История с географией - Евгения Александровна Масальская-Сурина

Сенно, но выдача этой ссуды могла быть и не раньше двух-трех лет. И вот продать эту землю, оторвать от центра эту болячку, эти шестьсот десятин являлось гениальным способом нас спасти. Для этого стоило только продать ему эти шестьсот десятин. Правительственные ссуды с процентами за них ожидались шестнадцать тысяч. Он брался выхлопотать в московском Земельном банке перевод на них долга банка в шестнадцать тысяч. Банк будет вполне гарантирован правительственной ссудой, а для нас уменьшение долга московскому Земельному банку на шестнадцать тысяч, конечно, явится большим облегчением. Он же, хотя ничего на этом не выигрывает, но приобретает ценз и женится на купчихе[225]. Удивительно гениально: и банк получит ссуду, и мы спасены, и он с цензом и женой. Чего же лучше? Как можно колебаться? Ведь другого выхода нам нет. Иначе мы погибнем. Но я что-то не верила таким чудесам и просила дождаться Вити.

Витя приехал в первое воскресенье, семнадцатого июля. Он приехал с Урванцевым, веселый, довольный и радостно показывал своему приятелю чудный щавровский парк. Липовые аллеи парка напоминали Летний сад в миниатюре и теперь были удивительно красивы так же, как и круглый сквер посреди двора с постриженной живой изгородью. В саду уже спели фрукты и крупная садовая земляника. Мы могли хорошо угостить дорогого гостя. Нам ежедневно за бесценок приносили много дичи (белых куропаток), рыбы и раков размером с омаров.

Но ужин наш был омрачен тем, что Вячеслав счел возможным заговорить о своем гениальном способе спасения, с которым необходимо торопиться, пока до банка не дошел слух о недохвате земли. Вите было неприятно, что эти страхи за нас поднимались при Урванцеве. Он думал положить им конец, заявив, что по закону банковская ссуда не переводится на выкупных. Вячеслав стал оспаривать. Витя горячился и все кончилось сценой вроде летней: «Выбирай между нами: Вячеслав или я». Я успокаивала его, обещала осадить Вячеслава. «Это же второй Бернович, – жаловался он Урванцеву. – Она ему верит и слушает его!»

После отъезда Вити с Урванцевым Вячеслав собрался в Могилев. У него там было два дела: побывать у архиерея, переговорить с ним, не купит ли духовенство нашу усадьбу в Щаврах. Церковь от усадьбы отстояла в пятидесяти шагах, а дома причта были за версту в селе, за рекой, т. е. за лужей. Архиерей обещал подумать, но, конечно, дело было положено в дальний ящик. Вторым делом было скорее выяснить и оформить в лесохранительном комитете разрешение вырубить наш лесок, запроданный Борисовскому купцу. Нам говорили, что такого разрешения мы никогда не получим, но нам надо было знать это наверняка. Вячеслав пробыл в дороге три или четыре дня. В его отсутствие приезжал из Могилева Булацель, оценщик Крестьянского банка, осмотреть запроданные участки в Пуще. Объехав участки, Булацель нашел, что земля из-под чернолесья отличная, условия покупки для крестьян очень льготные, и поэтому есть надежда на вполне благоприятный ответ Крестьянского банка.

Рассматривая наше дело с аккуратно подобранными документами, Булацель выразил нам с Горошко свое восхищение. Такая неожиданная оценка наших трудов после критики Вячеслава и Фомича произвела на меня, по крайней мере, впечатление стакана вина замерзшему человеку. Я смела поднять голову, а Горошко тихонько, по секрету, уже мечтал приготовить и все купчие к 15 декабря, даже Выспу, добавлял он, по-видимому имея на то свои соображения.

Но, если радостно вздохнул и поверил в себя «тупой Горошко», то «лихой» Вячеслав вернулся из Могилева с совершенно победоносным видом. Лесной комитет постановил решительно запретить продажу этого леса: с продажей Пущи имение оставалось совсем без леса. Вячеслав толково и быстро оформил все дело, затем вызвал Борисовского купца. Последнему не хотелось расстаться с такой дешевкой. Он, кажется, ожидал, что паны сумеют добиться разрешения вопреки всяким законам. Поэтому он был удивлен и недоволен, получая свой задаток обратно с процентами, но без устойки, как было оговорено в условии. Это была ликвидация последнего наследия Берновича! Лесок наш был спасен.

В конце июля Вите удалось провести еще три дня в Щаврах. Вячеслав опять пытался его убеждать в спасении продажей выкупных. Ловкий и опытный в разных фокусах, он не мог примириться с решительным отказом Вити идти на какие-либо рискованные комбинации. Он назвал это трусостью, нерешительностью и бил нас по самолюбию, когда, расхаживая большими шагами перед крыльцом дома, вечером, в ожидании ужина, все возвращался к этому вопросу.

В столовой Миша с Аннушкой накрывали стол, а я сидела там же у открытого окна, слушая рассуждения Вечи и реплики Вити, шагавшего по песку у подъезда. Иногда и тот, и другой начинали горячиться.

– Спасать вас, спасать надо, – долетал до меня повышенный голос Вечи, – из петли вытащить надо.

– Слушай, Вячеслав, – перебила я его, подзывая к низкому окну, – ты никогда не придумаешь, как бы заполучить твою купчиху без этого ценза выкупной земли?

Вече смешался.

– Ну обсуди это хорошенько, а теперь идите скорее ужинать, а то все простынет.

За ужином разговор был направлен в другую сторону, вспоминался Петербург, родные, его «Записки разведчика», и Витя мог спокойно закончить вечер.

Теперь, когда лес был свободен, только теперь можно было думать о продаже центра, в котором было четыреста десятин. Хотелось удержать за собой десять-пятнадцать десятин под церковью и усадьбой да клочок леса с лугом за ней в придачу, всего не более пятидесяти десятин. Горошко дал знать ходокам, давно ожидавшим разрешение этого вопроса. Оршанцы, заселившие Гуту, непременно хотели перетащить своих родных на центр, Деринг имел покупателей в Витебске, Молосай в Борисове, Горбачев в Углах и пр.

Первого августа оршанцы явились целой толпой. Сначала Вячеслав и Горошко вели с ними переговоры с непременным условием выдела усадьбы. Оршанцы соглашались, но затем они вдруг стали требовать и усадьбу и давали пятьдесят четыре тысячи: двадцать тысяч наличными и тридцать четыре тысячи переводом долга московскому Земельному банку. Продать усадьбу! Это казалось мне невозможным. Я сидела у себя в комнате, не желая слышать этих разговоров. Вячеслав и Горошко ежеминутно забегали ко мне, уговаривая согласиться:

– Уступить усадьбу и совсем развязаться с Щаврами. Чего же лучше?

– Это спасение, иначе Вы погибнете, – убеждал Вячеслав.

Я не в силах была дать согласие. Ну просто жаль до слез.

– Дайте еще полчаса подумать, – просила я и вышла подышать воздухом на крыльцо за домом, где я надеялась, что меня не увидят гудевшие в конторе оршанцы. Но, как нарочно, прошел мимо меня оршанский коновод Парфеныч. Он подошел ко мне, вытирая пот с лица, после горячих дебатов в конторе, и, осклабившись, доложил: