Другая сторона светила: Необычная любовь выдающихся людей. Российское созвездие - Лев Самуилович Клейн

на силу ответят силой, на угрозу — угрозой, на недоверие — еще большей недоверчивостью. А как они ответят на действия человека, который приходит к ним с кусками яркой материи, плитками табака, с множеством не всегда понятных, но явно полезных и занятных предметов?… Меньше всего Миклухо-Маклая пугало одиночество. Напротив, он видел в нем немало привлекательного и удобного для себя» (Путилов 1985: 14).

Вот это несомненно. И поскольку опасности и неудобства путешествия в одиночку явно перевешивают приведенное преимущество (не раздражать туземцев), да и не столь уж очевидна необходимость полного одиночества для этого (два-три человека могут точно так же удерживаться в рамках), то должно было иметься нечто еще, что делало одиночество таким удобным и привлекательным для Маклая. Почему-то он не хотел иметь возле себя цивилизованных свидетелей — соотечественников или европейцев. Возможно, они мешали бы его свободному приобщению к туземной культуре и вообще свободе выхода из европейских культурных норм, которые его явно не устраивали.

Н. Н. Миклухо-Маклай.

Бейтензорг (Богор). 1873 г.

в) эксплуатация имиджа. Что же касается местных норм, то в чем-то они, вероятно, устраивали путешественника, а в остальном он мог с ними не считаться. Он был выше их. Его особый статус сложился быстро, и ученый очень заботливо сей статус поддерживал. Благодаря своей необычной внешности (одежда, башмаки), своим лекарским умениям, европейскому оружию и техническим средствам Маклай быстро прослыл обладателем магических свойств. Его белая кожа и метание огня (ружье, фейерверк) дали ему возможность прослыть «каарам тамо» («человеком с Луны»). Сам Маклай отмечал:

«Они стали звать меня «каарам тамо» (человек с Луны) или «тамо-боро-боро» (человек болыиой-большой), ставя меня выше самых старых и почитаемых глав семейств», которых они называют просто «тамо» и редко «тамо-боро» (человек, человек большой). Они приходили ко мне, прося изменить погоду или направление ветра; были убеждены, что мой взгляд может вылечить больного или повредить здоровому, думали положительно, что я могу летать и даже, если захочу, могу зажечь море» (ММ 1: 263).

Он не отрицал своего небесного происхождения. Наоборот, очень ценил эту славу и всячески укреплял ее.

Прослышав, что Абуи и Малу, жители деревни Гориме, замыслили его убить и завладеть вещами, Маклай явился в эту деревню, собрал всех, позвал Абуи и Малу и улегся спать перед ними, предложив им попытаться осуществить их замысел. Оба испугались, откупились свиньей и провожали Маклая домой. В Бонгу жители собрались и Саул спросил: «Маклай, скажи, можешь ли ты умереть? Быть мертвым — как люди Бонгу, Богатии, Били- Били?» Маклай оказался в затруднении: сказать «да» значило бы бросить тень на свою репутацию, сказать «нет» — значило бы солгать, а это против его принципов. Маклай снял со стены тяжелое копье и, подав его Саулу, сказал: «Попробуй». Саул вскричал: «Нет, нет!» Присутствовавшие бросились заслонить Маклая, и эпизод был исчерпан.

Когда умер его слуга Бой, Маклай скрытно, ночью, бросил его труп в море и дал понять папуасам, что Бой «улетел в Россию» («Россия» и «Луна» были для папуасов одним и тем же). Когда же папуасы не поверили, Маклай дал папуасам отпить воды, затем подлил ее в блюдце со спиртом и поджег. Эффект был потрясающий. Папуасы умоляли его не поджигать море.

В России он так объяснял свои ухищрения:

«Раз возведя меня в положение «каарам тамо» (человека с Луны), придав мне это неземное происхождение, каждый поступок мой, каждое мое слово, рассматриваемые в этом свете, казалось, убеждали их в этом… Моя репутация и обстановка и с нею сопряженные качества представляют ту громадную выгоду, что избавляют меня от необходимости быть всегда вооруженным и иметь в доме наготове заряженные ружья, разрывные пули, динамит и подобные аксессуары цивилизации. Проходит уже третий год, и ни один папуас не перешагнул еще порога моего дома ни на Гарагасси, ни в Бугарломе; незначительный негативный жест «каарам тамо» достаточен, чтобы держать, если хочу, туземцев в почтительном отдалении. Пристальный взгляд «каарам тамо», по мнению папуасов, достаточен, чтобы наносить вред здоровым и исцелять больных» (цит. по: Путилов 96).

Вполне очевидно, что, имея такой статус и такую славу среди местного населения, Маклай мог позволять себе любые отклонения от норм, любые странности, любые «прихоти» без риска опуститься в глазах своих туземных почитателей, без риска стать изгоем.

г) избегание женщин. Одна из таких его странностей — это его избегание женщин. Он их терпеть не мог. Когда он возвращался в Иену из своей студенческой экспедиции в Марокко и на Канарские острова, он пофлиртовал немного с некой немкой Августой Зелигман, похвастал своими путешествиями, обещал к ней приехать. Та влюбилась в него и прислала в Иену письмо. Он не ответил. Через несколько дней она прислала второе письмо:

«Уже три дня я жду с нетерпением каких-либо известий от вас. Вы же получили мое письмо, так отчего же не отвечаете? Я жду в ближайшие дни вашего ответного письма с указанием времени, когда вы предполагаете посетить меня, что вы мне обещали. На этот раз одного обещания мне недостаточно. Вы должны приехать и скоро прийти. Я жду с нетерпением. Напишите мне сейчас же» (ММ 6: 579).

Миклухо-Маклай посылает ей во Франкфурт на Майне ледяную отповедь:

«На прошлой неделе получил ваше первое письмо, два дня назад — письмо от 17 января. Предпоследнее было для меня несколько непонятно, письмо же от 17 января, скажу откровенно, странно. Откуда это нетерпение? Зачем я должен скоро приехать? Это недоразумение, которое рассеется, когда я расскажу вам, кто я.

Несколько часов нашего знакомства были слишком коротким сроком, чтобы узнать меня, так как я сделан не по мерке обычных добрых людей. Наше довольно оригинальное знакомство и обмен двумя-тремя письмами привели к тому, что в вашем воображении составилось совсем неверное представление о моем «я». Отсюда и нетерпение (Женщины к тому же очень любопытны).

Но тут приходит разочарование: из героя, необыкновенного человека в самом благородном значении этого слова, который желал бы всем помочь и всех изучить, появляется скучающий эгоист, совершенно равнодушный к стремлениям и жизни других добрых людей, и их еще и осмеивает; который послушен лишь собственному желанию, стремясь