Огненный всадник - Михаил Голденков

Возмущенные резней священников, гусары ворвались в сам костел. Внутри его, на узких лестницах, в проходах, кельях и залах, закипела ожесточенная схватка. Гнев гусар увеличивал их преимущество — возмездие быстро нашло негодяев, все московитяне, кто находился к костеле, были порублены и заколоты. Как бы охранники Михала ни опекали своего командира, юный князь также умудрился пропороть насквозь своей длинной шпагой стрельца на ступеньках лестницы. Еще в одного он успел выпустить пулю из пистолета в тот самый момент, когда московский ратник пытался выпрыгнуть через разбитое окно. Словно разрушительный смерч, тяжелая конная хоругвь прошлась по всей улице, рубя врагов налево и направо, влетела в обоз, порубила всех в капусту и спешно вернулась, видя, что московиты стягивают силы: стрельцов, пехоту и картечницы, чтобы отбить вылазку прицельным огнем.

Михал не мог даже самому себе ответить, убил ли он кого или нет. Князь яростно махал саблей, не замечая ничего вокруг. В себя он пришел уже в замке, спрыгнув с коня. Его щеки горели, а глаза сверкали зеленым огнем.

— Мы им показали! Мы с Божьей милостью наказали этих негодяев! — торжествовал Михал.

Хованский был в бешенстве. Он сам повел на штурм свой полк, но укрывшиеся в замке были готовы к атаке. Мощный мушкетный и орудийный огонь вновь отбросил захватчиков от стен крепости. Тогда еще больше взбешенный Хованский велел подтянуть пушки и обстреливать фортецию весь день, сколько хватит ядер. Однако, наблюдая за огнем своих пушек, он понимал, сколь бесполезно это занятие. С таким же успехом можно из лука стрелять в толстый бок слона, пытаясь убить этого великана.

— Ничего, я их голодом уморю, — цедил сквозь зубы Хованский.

Но, кажется, Хованский стал морить голодом собственных ратников. Московиты вскоре сами пожалели, что пожгли город. Провиант пришлось добывать со всей округи. А тут новая напасть — на фуражистов нападал партизанский отряд повстанцев под предводительством некоего Коржа из соседнего городка Городзея. Отряд Коржа, похоже, контролировал все дороги между Несвижем, Миром и Городзеей.

Ну, а защитники несвижского замка пока что не унывали. Провианта у них хватало, хотя еду было приказано строго экономить: кто знает, может, придется взаперти провести всю зиму.

Глава 17

БУЛЬБУС В ОСАДЕ

Потянулись долгие дни унылой осады замка, прерываемые частыми обстрелами и редкими атаками на замок. Иногда защитники совершали вылазки на фланги неприятеля. Михал было захандрил, часто думая и о Кмитиче, и о Вилли Дрозде, и о судьбе «Огненного» или «Литовского всадника», купленного у Дрозда в Венеции… Степан Злотник и Хломада стали друзьями Михала, скрасив князю эти унылые дни осады и оторванность от остального мира.

В иных обстоятельствах Степан и Хломада, эти два крепких деревенских парня с огрубевшими от столярного дела руками навряд ли могли подружиться с князем, но сейчас война сблизила двух неторопливых молодых мужчин с представителем славнейшего рода в Европе. Михал привязался к своим пушкарям, с которыми в былое время лишь здоровался да задавал короткие вопросы. Теперь же, узнав, что Хломаде исполняется тридцать лет, Михал даже закатил маленький праздник в честь дня рождения лучшего пушкаря несвижского замка. Он выставил на стол пять бутылок венгерского токая — самого любимого и дорогого вина Радзивиллов — бутыль наливки и крамбамбули, а на десерт велел подать знаменитые радзивилловские груши в меду и вишню в масле. Все трое мирно сидели, ведя неторопливую беседу — смуглый кареглазый Хломада и голубоглазый, с выгоревшими на солнце соломенными волосами Степан. Михал так полюбил своих новых друзей, что решил поведать им семейную тайну про призрак Барбары Радзивилл, жены польско-литовского короля Жигимонта Вазы.

— Они были чудесной парой, — рассказывал Михал под треск огня в камине, при завешенных шторах и больших темных тенях на стенах, отбрасываемых свечами в серебряных подсвечниках, — стройный брюнет польский королевич и очаровательная литвинская кареглазая блондинка, воплощение славянской красоты. В декабре 1550 года сейм после долгих споров короновал Барбару в Краковском соборе. Через год, в марте, ее признала и королева-мать, до сих пор не желавшая впускать литвинку в польские королевские хоромы. Увы, Барбара к этому моменту из цветущей красавицы уже превратилась в больную женщину, покрытую язвами. «К другой короне меня небесный король зовет. Просите, чтобы этот земной скипетр он на пальму небесную заменил, а милого моего мужа после смерти моей в отчаянии и горе приласкал», — говорила Барбара во время коронации. Радзивиллы были уверены, что болезнь королевы — дело рук королевы Боны Сфорца.

— Они и Витовта нашего отравили, когда он собирался короноваться, — имел дерзость Хломада перебить рассказчика, — ляхи также не желали нашего Витовта на корону Великого княжества Литовского, как и вашу родственницу не хотели впускать в Варшаву.

— Верно, — не обиделся Михал за комментарий, — но Витовт был уже стар, за восемьдесят годов ему было, и поэтому сложно сказать, отравили ли его или же он сам умер. Думаю, что сам. Но то, что польские шляхтичи строили козни и не хотели короля литвинского иметь — факт.

— Все равно он пусть и старым был, подозрительно быстро и не вовремя умер, — стоял на своем Хломада, и Михал посмотрел на именинника уважительно: тот был хорошо образован и знал историю литвинских князей, не в пример другим простолюдинам.

— Ну, а в деле с Барбарой, — продолжал юный князь полушепотом, — все подозрения пали на аптекаря Монти, который, поговаривали, знал толк в ядах. 8 мая 1551 года мучения королевы Барбары закончились. Сигизмунд Август две недели провел у ее гроба, молясь и плача. Радзивиллы хотели, чтобы ее похоронили рядом с другими королевами в Вавельском соборе, но король был непреклонен: «Не пристало ее и мертвую оставлять там, где эти люди были неблагодарны к ней живой». Согласно последней воле Барбары, ее тело похоронили в родной Вильне, в городе, где и сейчас в Кафедральном соборе и в костеле Святой Анны вам обязательно покажут знаменитую икону — Матку Боску Остробрамску, чей лик был писан с красавицы Барбары.

— Эх, как там, в столице, дела-то? — вздохнул Степан.

— Бог покарал Бону Сфорца за ее коварство, — продолжал Михал, — она не захотела признать любимой жены своего сына, не желала допустить на польский трон русскую литвинку из Радзивиллов, но и Сигизмунд Август остался бездетным. На нем и прервалась династия Ягеллонов. А после смерти жены Жигимонт, как называют короля у нас в Литве, был безутешен. Он забросил все дела и был готов пойти на все, лишь бы еще раз увидеть любимую Барбару. Так в его дворце появились алхимики Твардовский и Мнишек. Они пообещали королю устроить встречу с возлюбленной при помощи зеркал, на одном из которых была выгравирована в полный рост фигура Барбары в белом одеянии. Однако короля строго предупредили: ни в коем случае не прикасаться к призраку. «Может, ваша королевская милость позволит привязать себя к подлокотникам кресла?» — предусмотрительно спросил Твардовский, но король отрицательно покачал головой. К сожалению, Твардовский его послушал. И вот мистическая сессия началась. В полутемном зале воцарилась тишина, прерванная затем странным мелодичным звоном. Из зеркала вышла Барбара, первая красавица Вильны и всей Литвы, вышла такой, каковой ее увидал Сигизмунд в Вильне, когда знакомился с будущей женой. «Моя Басенька!» — вскрикнул король и бросился к видению. Раздался хлопок, как от разрыва гранаты, по залу распространился гнилой запах, а призрак, мгновенно почернев, с громким стоном растворился в воздухе. Возмущенные поведением короля Твардовский и Мнишек объяснили, что дух Барбары не может теперь вернуться, а навсегда поселится в замке.