Мысли и воспоминания. Том II - Отто Бисмарк

Мнимо-вероисповедная борьба во время Тридцатилетней войны, чисто политический характер Семилетней войны и дипломатическое соперничество, не прекращавшееся со смерти Фридриха Великого до 1866 г.[458], не подавили чувства этого родства, хотя вообще немец склонен, если ему позволяют обстоятельства, энергичнее сражаться со своим соотечественником, нежели с иностранцем. Возможно, что славянский клин, в лице чехов, отделивший исконно немецкое население коренных австрийских земель от северо-западных соотечественников, ослабил действие, оказываемое обычно соседскими трениями на немцев одного рода, но подданных разных династий, и укрепил германские чувства австрийских немцев, приглушенные, но не задушенные шлаком исторической борьбы.

У императора Франца-Иосифа я встретил весьма благосклонный прием и готовность заключить с нами [договор]. Чтобы добиться согласия на это моего всемилостивейшего государя, я еще в Гаштейне ежедневно проводил часть предназначенного для лечения времени за письменным столом, объясняя необходимость ограничить круг возможных, направленных против нас коалиций и доказывая, что самым целесообразным путем к этому является союз с Австрией. Правда, я мало надеялся на то, что мертвые буквы моих писем изменят воззрения его величества, основанные не столько на политических соображениях, сколько на чувстве. Заключение союза с оборонительной, но все же военной (kriegerisches) целью, было выражением недоверия к другу и племяннику[459], с которым он с полнейшим чистосердечием и в слезах только что в Александрове обменялся уверениями в традиционной дружбе. Это слишком противоречило бы рыцарским взглядам императора на его отношения к равному по рождению другу.

Хотя я нимало не сомневался в том, что и император Александр питал к нему такие же безупречно честные чувства, но я знал, что последний не обладает той ясностью политического суждения и тем трудолюбием, которые постоянно защищали бы его от неискренних влияний окружения, а также не обладал той добросовестной верностью в личных отношениях, какой отличался мой государь. Откровенность, которую проявлял император Николай и в дурном и в хорошем, не полностью перешла к более мягкой натуре его преемника; и по отношению к женским влияниям сын был менее независимым, чем его отец. Между тем единственным прочным залогом русских дружеских отношений служит личность царствующего императора, и если она не представляет такой гарантии, как личность Александра I, выказавшего в 1813 г. такую преданность прусскому королевскому дому[460], на которую не всегда можно рассчитывать на [русском] престоле, то при таких условиях на союз с Россией в случае нужды в нем не всегда следует в полной мере полагаться.

Уже в прошлом столетии опасно было рассчитывать на обязательную силу договорного текста, если изменялись обстоятельства, при которых этот договор был заключен; в настоящее же время для крупного правительства едва ли возможно полностью применить все силы своей страны для помощи другой дружественной [стране], если это вызывает порицание народа. Поэтому текст договора, обязывающего к ведению войны, уже не представляет тех гарантий, как во времена кабинетских войн (Kabinetskriege), требовавших 30–60 тысяч солдат; едва ли в настоящее время мыслима семейная война, какую Фридрих-Вильгельм II вел в интересах своего шурина в Голландии[461], и не так легко снова в настоящее время возникнуть предпосылке для такой войны, какую Николай I вел в Венгрии в 1849 г.[462]. Тем не менее в моменты, когда дело идет о том, чтобы вызвать войну или избежать ее, текст ясного и всеохватывающего договора не остается без влияния на дипломатию. Готовности к открытому вероломству не проявляют даже софистские и насильнические правительства, пока не наступает force majeure [непреодолимая сила] бесспорных интересов.

Все соображения и доводы, которые я представлял в письмах из Гаштейна, Вены и затем из Берлина находившемуся в Бадене императору, не оказывали желаемого воздействия. Для того чтобы получить согласие императора на проект договора, выработанного мною совместно с Андраши и одобренного императором Францем-Иосифом при условии, что император Вильгельм сделает то же самое, я был вынужден прибегнуть к очень мучительному для меня средству, поставив вопрос об отставке кабинета; мне удалось склонить моих коллег к моему замыслу. Я был слишком утомлен напряжением последних недель и перерывом лечения в Гаштейне, чтобы совершить поездку в Баден-Баден, и туда отправился граф Штольберг. Несмотря на сильное противодействие его величества, граф благополучно закончил переговоры. Императора не убедили политические аргументы, и он дал обещание ратифицировать договор только из нежелания перемен в личном составе министерства. Кронпринц с самого начала относился чрезвычайно Сочувственно к союзу с Австрией, но на отца он влияния не имел.

Со свойственным ему рыцарством император счел долгом доверительно оповестить русского императора[463], что, если последний нападет на одну из обеих соседних держав, ему предстоит воевать с обеими, чтобы император Александр ошибочно не полагал, будто может напасть на одну только Австрию. Мне эта предупредительность казалась необоснованной, так как уже из нашего ответа на вопрос, направленный нам из Ливадии, петербургский кабинет мог понять, что мы не покинем Австрию и, следовательно, наш договор с Австрией не создавал новой ситуации, а только узаконил уже ранее существовавшую.

VI

Возобновление коалиции Кауница создало бы для Германии, если бы она оставалась сплоченной и искусно вела свои войны, хотя и не безнадежное, но все же очень серьезное положение. Задача нашей внешней политики должна состоять в том, чтобы по возможности предотвратить такое положение. Если бы объединенная австро-германская мощь обладала такою же прочной сплоченностью и таким же единством своего руководства, как Россия и Франция, взятые порознь, то я не считал бы, что одновременное нападение обеих соседних с нами великих держав является для нас смертельной опасностью, даже если Италия и не вошла бы в качестве третьего участника в наш союз. Если, однако, в Австрии антигерманские течения национального или вероисповедного характера окажутся сильнее, чем до сих пор, если к этому прибавятся искушения и предложения со стороны России в области восточной политики, как[464] это было во времена Екатерины [II] и Иосифа, если итальянские вожделения будут угрожать владениям Австрии на Адриатическом море[465] и отвлекать ее вооруженные силы таким же образом, как во времена Радецкого[466], — тогда борьба, возможность которой мне представляется, будет неравной. Нечего и говорить, насколько опаснее было бы положение Германии, если представить себе, что после восстановления монархии во Франции Австрия, при соглашении обеих держав с римской курией, также находилась бы в лагере наших противников, стремясь ликвидировать результаты 1866 г.