к чему. И Мила, стоявшая на верхней ступеньке, тянула к нему черный, как беззвездная ночь, обсидиановый нож и… улыбалась.

Скалилась, показывая зубы, испачканные в терпком, вкусном, любимейшем шоколаде, когда…

Что-то толкнуло в грудь. Мила трепыхнулась и увидела мальчишку, что как раз падал на траву. Мила еще успела понять, что он в обмороке, когда ноги сработали сами собой. Руки прижали к груди полуживой комок, а после с небес ударил дождь.

Мила успела спрятаться за дерево, когда воздух прошил первый вопль гувернантки.

Листва не прошуршала под каблуками, не дрогнула ни одна ветка, когда Мила незамеченной покинула сад.

Сердце билось в груди барабаном. На руках слабо плакала кошка, а в мыслях царил ураган.

Позже, в комнате, когда обласканная кошка успокоилась, а слезы Вари высохли, Мила опять вспомнила о страшном видении. Сейчас оно больше походило на морок. Мила так и не рассказала о нем подруге. Быть может, надо показаться