Запечатленный труд (Том 1) - Вера Фигнер

Затем Комитет хотел выслушать мнение своих членов о программе вновь задуманного отдела деятельности - новой организации, которая должна была привлечь в революционные ряды старообрядцев и сектантов. Это было "Христианское братство", тайное общество, в которое революционная партия звала без различия вероисповедания всех противников официальной, господствующей церкви, причем главной задачей ставилась борьба с существующим правительством, а конечной целью - ниспровержение его. Я не знаю, кто был инициатором этого замысла, но этой идеей очень увлекался народник-пропагандист из "процесса 193-х" {318} Франжоли. Он был агентом Исполнительного комитета и после 1 марта вместе с другими переехал в Москву. Он нигде не бывал, потому что уже более года был неизлечимо болен и не сходил с постели. В квартире, где он жил со своей женой Евг. Завадской, моей товаркой по Цюрихскому университету, была устроена типография, предназначенная специально для издания литературы "братства". В этом направлении было издано "Соборное уложение "Христианского братства"", излагавшее цели "братства" и устав его. Другое воззвание - "Соборное послание "Христианского братства"" - обращалось "ко всем чтущим святое учение Христа" и доказывало, что "существующее правительство и все его установления и законы, как основанные на неправде, подавлении и гонении свободного искания истины, следует считать незаконными и противными заповедям божиим и духу христианского учения". Эти листки не произвели на меня впечатления, и вся затея не имела ровно никаких результатов; как измышление интеллигенции, совершенно чуждой религиозной жизни народа, она оказалась с самого начала мертворожденной.

Любопытно, что мысль войти в сношения со старообрядцами и сектантами и привлечь их к совместной борьбе с правительством с 70-х годов не покидала революционеров. Казалось, союз возможен, потому что есть общий интерес, потребность в политической свободе, обеспечивающей свободу совести. Каким образом 11 миллионов русского народа могут оставаться равнодушными к борьбе против общего врага, от которого терпят преследования и гонения за религиозные убеждения, - революционным партиям казалось ни с чем не сообразным, и интерес к расколу и сектантству не ослабевал в среде, захваченной революционным движением. В 70-е годы каждый революционер наряду с историей народных движений и крестьянских бунтов обязательно прочитывал все, что тогда имелось в русской литературе как по вопросам артели и общины, так и по истории раскола и сектантства. И однако, сколько ни вводили они в свои планы пожеланий сойтись с сектантами или подойти ближе к раскольникам, пожела-{319}ния оставались пожеланиями, а слабые попытки разбивались жизнью. Среди чайковцев Фроленко и Аносов идут из Москвы на Урал искать бегунов, но не встречают ни одного; в 1879 году на юге тот же Фроленко уже с Ковальским стараются сойтись на социалистической почве со штундистами88, но, согласно рассказу Фроленко, тщетно. В 1878 году Александр Михайлов проводит в Саратовской губернии полгода в большом приволжском селе Синенькие, населенном старообрядцами. Он ставит себе целью сделаться среди них своим человеком. В качестве вольнонаемного учителя он обучает детей грамоте, переходя из избы в избу и пользуясь пищей поочередно у родителей учеников. Он соблюдает все обычаи и обряды старообрядцев, расстилает как полагается коврик для молитвы, берет лестовку и кладет бесконечное число земных поклонов, во всем подражая ревнителям древнего благочестия. Приезжая в Саратов, он рассказывает с увлечением, самым серьезным образом обо всем внешнем, чему был свидетелем и что сам проделывал, мимикрируя окружающих. Но никогда не говорил он нам, что ему удалось привлечь кого-либо в ряды социалистов. Он затратил полгода жизни в крестьянской обстановке, полгода добросовестно держался обрядности, совершенно чуждой духу его собственной личности, насиловал ее во имя теоретического ожидания, что, приняв личину, наружно отождествив себя с окружающей средой, приобретет доверие и, развернув все свое влияние, навербует в революционную партию адептов ** социализма. Михайлов был однодум: поставив себе конкретную цель, он отдавался ей всецело, влагая все душевные силы в избранное дело. В старообрядцев, живя в Синеньких, он верил фанатично и не замечал, что расточает бесплодно свои способности и время. Крах, происшедший в "Земле и воле" в Петербурге, когда вместе со многими другими были арестованы его друзья, такие выдающиеся революционеры, как Ольга Натансон и Оболешев, эти старейшие и самые энергичные члены общества "Земля и воля", вырвал его из {320} Синеньких, и он уехал с болью, что дело не довершено. И надо сказать, что в то время и все мы, жившие в Саратовской губернии по деревням, не протестовали против системы приспособления к среде, которым увечил себя Александр Михайлов: мы тоже думали, что это необходимо для пользы революционного дела, и верили, как и он, что придет время и плоды будут обильны.

______________

** Т. е. сторонников, приверженцев. - Прим. ред.

Результатов не было, а мысль, что надо стучаться в двери к сектантам и старообрядцам, не умирала. "Народная воля" посылала рабочего Воскресенского в Тверскую губернию к известному сектанту Сютаеву, а московская попытка с "братством" проистекала все из того же источника. Пожалуй, наиболее показательным в смысле живучести раз усвоенных идей может служить факт, что 30 лет спустя один из видных, старейших членов "Земли и воли", ставший социалистом-революционером, Натансон, говорил мне в 1912-1913 годах за границей о тех же старообрядцах и сектантах как об элементах, на которые революционная партия может опереться в борьбе за политическую свободу.

Подробности о замысле "Народной воли" организовать революционное "братство" среди старообрядцев, вероятно, будут освещены в литературе более полно, когда очередь дойдет до относящихся сюда документов из архива жандармских управлений и департамента полиции, открытых революцией в 1917 году.

2. СТРЕЛЬНИКОВ

В Москве я передала Комитету многочисленные жалобы на военного прокурора Стрельникова как со стороны заключенных Киева и Одессы, так и со стороны их родственников. Эти жалобы касались главным образом его обращения с теми и другими. Считая оговор лиц, уже привлеченных к следствию, лучшим средством в борьбе с крамолой, Стрельников практиковал массовые обыски и аресты. Он производил настоящие опустошения, захватывая людей, {321} совсем непричастных к революционной деятельности и имевших самое пустое отношение к лицам, их оговаривавшим. Это делалось совершенно систематически, по правилу, которое генерал формулировал так: "Лучше захватить девять невинных, чем упустить одного виновного". Захваченным предъявлялись самые тяжкие обвинения: в тайном обществе, в покушениях на жизнь разных официальных лиц и т. п. - и всем поголовно объявлялось напрямик, что их не выпустят из тюрьмы, пока они не покажут того-то или не подтвердят требуемого. Когда арестованные отказывались давать показания, гневу Стрельникова не было пределов, он положительно кричал на них и заявлял: "На коленях потом будете просить, чтобы я позволил дать показания, - и я не позволю". Рассказывали, что в Киеве он схватил за горло рабочего Пироженкова на допросе в присутствии товарища прокурора Кочукова. После попытки Урусова к бегству Стрельников обратился к конвойным с вопросами: "Что же, вы его убили?" - "Нет".- "А били?" - "Нет". - "Очень плохо сделали",- сказал на это генерал. О лицах, еще не попавших в его руки, он выражался не иначе как таким образом: "Как бы мне мерзавца такого-то поймать!" Наряду с обвиняемыми всячески застращивались родственники. "Ваш сын будет повешен!" - было обычным ответом на мольбы матерей. Свидания разрешались с трудом, как будто дело шло действительно о важных государственных преступниках. Отношение Стрельникова к евреям было возмутительное; так, он не церемонился говорить родителям об арестованных: "Евреи блудливы как кошки и трусливы как зайцы". Другим он сообщал, что думает создать процесс с "чесночным запахом". Эти и десятки подобных же проявлений цинизма, издевательства сильного над слабым создали Стрельникову репутацию бездушного и жестокого человека, добровольно бравшего на себя роль палача. Я передала Комитету общий говор и мольбу убрать его с места, на котором он мог делать столько зла. Вместе с тем я сообщила Комитету о том вреде, который наносила система действий Стрельникова партии вообще. Этот вред заключался в дискредитирова-{322}нии ее в общественном мнении, что происходило вследствие огульных оговоров и запугивания массы лиц людьми, терроризированными и деморализованными Стрельниковым, - людьми, совсем не принадлежавшими к революционным деятелям, но которых общество не имело возможности отличить от них, раз они привлекались по политическому делу. Напоминая Комитету предыдущую деятельность Стрельникова по целому ряду политических процессов, в которых он прилагал все усилия, чтобы смешать социалистов с грязью, выставить их перед обществом как шайку уголовных преступников, умышленно прикрывающих политическим знаменем личные поползновения испорченной натуры, и указывая на ту ненависть к Стрельникову, которую нам завещали наши товарищи, начиная с Осинского и кончая Поповым, я настоятельно предлагала поставить на очередь вопрос об убийстве Стрельникова. Вместе с тем я указывала на Одессу как на пункт, где легко могли быть собраны о его жизни все необходимые сведения и самый факт совершен с большей легкостью, чем в Киеве, где у него семья и масса знакомых и где он должен быть больше настороже в силу своей давней известности там и многочисленных указаний, которые он имел в своих руках о различных проектах покушений на его жизнь. Мое предложение было принято, и участь Стрельникова решена. Так как вместе с тем Комитет согласился, что Одесса представляет шансы более благоприятные, чем Киев, то необходимо было тотчас же послать туда человека, который собрал бы весь материал, необходимый для исполнения задуманного.