Восхождение царицы - Маргарет Джордж

Следующие несколько дней были наполнены безмерным счастьем, если это емкое, но простое слово вообще способно передать то блаженное восторженное состояние, близкое к экстазу, в котором я пребывала. Я чувствовала себя легкой, как соколиное перышко, и не только потому, что теперь мое чрево освободилось от бремени. Меня несказанно воодушевляла мистическая связь, по-прежнему соединявшая меня и младенца. Ребенок уже жил сам по себе, был отдельной личностью, но вместе с тем оставался – и навсегда должен остаться – частью меня. Я держала его на руках, баюкала и ощущала уверенность в том, что больше никогда не останусь одна.

Разумеется, рассудком я понимала, что не права, что мы с сыном – не одно и то же и что ни один человек на свете не в состоянии полностью избавить другого от одиночества. Тем не менее таково было мое тогдашнее состояние. Рядом с сыном я чувствовала полноту жизни.

Олимпий не одобрял моего стремления постоянно возиться с малышом: он говорил, что это не подобает царице и ребенку нужно завести няню. Я пообещала, что в ближайшее время так и сделаю. Однако первые несколько недель, пока мне приходилось лишь гадать, где находится Цезарь и что он делает, я проводила с ребенком много часов. Мне нужно было видеть сына рядом, держать его на руках.

Маленький Цезарь – ибо жители Александрии прозвали его Цезарион, «маленький Цезарь», обойдя, таким образом, юридические препоны и уловив самую суть, – менялся с каждым днем. Морщинки разгладились, маленькое личико перестало быть красным, глазки округлились, а взгляд сделался более осмысленным. Вот теперь можно было всерьез искать сходство с кем-то из родителей.

Черты лица у меня резкие, нос длинный, а губы очень полные, как у каменных статуй фараонов. (Заметьте: я говорю именно о фараонах, а не об их женах, чьи лица отличаются изяществом.) Мое лицо продолговатое и худощавое, и полный рот уравновешивает его, но сам по себе он все-таки слишком велик. Цезарь, напротив, обладает очень тонкими – во всяком случае, для мужчины – чертами. Я не могла нарадоваться тому, что в облике нашего Цезариона тонкие черты отца явно брали верх над более резкими материнскими.

Несмотря на отсутствие Цезаря, я решила, что рождение моего сына – достаточно важное событие, чтобы отметить его официально. Однако всякого рода публичные торжества я отмела как нечто преходящее и эфемерное. Праздник отшумит и забудется, а мне хотелось чего-то долговечного, оставляющего по себе память. Я решила отчеканить монеты.

– Нет! – воскликнул Мардиан, едва услышал об этом.

Несмотря на молодость, он фактически стал моим главным советником. Я доверяла ему, его суждения отличались здравомыслием, а со всеми поручениями он справлялся отменно – взять хотя бы труды по восстановлению Александрии.

– Почему? – спросила я.

Я раскинулась на кушетке в моей любимой большой комнате. Солнечный свет проникал в нее со всех четырех сторон, и там вечно играли легкие ветры. Шелковистые занавески надувались, как паруса корабля, и в вазах шуршали душистые камышинки с озера Генисарет. Цезарион лежал посреди комнаты на черной шкуре пантеры, его глазенки неотрывно следили за порывистым шевелением занавесок. Я уже восстановила силы после родов и была полна энергии.

– А не воспримут ли это как акт тщеславия? – пояснил он. – И не возникнут ли в результате лишние, вовсе не нужные нам вопросы? Например, насчет твоего нынешнего мужа Птолемея Младшего. Он тоже будет изображен на монете?

К младшему Птолемею я относилась как к ребенку. Цезариона он принял за младшего братишку, ни на какое участие в государственных делах не претендовал, а любимым его занятием было катание под парусом во внутренней гавани. Я почти забыла о его существовании.

– Конечно нет, – сказала я.

– Ни одна царица из рода Птолемеев никогда не выпускала в обращение монеты от своего собственного имени, – напомнил мне Мардиан. Он потратил на изучение подобных вещей уйму времени, так что оставалось верить ему на слово. – Даже твоя восхваляемая предшественница Клеопатра Вторая никогда бы на такое не пошла.

Я отправила в рот большую охлажденную виноградину и насладилась ощущением того, как ее кожица разорвалась о нёбо, оросив его брызнувшим пощипывающим соком.

– Тогда, может быть, следует поместить на монету и профиль Цезаря? – с невинным видом спросила я.

Мардиан оценил мой юмор, снисходительно покачал головой и сказал:

– Что ж, попробуй. Это встряхнет их там, в Риме.

И он умолк. В отличие от Олимпия, Мардиан давно усвоил, что, если я приняла решение, мне не стоит перечить.

– Какого рода монету ты предпочтешь?

– Кипрскую. Я отчеканю монету на Кипре.

– О, похоже, ты и вправду намерена поддразнить Рим! – воскликнул он со смешком. – Всем известно, что, когда Цезарь возвратил остров Птолемеям, там это восприняли неоднозначно. Римляне уже считали Кипр своим, а уступать свою территорию у них не принято. Разумеется, Цезарь объяснил, что пошел на вынужденные уступки, будучи осажден в Александрии превосходящими вражескими силами, но его отговорку приняли далеко не все. Тем более в Александрийской войне он одержал победу и мог бы под шумок снова прибрать Кипр к рукам. В Риме немало роптали по этому поводу.

Меня всегда восхищала в Мардиане его удивительная способность быть в курсе происходящего в самых разных отдаленных местах мира. Создавалось впечатление, что о событиях в Риме он узнавал чуть ли не на следующий день. Как это ему удавалось, я могла лишь гадать.

– Это все благодаря международному братству евнухов, – ответил он как-то на мой вопрос. Мне пришлось удовлетвориться таким ответом – другого объяснения не было.

– Что еще говорят в Риме?

– Что в Египте Цезарь занимался вовсе не тем, чем следовало: вместо того, чтобы преследовать до полного разгрома остатки сторонников Помпея, он предавался радостям любви, путешествовал по Нилу, и все такое. Должен сказать, что эти толки необычайно возвысили тебя в глазах римлянок: все поражены тем, что нашлась женщина, способная заставить Цезаря изменить свои планы и забыть о делах. Ветераны его армии сложили об этом песенку:

Старый Цезарь забросил нас,

С бабой в нильской грязи увяз,

Забыл про Рим, наплевал на дела,

Как только ему эта баба…

– Хм, дальше я запамятовал.

– Да, конечно, – пробормотала я, радуясь своей способности не краснеть, когда смущаюсь. У меня краснеют только уши, но они сегодня скрыты под волосами. – Что ж, вернемся к монете. Думаю, она должна быть бронзовой, а изображена буду я с Цезарионом на руках.

– Как Исида, – невозмутимо отметил он, осознав значение образа.