Высокая макуша - Алексей Корнеев

Вечерним поездом четвертого ноября приехали в Тулу, провели ночь на вокзале, сидя на полу в уголке. Много было народу на вокзале, куда только едут. Разные на вокзале люди, и нехороших мы замечали: заснешь, зазеваешься — так и останешься с пустыми руками.

На другой день чем свет подъехал к вокзалу какой-то мужик на телеге, спросил, не требуется ли кому подвода. На поезд из Тулы до Москвы билетов не достать, и мы обрадовались, попросили мужика подвезти нас до шоссе, откуда можно попутной машиной доехать. Провез нас недалеко, за мост, и там мы стали «голосовать». Сели на попутную машину уже перед обедом, а в пять часов вечера были в Серпухове. От Серпухова легче оказалось с билетами, сели на поезд и в двенадцать ночи благополучно доехали до Москвы. А там от Курского вокзала автобусом до Даниловского вала, ночевали у тети Дусиной матери.

Рано утром стали в очередь, чтобы заклеймить мясо. А нам отказали — не было справки от ветврача. Ну что тут делать, хоть домой поворачивать.

— Молчите, что-нибудь придумаем, — шепнула нам тетя Дуся.

Она посмотрела туда-сюда, забежала в дом, где проверяли на качество мясо и разные продукты, вышла оттуда через некоторое время и говорит:

— Сейчас я пойду клеймить, а потом уж и вы немного погодя. Килограмм отрежете, только и всего.

Так и заклеймили. Но дело было уже к вечеру, и продать в тот день ничего не удалось.

Утром 7 ноября уплатили за место на рынке двести рублей и стали продавать. Но покупали почему-то немногие да и то по двести-триста граммов: наверно, кому нужно было, тот взял уже заранее, до праздника. Наша свинина шла по 220 рублей за килограмм, а у тети Дуси почему-то по 250, и продала она в один день. Стоим за прилавком, а меня в краску бросает — вот не люблю базарничать! Подойдет какая-нибудь тетенька городская — бледная, тонкая, по глазам видно, голодная.

— Ох, и дерете вы с нас, деревенские! — скажет.

— Дак всё нынче дорого, хозяюшка, — отвечает дедушка.

— Дорого… — передразнивает покупательница. — Пожили бы вы на карточках, узнали бы тогда, как это — дорого.

Посмотрит-посмотрит на мясо, возьмет кусок, потрогает, потом другой да третий. Повертит и так и этак — назад положит.

— Ну что, хозяюшка, хороший кусочек, — уговаривает дедушка.

— Знаю, что хороший. И деньги хороши, — отвечает та. И, поторговавшись до надоедливости, решается, наконец: — Отвесьте мне сто пятьдесят.

Ско-олько? — переспрашивает дедушка.

— Ясно говорю: сто пятьдесят граммов! Не килограммов же… по такой-то цене.

— Да у меня и гирьки такой нет, — разводит руками дедушка. — Вот кило, вот полкило… ну маленькая, двухсотка.

— Вы думаете, у нас, у городских, миллионы за пазухой? — злится покупательница. — А знаете, по скольку я зарабатываю? Четыреста пятьдесят — вот и вся моя зарплата! Как вы думаете, проживу я, если буду по двести рублей за кило мясо выкидывать?

Дедушка сконфуженно пожимает плечами, а городская все наступает, потом уж и деньги выхватывает из потертой сумочки:

— Вот они, три десятки последние. Хочешь — празднуй, хочешь — смотри на них.

— Дак я-то тут при чем? — не выдерживает дедушка.

— Я не обвиняю вас. Я только говорю, отвесьте мне сто пятьдесят. Попробую в честь праздника.

Дедушка отрезает граммов на триста вместо полтораста, сует кусок назойливой покупательнице и отмахивается: ладно, мол, проговоришь с тобой дороже того…

На следующий день распродали последнее. Потом надумали съездить в Электропередачу, побыли у крестной один день и поехали обратно. До Серпухова все было хорошо, а там пошли с нами злоключения. Сели ночью на товарный поезд, в открытый вагон — дождь хлещет, ветер до костей пробирает. А тут еще поезд остановился в каком-то Хомякове, не доехав до Тулы. Прождали до обеда, пока не подошел другой товарный, сели и доехали до Тулы. А тут как раз милиционер: стойте, голубчики, кто вам разрешил на товарном? Цап-царап нас в отделение — платите штраф. Так и взяли с нас 300 рублей. К тому же еще билеты не давали до нашей станции — предъявите, мол, командировочные справки. Пришлось уговаривать кассиршу, как уговаривали на рынке мясо заклеймить. Уговорили наконец, дала она билеты. Сели на поезд уже вечером, поехали. И снова не заладилось: спросонья кондукторша объявила нашу станцию раньше, и мы сошли в Самозвановке, не доехав до своей шесть километров. И вот сегодня, отмерив все тринадцать, явились к обеду домой.

Ох, и намучились, ох, и проклинали мы эту поездку! Целую неделю потратили на московский базар. Тысячи полторы, а то и больше обошлась нам дорога, а привезли домой пять тысяч. Да что это за деньги по нынешней жизни! Стали подсчитывать, куда их пустить — горе одно, а не деньги. Валенки надо покупать? Надо. У меня, у Шурки и у матери хоть старые есть, обойдемся как-нибудь. А у дедушки нет никаких, и Мишке тоже надо — в школу ходить. Две пары валенок — уже две тысячи.

А там из одежки что-то надо, да к лету обувку приготовить. Опять не менее двух тысяч. К весне поросенка купить надо? Надо. Вот тебе еще тысяча. А там налог военный уплатить — четыре сотни (это по-льготному, как семье погибшего, а другие по две тысячи платят да молоко еще сдают, мясо, яйца, шерсть, картошку). Вот и денежки все, даже не хватит, не говоря уж про «шило-мыло», про мелкие расходы. Где уж тут купить корову, за которую тысяч тридцать надо отвалить.

Так и распределили мы выручку от поросенка.

30 декабря. Осенью нам вручили повестки, велели готовиться к отправке в школу ФЗО. Вот и настала наша очередь расставаться с родной деревней. Ох, как неохота! Но тут пришел со станции какой-то представитель, стал агитировать нас на железную дорогу. Какая, мол, разница, в ФЗО идти или на станцию: что на заводах не хватает людей, что и на железной дороге. Постарше нас — Мишка Антипов, Петька Родионов, Глухов Иван вот уже год как работают — кто на ремонте путей, кто стрелочником. Глядя на них, и мои ровесники — Ванька Тимофеев, Ванька Вузов, Сергей Барский тоже собрались на «железку». А тут еще старики да матери надавали нам советов: во-первых, железная дорога ближе к дому, а во-вторых, и нам, дескать, поможете на досуге, и колхозу своему. Старшие-то знают, что делать: в колхозе людей становится все меньше.

По примеру ребят и я решил податься на «железку». Тем более что от больной матери, от младших сестер и брата нельзя куда-то уезжать. Все равно не сегодня, так завтра оторвет нас война от деревни, от дома.

Вчера ездил в Белев, где находится отдел кадров. Там меня оформили учеником слесаря-вагонника, буду ремонтировать вагоны.

С нового года — в рабочий класс!

Год 1945-й

6 января. Сегодня перед обедом, только лег отдохнуть после ночной смены, принесла почтальонка телеграмму. Дедушка сразу же разбудил меня, показывает, а у самого руки дрожат.

«Приезжайте хоронить свою дочь умерла третьего января». И подписи — врач и начальник торфопредприятия. Когда умерла, отчего — об этом ни слова.

— Может, не правда? — говорю я дедушке. — Может, вызывает тебя крестная по срочному делу?

Сейчас такое время, когда для проезда требуется справка, командировочное удостоверение или вот такая телеграмма — иначе билет не дадут. Так и предположили, не поверив случившемуся. Ведь крестная недавно гостевала у нас — не болела, была такая жизнерадостная. И вдруг умерла…

Но делать нечего, надо ехать. Я сбегал в сельсовет, взял справку, что дедушка и я, племянник умершей, проживаем там-то, а едем туда-то по телеграмме. Собрались и пошли на станцию. Но меня с работы не отпустили (на железной дороге порядок строгий), и дедушка уехал один. Будем ждать от него вестей…

15 января. Отработал две первых недели на «железке». Смена у нас по 12 часов, с восьми до восьми. То в день, то в ночь. После смены — сутки отдыха. Тут как на военной службе: являться без опоздания, с работы не отлучаться, распоряжения старших — закон для подчиненных. Так и говорят новичкам: железная дорога — такая же армия. Задержится поезд, и фронт недополучит оружие или продовольствие. А фашистов сейчас гонят напором. Стало быть, и поезда нужно пропускать без задержки.

Работаю я так. Если в дневную смену, то мать меня будит в половине шестого — затемно, когда поют петухи. По-быстрому собираюсь, завтракать неохота, потому что глаза только продрал. Беру с собой «тормозок» на обед — хлеба ломоть, пару-тройку картошек вареных да ветчины кусочек (хорошо, что зарезали поросенка, а то бы с «таком» пришлось). В шесть часов выхожу, на улице мороз — брр, так и пробирает после теплой избы! Дорогой ребят догоняю или они меня, а то иной раз по одному ходим. Чистым полем шагаем. Ни огня, ни черной хаты, как Пушкин писал, и даже версты полосаты не попадаются. Хорошо еще, когда метели нет, а то запуржит — хоть из дома не выходи. И так пять километров безлюдным зимним полем до самой Селезневки, а там уже огни видны над станцией (светомаскировку отменили, как немцев подальше отогнали).